Да, мало мы читаем и знаем не только Петра Комарова, но и друг друга, удалены и разобщены. И о себе скажу то же, хотя стараюсь по мере сил быть в курсе литературной жизни Приамурья. Вот почему и нынче, оставив на время работу, хлопоты по саду и огороду, сажусь в раскаленный июльским солнцем пыльный рейсовый автобус Благовещенск – Новокиевский Увал и еду со своими собратьями поэтами О. Масловым, Н. Дьяковой, С. Демидовым и всеми, кто к нам присоединится, на очередной праздник памяти Петра Комарова. Уж больно хочется постоять на высоком берегу Зеи в Поповке, где, как писал поэт:

Наш дом стоял один среди лесов.

Мы по утрам угадывали рано

Тоскливый голос дикого гурана

В недружном хоре прочих голосов…

Хочется вновь побывать в долине речки Бирманки, сплошь усеянной озерным аквамарином, о которой напоминают другие строчки этого же стихотворения:

Здесь я провел мальчишеские дни,

Ходил по марям пьяной голубицы,

Где лисий хвост, как желтый дым, клубится,

А в синем небе коршуны одни…

Это ведь и моя родина, высокую цену которой понял Петр Комаров и передал творческую эстафету нам, ныне живущим.

«Амурская правда», 12 декабря 1991 года

Ответ на этот вопрос, вынесенный в заголовок статьи, как говорится, однозначен. Действительно, зачем cолнцу русской поэзии церковный фимиам и тусклое мерцание лампадки? С Александром Сергеевичем Пушкиным и без этого светло и далеко во все концы времен видно. И седая древность, и сегодняшняя реальность, и туманное будущее подвластны гению русского духа.

Не спешите соглашаться с, казалось бы, очевидным. Не все так думают, кое-кто считает, что без церковного благовеста и благословения дело Пушкина зачахнет, а светоч его померкнет…

Но довольно метафор и образных фигур! Говоря словами Поэта, «лета к суровой прозе клонят». Побудило меня взяться за перо обстоятельство в наши дни, казалось бы, обыденное. Стало модным и уже привычным приглашать служителей православной церкви для освящения и благословения именем Господа Бога всего чего угодно: храмов и светских школ, военных кораблей и новых марок пылесосов, ночлежек и торговых ларьков. И списку этому конца не видно, уж больно зрелище благостное, умилительное прямо-таки до слез.

В Благовещенске додумались, к примеру, пригласить священника для благословения – ни много ни мало (далее цитирую по объявлению в областных, средствах массовой информации) – «презентации Амурского отделения Международного пушкинского общества».

Пришел я на это мероприятие, имевшее место быть в зале областной библиотеки, чтобы не поверить глазам своим. Пушкин и попы – настолько это не вяжется между собой, что думать иначе казалось оскорбительным для святой памяти Поэта. Но все оказалось именно так, как было разрекламировано. В зале расположилась небольшая группа интеллигенции. В первом ряду молодой иеромонах в черной рясе и высоком клобуке. И по зову устроителей «презентации» святой отец двинулся на авансцену точно так же, как в достопамятные времена делали это в подобных случаях партийные деятели всех рангов, привыкшие подниматься в президиумы и, возвышаясь над народом, говорить речи «от имени и по поручению». Впрочем, мода эта нынче не умерла, только сменила камуфляж.

Что говорил молодой священник, в каких словах воздавал хвалу Пушкину, каким образом благословил грядущий двухсотлетний юбилей Поэта – не знаю, да это и не важно. Я встал и ушел из библиотеки с горечью на сердце. Нет, не священник меня оскорбил, а организаторы сего лицедейства во главе с некой госпожой Кузнецовой.

Верю, что замыслы членов международного общества (мне сказали, что их у нас аж двадцать человек) вполне благопристойны – воздать должное Пушкину, еще раз подтвердить жизненность его Поэзии, Драматургии, Прозы, Критики – его Новой Русской Литературы. За кулисами готовились к выходу артисты, собираясь прочитать его стихи и исполнить романсы. Дозревали, видимо, прочувствованные и приличествующие случаю слова ученых мужей и жен, изучавших творческое наследие великого юбиляра. Верю и надеюсь, что и молодой священник в нежные свои годы воспитывался не где-нибудь, а в нашей школе, и не на ком-нибудь, а именно на Пушкине, в числе прочих хрестоматийных писателей. И знает наизусть хотя бы десяток его строк. Лично к священнику у меня-то претензий нет. Он поступал вполне профессионально, согласно духу религии, гласящей:

«Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам: побеждающему дам вкушать от древа жизни, которое посреди рая Божия» (Новый Завет, Откровение Иоанна Богослова, гл. 2, ст. 7).

