В тот же вечер в отдел убийств пришла младшая сестра шестнадцатилетнего свидетеля и заявила, что тоже находилась на Эпплтон-стрит с подружками и видела, как полицейского ранили после того, как он подошел к компании на углу. По ее показаниям выходило, что перед выстрелом Клифтон Фрейзер подтолкнул Оуэнса и что-то ему сказал. Еще она настаивала, что после выстрелов Оуэнс скрылся на черном «форд эскорте», за рулем которого сидел Фрейзер. В свете новых обстоятельств детективы опять принялись его искать – и тут обнаружили, что после выхода под залог он скрылся. На него выписали второй ордер, не прекращая розыск Оуэнса. В тот же вечер, пока тринадцатилетняя девочка подписывала страницы своих показаний, Энтони Оуэнс подошел к дежурному сотруднику в Центральном районе.
– Это про меня говорят, что я стрелял в полицейского.
Он обратился в Центральный из страха, что если его возьмут на улицах Западного, то изобьют или даже убьют, – страха вполне оправданного. Детективы не допустят к подозреваемому Макларни, но ему все равно не пройти невредимым через оформление, районный КПЗ и поездку в городскую тюрьму. Это, конечно, было жестоко, но без перебора, и, возможно, Энтони Оуэнс и сам понимал, что в каком-то смысле так надо в случаях, когда полицейскому дважды стреляют в лицо. Он стерпел побои без жалоб.
Еще несколько дней после операции Джин Кэссиди находился между жизнью и смертью, пребывая в полукоматозном состоянии в палате интенсивной терапии рядом с женой, матерью и братом. Начальство после первой же ночи испарилось, зато к семье присоединились друзья и сотрудники полиции Западного района. Каждый день врачи называли новые шансы выживания, но только через две недели Кэссиди наконец дал им подсказку – заерзал, когда медсестра меняла ему повязки.
– О, Джин, – сказала медсестра. – Жизнь – суровая штука.
– Да уж… – Кэссиди с трудом ворочал языком, – это… слабо… сказано.
Он ослеп. А еще пуля в мозге лишила его обоняния и вкуса. Вдобавок к этим пожизненным увечьям ему нужно было заново учиться говорить, ходить, следить за каждым своим движением. Убедившись, что пациент выживет, хирурги предложили остаться в больнице на четыре месяца, после чего последовали бы месяцы физиотерапии. Но, как ни поразительно, уже на третью неделю Кэссиди ходил с чужой помощью и заново учил слова на сеансах с логопедом, и становилось понятно, что его мозг работает как прежде. Из травматологического его выписали уже в конце месяца.
Когда Кэссиди вернулся в мир живых, Макларни и Гэри Данниген – старший детектив по делу, – уже были тут как тут, надеясь на то, что он укрепит обвинение против Оуэнса, вспомнив детали нападения независимо от показаний свидетелей, а то и опознав или описав стрелка. Но, к своей же величайшей досаде, последнее, что он помнил, – как в тот день перед работой завтракал хот-догом дома у отчима. За исключением лица Джима Боуэна, промелькнувшего над ним в скорой – причем врачи считали, что этого он видеть уже не мог, – Кэссиди ничего не помнил.
Когда ему рассказали об Оуэнсе, о выстреле без повода, когда он разгонял наркодилеров с угла, Кэссиди только развел руками. А почему, спрашивал он, я оставил дубинку в машине, если разгонял наркодилеров? И с каких пор на Эпплтон и Мошер собираются наркодилеры? Кэссиди проработал там уже год и не помнил, чтобы на Эпплтон кто-то банчил. Для Кэссиди история не клеилась, но сам он, как ни силился, ничего вспомнить не мог.
И не мог вспомнить кое-что еще – происшествие одной ночью в палате, когда его разум еще обволакивала серая пелена. Что-то – возможно, какая-то въевшаяся в подкорку этика Западного района, – подняло Кэссиди на ноги впервые после Эпплтон-стрит. Он медленно подошел к койке другого пациента – пятнадцатилетнего паренька, пострадавшего в ДТП.
– Эй, – сказал Кэссиди.
Паренек посмотрел на ужасающее чудище в одном больничном халате, с распухшими и незрячими глазами, с бритой головой в шрамах от операции.
– Чего? – спросил он.
– Ты арестован.
– Чего?
– Ты арестован.
– Мистер, по-моему, вам лучше прилечь.
Привидение как будто задумалось, а потом отвернулось.
– Ладно, – сказал Кэссиди.
