Примечательна также традиция брать в дом дальних родственниц на воспитание. Как отмечают исследовательницы В. В. Пономарева и Л. Б. Хорошилова, человек никогда не оставался один на один с превратностями судьбы: окружающие принимали в нем живое участие, поддерживая, не давая опуститься на дно. Бедная вдова, оставшаяся с сиротами на руках; мальчик, отправившийся в столицу на обучение; старая девушка, так и не вышедшая замуж; промотавшийся слабохарактерный отец семейства; сверх меры повесничающий молодой человек – все они становились предметом беспокойства и участия окружающих, родных и близких[500]. Так, в доме Ивана Александровича Пашкова жили четыре молодых семьи, дочь, неженатые сыновья и целый пансион детей, присланных родными в Москву из провинции для образования[501].

Бедных девушек обычно брали к себе на воспитание пожилые богатые родственницы. Характерный пример – героиня А. С. Пушкина из «Пиковой дамы», Лизавета Ивановна, «бедная воспитанница знатной старухи»: «Она разливала чай и получала выговоры за лишний расход сахара; она вслух читала романы и виновата была во всех ошибках автора; она сопровождала графиню в ее прогулках и отвечала за погоду и за мостовую»[502]. Воспитанница же была немногословна, отвечала одним-двумя словами, видимо, из боязни сказать что-нибудь лишнее и рассердить благодетельницу. В. А. Вонлярлярский тоже приводит пример из жизни бедной девушки-воспитанницы: «Обязанности ее в доме графини Брамберг состояли в том, чтобы разливать чай, садиться на конец стола во время обеда, читать иногда графине раздражительные романы, и уходить в свою комнату, когда гостиная наполнялась приезжими»[503]. Но все же воспитанницам давали образование и возможность выйти замуж. Девушки жили не в затворе, их вывозили на вечера, на балы. А. Е. Лабзина выдала замуж свою воспитанницу Е. С. Микулину и обеспечила ей приданое[504]. В царствование Павла I у князя П. И. Одоевского в доме образовалось настоящее «женское царство» – к воспитанницам князя часто приезжали воспитанницы других состоятельных лиц, жизнь их была спокойна, «беспорочна и бесполезна»[505].

Знаменитая певица графиня Е. П. Риччи, взяла на воспитание маленькую девочку Лизу, дочь своего двоюродного брата Павла Александровича Нащокина, с которым дружила. Она воспитывала и любила девочку как родную дочь. Графине помогала компаньонка, Е. М. Смольянинова, домашнее прозвище которой было «Додоша». Когда Лизе исполнилось 16 лет, Екатерина Павловна выдала ее замуж и в дальнейшем покровительствовала ее семье. Доброе отношение графини простиралось и на внуков (детей Лизы), которые звали ее «графиня-бабушка»[506].

Известно, что А. И. Дельвиг воспитывал и обучал сына своей двоюродной сестры Марии Антоновны Родзевич, оставшейся вдовой с детьми и без денег. Молодой человек в 17 лет был едва знаком с грамотой, но все-таки трудами Андрея Ивановича и его жены Эмилии Николаевны выдержал экзамен в юнкера[507].

Во все времена родители неизменно оказывают большое влияние на детей: в выборе профессии, увлечений, расстановке жизненных приоритетов. Софья Михайловна Виельгорская писала о детях своего деда, Ю. М. Виельгорского: «Привыкнув с самого нежного возраста видеть в доме музыкантов, каждый из них стал учиться играть на каком-нибудь инструменте и очень скоро умел аккомпанировать отцу, исполнявшему партию первой скрипки в квартетах Роде, Гайдна и других»[508]. Внуки (дети М. Ю. Виельгорского) все также прекрасно играли на музыкальных инструментах.

Ребенок перенимает у родителей и воспитателей манеру поведения, воспринимая их действия как норму. П. А. Клейнмихель ругался при сыновьях, учил их драться с малолетства, а когда они начали разговаривать, то стали и ругаться. А. И. Дельвиг был свидетелем такой неприятной сцены: подойдя к младшему сыну, бывшему на руках у кормилицы, Петр Андреевич сказал ему «Мишка, бей ее (т. е. кормилицу), хорошенько бей» и, взяв его ручонки, бил ими по щекам кормилицы[509]. К сожалению, это не единичный случай. В первой половине XIX века уважительное отношение к крепостным людям было редким явлением. Например, генеральша Рытова отчаянно баловала свою внучку, Лизу Толстую. Когда ребенок уже научился стоять на ножках, она ставила ее на стол, подводила к ней няню и говорила: «Обидела тебя эта хамка, обидела? А ты, матушка, сними с ножки башмачок и дуй ей по морде… бей, бей крепче!» И девочка, воспринимая указания бабушки как образец поведения, била старушку-няню по лицу, а генеральша смеялась[510].

А. И. Дельвиг описывает еще один пример дурного поведения матери, а следовательно, и ее дочери: графиня А. С. Толстая вышла замуж в 1840 году за профессора Казанского университета Иванова, прижила с ним двоих детей и оставила его. Воспитанием детей она не занималась, и «дочь ее двенадцати лет кокетничала со всеми подряд до неприличия»[511].

Павел Петрович Вяземский признавался, что многое воспринял от своего отца: «дух критики воспитан был в нас отцом моим с детства». В возрасте семи лет Павел даже критиковал в своей тетради «Евгения Онегина»[512].

Собственным примером родители транслировали подрастающему поколению определенные жизненные установки. Если же уроки поведения были усвоены неверно, то высший свет отвергал этих молодых людей. Репутация и честь высоко ценились, а пренебрежение хорошим тоном и моралью порой не только осуждалось общественным мнением, но могло навлечь на провинившегося немилость со стороны государя.

Иногда в мемуарах или в художественной литературе можно найти семейные прозвища детей либо особые формы обращения к ним. Льва Николаевича Толстого, например, в детстве звали «Левка-пузырь»[513]. Князь П. Н. Оболенский свою дочь Варвару звал «Барбуха»[514]. Великого князя Николая Николаевича (сына Николая I) звали «Низи», великую княжну Ольгу Николаевну – «Оли», Александру – «Адини»[515]. Евдокию Петровну Ростопчину в семье называли «Додό», как она сама себя прозвала в раннем детстве[516]. Ивана Петровича Мятлева звали в семье «Ишкою»[517]. А. И. Герцена в детстве звали Шушкой[518], а Татьяну Пассек в доме княгини Хованской – Темирой[519]. Детей было принято называть по-французски, как, например, Григория Печорина, которого дома звали «Жорж» (мы впервые встречаем это имя у Лермонтова в «Княгине Лиговской»), хотя имя его сестры не стали менять на иностранный манер, а называли ее ласково «Варенька»[520].

Родители также выказывали свою любовь к детям в нежных обращениях к ним: «любезные и милые детки»[521], «душа моя»[522], «мой ангел»[523]. Князя Андрея Болконского отец всегда называл в третьем лице («князь Андрей»)[524]. Сердясь на своего сына, декабриста К. Ф. Рылеева, отец Федор Андреевич обращался к нему в письме подчеркнуто вежливо: «любезнейший мой Кондратий Федорович»[525].