Христианство сейчас переживает в России пору некоего общественного ренессанса, хотя окраска этого возрождения порой имеет явный политический «колер». «Побеждая», служители культа торопятся «вкусить от древа жизни» уже тут, на земле, не дожидаясь мифического рая. Так делает каждый, ибо победителей не судят, как известно еще с дохристианских языческих, то бишь античных многобожных времен.

Но я не хочу впадать в богословский спор. Я о Пушкине. И не в роли адвоката, а любя его, поскольку воспитан с колыбели наравне с бабушками и дедушками моими, отцом и матерью – и Пушкиным тоже. Это его стихи и сказки научили меня родной речи, дали возможность впитать с молоком матери ощущение красоты жизни. Александр Сергеевич не нуждается в защитниках от посягательств на него того, что называется поповством. Все его творчество – блестящее опровержение «скорби духа» и «блаженства» по сему поводу, к чему возопляет церковь. Уж кем-кем, но «нищим духом» Пушкин не был никогда. Однако и настрадался Поэт от ханжей духа предостаточно!

Пришел я домой в расстроенных чувствах, раскрыл книжный шкаф, где на самом почетном месте стоит еще матерью и отцом купленный десятитомник произведений Поэта в светло-коричневом переплете с неповторимой вязью автографа «А. Пушкинъ» на обложке, с беглыми абрисами женских прелестных головок на полях рукописей черновиков, с портретами друзей и видами невской столицы. Ну разве этот вольнолюбивый потомок африканцев, ставший самым русским по сути человеком, мог позволить себе смирение и покорность, насаждаемые церковью!

«Что вы волнуетесь? Ведь Пушкин был крещеным христианином», – проворковала мне примирительно одна из дам – устроительниц «презентации».

Потому-то я и волновался, что если и читала эта дама оду «Вольность», «Вакхическую песню», поэму «Гавриилиада», то не дала себе труда задуматься и понять, что втиснуть Пушкина в рамки каких бы то ни было идеологических, в том числе и религиозных, шор – просто невозможно. Его творчество опровергает устои, диктуемые любой духовной и нравственной цензурой, каковой, по сути, и являются все религии мира, когда они утрачивают свою просветительскую функцию и становятся инструментом управления государством. Смешно даже подумать о пылком Пушкине, разделяющем один из постулатов слепой веры и повиновения: «Терпите – и вам воздастся». Терпим мы все нынче, да что-то не спешат воздать нам по заслугам ни земные, ни небесные правители…

Итак, один только пример из жизни Пушкина, который позволит вам яснее представить цену унижений Поэта, перенесенных именно по вине служителей церкви. Христианин Пушкин в 1821 году пишет 7 мая из Кишинева, где он находился милостью императора Александра I и Синода в южной ссылке, камергеру императорского двора, директору департамента духовных дел, историку, писателю и критику, но главное – своему другу Александру Ивановичу Тургеневу: «Я привезу вам зато сочинение в духе Апокалипсиса и посвящу вам…» (Собр. соч. изд. 1962 г., т. 9, стр. 30).

О каком же сочинении «в духе Апокалипсиса» идет речь? А речь идет о шедевре мировой антиклерикальной сатиры – поэме «Гавриилиада», являющейся блестящей пародией на один из сюжетов Евангелия – Благовещения деве Марии – и библейский сюжет о грехопадении и изгнании из рая первых людей – прародителей наших Адама и Евы. Не буду занимать читателя пространными цитатами, поэма хороша в цельном чтении. Перечитайте ее вновь, а если не удосужились еще сделать это, поспешите насладиться и вольным пушкинским слогом, и живостью его пера, и красочностью созданных им картин «непорочного зачатия» шестнадцатилетней еврейки Марии.