– Чуть на ухо не наступили.
Эджертон вопросительно смотрит на краснолицего патрульного, привалившегося к стене гостиной.
– Что-что?
– Ухо, – повторяет патрульный, указывая на паркет. – Говорю, чуть не наступили.
Эджертон переводит взгляд на бледный кусочек плоти рядом со своей правой туфлей. И в самом деле, ухо. Большая часть мочки и изогнутый ошметок раковины у дверного коврика. Детектив бросает взгляд на мертвеца с дробовиком на диване, потом идет в другой конец комнаты, теперь уже глядя себе под ноги.
– Как это там говорится, – начинает патрульный, словно репетировал целую неделю. – «Римляне, сограждане, друзья…»[19]
– Полицейские – больные извращенцы, – смеется Эджертон, качая головой. – Кто оформляет?
– Тут явное самоубийство. Ей вон досталось.
Пожилой патрульный указывает на молодую напарницу, сидящую за столом в столовой. Черная женщина с тонкими чертами лица уже пишет протокол. Эджертон тут же признает в ней новичка.
– Привет.
Она кивает.
– Вы его нашли? Ваш номер?
– Четыре-два-три.
– Вы его трогали, что-нибудь передвигали?
Она смотрит на Эджертона так, словно он прилетел с другой солнечной системы. Трогать? Да ей и смотреть-то на бедолагу страшно. Она качает головой, косится на тело. Эджертон смотрит на краснолицего полицейского, который понимает и принимает беззвучную просьбу.
– Мы за ней проследим, – тихо говорит ветеран. – Все будет в порядке.
Академия выпускает женщин уже более десяти лет, и если спросить Эджертона, то они себя до сих пор не проявили. Многие вступают в полицию с пониманием своего дела и готовностью работать; кое-кого можно даже назвать хорошими полицейскими. Но Эджертон знает, что есть на улицах и попросту опасные сотрудницы. Секретарши, как их зовут старожилы. Секретарши с пушками.
Эти истории с каждым пересказом все страшнее. В департаменте все слышали про девчонку на Северо-Западе – новичка, у которой в магазине в районе Пимлико какой-то псих отнял оружие. И еще та полицейская в Западном, объявившая код 13, пока ее напарника избивала семья из пятерых в доме во Втором секторе. Когда примчались машины, она стояла на обочине и указывала на дверь, будто регулировщица какая-то. И такие истории можно услышать в инструктажных любого района.
Пока остальные отделы департамента нехотя свыкались с концепцией женщин-полицейских, убойный оставался последним оплотом мужского правоохранения – пошлой раздевалкой, где второй развод считается чуть ли не обрядом посвящения. Здесь продержалась только одна женщина-детектив: Дженни Уэр провела в убойном три года – достаточно, чтобы показать себя хорошим следователем и мастером допросов, но не настолько, чтобы традиция закрепилась.
Вообще-то всего две недели назад в смену Стэнтона перевели Бертину Сильвер, ставшую единственной женщиной среди тридцати шести детективов и сержантов. По мнению других детективов, которые работали с ней в наркотиках и в патруле, Берт Сильвер – настоящий коп: агрессивная, жесткая, умная. Но ее появление в отделе убийств несильно повлияло на превалирующие политические взгляды многих детективов, трактовавших решение выдавать значки женщинам однозначно: варвары уже у ворот Рима. Для многих в убойном Бертина Сильвер не опровергала утвердившуюся теорию, а просто являлась исключением из нее. От обычного уравнения ее спасала безосновательная, но вынужденная логическая гимнастика: женщины в полиции – секретарши, но Берт – это Берт. Друг. Напарник. Коп.
Гарри Эджертон последним пожалуется на Берт Сильвер – он ее считал одной из лучших новеньких в отделе. И не поменял мнение даже вопреки ее неустанной захватнической войне за его стол. Уже много лет просидев за личным столом, в начале года он услышал, что ему придется делиться с Берт из-за нехватки места. Он нехотя согласился, но вскоре обнаружил себя под огнем. Стоило разрешить поставить на стол такие невинные вещицы, как семейные фотографии и золотую статуэтку полицейской, как за ними последовали щетки для волос и запасные сережки в верхнем правом ящике. Затем – нескончаемый поток помад и, наконец, надушенный шарф, то и дело пробиравшийся в нижний ящик, где Эджертон хранил папки подозреваемых от своих предыдущих расследований в отделе наркотиков.