В недели после нападения Макларни с подопечными собрали детективов из наркоотделов угрозыска и Западного района и приступили к наблюдению за рынками рядом с Эпплтон-стрит. Задумка была проста: если Кэссиди ранили за то, что он пытался расчистить угол, об этом должен знать каждый барыга в секторе. Кто-то мог быть свидетелем; другие – знать свидетелей. Закрыли больше десятка торговцев, потом допросили их с позиции силы, требуя сведения в обмен на сделки по обвинениям в наркоторговле. Как ни поразительно, ценных данных не нашлось ни у кого.
Ночь нападения была зябкой, но не слишком, а значит, имелись все основания считать, что местные сидели перед домами до самого вечера. И все же второй опрос на Мошер и Эпплтон не принес свидетелей. Ничего не дали продолжительные поиски черного «форд эскорта», считавшегося машиной преступника.
В конце января дело перешло в отдел профессиональных преступников прокуратуры штата, и двое прокуроров-ветеранов, Говард Герш и Гэри Шенкер, изучили обвинения и показания свидетелей. Оуэнса и Фрейзера можно было удерживать без права на залог, но с точки зрения обвинения это была катастрофа. В вынужденных свидетелях – шестнадцатилетний хулиган и его тринадцатилетняя сестра, ненадежная и почти неуловимая из-за своей любви сбегать из дома. Более того, показания детей, хоть и похожие, расходились по ключевым пунктам, причем только девочка называла Фрейзера соучастником. Ко всему прочему не было ни оружия, ни улик, ни мотива, который успокоил бы присяжного, готового рассмотреть даже самые слабые доказательства вины.
Макларни обуревал нешуточный страх. А если ко времени суда у них так и не будет улик? А если они так и не найдут другого свидетеля? А если они пойдут в суд и проиграют по существу? А если стрелок выйдет на свободу? Во время одного особенно скверного приступа сомнений Макларни даже позвонил Кэссиди и по совету прокуроров спросил, что он скажет насчет сделки с Оуэнсом на тридцатку по обвинению в покушении на убийство второй степени. Это означало право на УДО через десять лет.
Нет, сказал Кэссиди. Не тридцатка.
И правильно, думал Макларни. Неприлично даже думать о сделке. Кэссиди ослеп, его карьере конец. И, хотя работодатели Патти Кэссиди предлагали ее дождаться, она все-таки ушла с работы бухгалтером, чтобы во время многомесячной терапии быть рядом с Джином. Две жизни уже никогда не будут прежними – даже больше двух, поправил себя Макларни.
Перед самым Рождеством нескончаемым симптомам Патти поставили правильный диагноз. Ее тошнота и усталость – не последствия стресса из-за нападения, как она думала. Она беременна. Ребенок зачат всего за несколько дней до ранения Джина – чудесный дар, живое воплощение их будущего. Но незачем говорить, что и в новостях о беременности сквозила печаль: этого ребенка Джин Кэссиди никогда не увидит.
Беременность Патти только распалила одержимость Макларни. Но некоторые детективы считали, что его напор можно как минимум отчасти объяснить чем-то еще – связанным не с Кэссиди и не с ребенком, а с тем, что произошло в переулке у Монро-стрит, меньше чем в двух кварталах от нападения на Кэссиди.
Для Макларни расследование смерти Джона Рэндольфа Скотта стало оскорблением. Для него немыслимо преследование других полицейских. Он не смирился бы с миром, где в Джина Кэссиди стреляют на улице, а меньше чем через месяц отдел убийств – собственно, группа самого Макларни, – открывает охоту на тех, кто работал с Джином, прогоняет патрульных через полиграф, проверяет служебные револьверы и обыскивает шкафчики в отделениях.
Это просто бред, и, на взгляд Макларни, дело Джона Скотта до сих пор открыто только потому, что подозреваемые – копы. В мире Макларни коп не мог застрелить человека и бросить труп в подворотне – по крайней мере, не его сослуживцы. Вот где Уорден сбился с пути. Уорден – настоящий коп, хороший следак, но если он и правда верит, что того пацана застрелили полицейские, то он просто неправ. В корне неправ. Макларни не винил самого детектива. В его глазах Уорден был человеком старой закваски, таким, кто следует всем приказам начальства, даже самым дебильным. Поэтому вина лежала не на Уордене, а на начальстве, и в особенности – на административном лейтенанте и капитане, которые вынесли дело Монро-стрит из обычной вертикали власти. Они слишком поспешили списать версию с гражданским подозреваемым, думал Макларни, слишком поспешили натравить Уордена на копов. Сам-то лейтенант – не следователь, как и капитан; уже по одной этой причине, считал Макларни, им нельзя было забирать дело Скотта у него с Д’Аддарио. И главное, Макларни поработал в Западном, а они – нет. Он знал, что бывает на улицах и чего не бывает. И верил, что дело Монро-стрит было обречено с того мига, когда все стороны решили, будто убийство совершил коп.