– Ну все, – сказал детектив, уже в третий раз вынимая шарф и засовывая в почтовый ящик Берт. – Если я не дам отпор, она начнет развешивать занавески в допросной.
Но отпор так и не дал, и, в конце концов, Берт Сильвер завоевала половину стола. В глубине души Гарри Эджертон знает, что так и должно быть. Но эта девица, составляющая протокол в гостиной, – не Берт Сильвер. Несмотря на заверения старшего патрульного, он отводит его в сторонку и тихо говорит:
– Если она первый патрульный на месте, ей придется ждать криминалистов, а потом подать документы в отдел вещдоков.
Это замечание – почти что открытый вопрос. Судмедэксперты уже не раз превращали очевидные самоубийства в убийства, и ни к чему, чтобы вчерашняя выпускница академии запорола акты приема-передачи по каждой улике. Патрульный понимает без лишних слов.
– Не волнуйтесь. Мы проследим, – повторяет он.
Эджертон кивает.
– Она справится, – патрульный пожимает плечами. – Черт, да она посообразительней некоторых.
Эджертон открывает стенографический блокнот и возвращается в столовую. Задает обоим патрульным стандартные вопросы, собирая сырой материал для расследования.
На первой странице с датой 26 января в верхнем правом углу детектив уже записал детали вызова, поступившего от полицейского диспетчера в 13:03: «13:03 / Диспетчер № 76 / громкий выстрел / 5511 Лит-уок». На две строчки ниже Эджертон отметил время приезда на место.
Он добавляет имя молодой полицейской, номер ее значка и время приезда. Спрашивает и записывает номер протокола происшествия – 4A53881, где 4 – Северо-Восточный Район, «А» – месяц январь, а остальные цифры – учетный номер. Потом записывает номер прибывшей кареты скорой помощи и имя медика, засвидетельствовавшего факт смерти. Заканчивает первую страницу на времени подтверждения.
– Ладно, – произносит Эджертон, впервые приглядываясь к мертвецу. – Кто у нас здесь?
– Роберт Уильям Смит, – говорит краснолицый полицейский. – Тридцать восемь… нет, тридцать девять лет.
– Проживает здесь?
– Проживал, да.
Эджертон записывает на второй странице имя, затем «М/Б/39» и адрес.
– Здесь кто-нибудь был, когда это произошло?
Отвечает патрульная:
– Его жена позвонила 911. Сказала, что была наверху, а он внизу чистил ружье.
– Где она теперь?
– Увезли в больницу из-за шока.
– Успели с ней поговорить?
Полицейская кивает.
– Отрази ее слова в дополнительном рапорте, – говорит Эджертон. – Она сказала, почему он мог застрелиться?
– Сказала, у него давняя история психических расстройств, – вклинивается краснолицый полицейский. – Он только что, одиннадцатого, выписался из Спрингфилдской больницы. Вот его направление.
Эджертон берет у полицейского мятый зеленый листок и пробегает глазами. Мертвец проходил лечение от расстройств личности и – бинго – суицидальных наклонностей. Детектив возвращает бумажку и пишет еще две строчки в своем блокноте.
– Где нашли направление?
– Оно было у его жены.
– Криминалисты уже едут?
– Мой сержант их вызвал.
– А судмедэксперт?
– Сейчас узнаю, – отвечает полицейский и выходит за своей рацией. Эджертон бросает блокнот на стол и снимает пальто.
Он не направляется прямиком к телу, а сначала обходит гостиную по периметру, глядя на пол, стены и мебель. У него уже вошло в привычку начинать на периферии и приближаться к телу сужающимися кругами. Метод рожден тем же инстинктом, который позволяет детективу войти в комнату и десять минут записывать в блокнот голые факты, прежде чем, собственно, взглянуть на труп. Все детективы несколько месяцев приучаются к тому, что труп никуда не денется, будет невредимый и неподвижный ровно столько, сколько нужно времени на осмотр места преступления. А вот у самого места – будь то перекресток, салон автомобиля или гостиная – срок годности начинает выходить, как только кто-то находит тело. Любой детектив, прослуживший больше года, уже может рассказать историю-другую о патрульных, затаптывающих следы крови или хватающих оружие, найденное на месте убийства. И ладно бы патрульные: уже не раз балтиморские детективы приезжали на место стрельбы и обнаруживали какого-нибудь майора или полковника, бродящего там, лапающего гильзы или обшаривающего кошелек жертвы в неугасимом стремлении заляпать своими отпечатками все улики, какие только возможно.
