За давностью лет не помню своего ответа на этот последний вопрос Анны Ивановны. Мы расстались, улыбаясь друг другу. Я делал хорошую мину, хотя на сердце скребли кошки самолюбия. Формально я имел право на лучшую оценку, но, по сути, по-своему права была и Вайсман.

В начале марта 2009 года мы похоронили профессора Нехаму Иоановну Вайсман. В последние перед ее кончиной годы наши отношения складывались весьма добросердечно. Более того, мы стали в некотором роде коллегами. Выпустив в свет несколько книг стихотворений и прозы, она вступила Союз российских писателей, который на перестроечном переломе возник как альтернатива официальному Союзу писателей России. Порой я бывал у нее дома, мы обменивались книгами с дарственными надписями, пили чай и читали друг другу стихи. Особенно мне нравились в исполнении Анны Ивановны стихи на украинском языке – певучие, в чем-то наивные, не перегруженные версификаторской техникой. Этакое лирическое дыхание.

И вот это дыхание оборвалось.

Две ночи после кончины Вайсман слагал во сне первые строчки поэтического посвящения Нехаме. Ранним утром накануне панихиды и похорон дописал стихи на компьютере, отпечатал текст и взял с собою. Читать стихи у гроба на кладбище не стал, выдавил идущие из горестной души прозаические слова о бренности жизни. Попросил прощения у Анны Ивановны и пожелал успокоения ее душе. За поминальной рюмкой встал и прочитал, как учила меня некогда наставница, громко и с «выражением». Хотя горло перехватывало. Выручила многолетняя закалка выступать перед большой аудиторией в любых условиях. За что еще раз спасибо учительнице и коллеге.

Это было давно – сорок пять с лишним лет…

Я сдавал «зарубежку» доценту Нехаме

Иоановне Вайсман.

Ответ на билет

Был насыщен возвышенной прозой, стихами.

Провидения перст свою милость явил:

Мне достался билет, что не нужно готовить,

Чем, признаться, Нехаму тогда удивил,

Ведь поспешность могла очень дорого стоить.

Как голубка, она ворковала: «Ну-ну…

Не спешите, студент, еще можно подумать.

В нашей жизни поспешность совсем ни к чему…»

Но удача в лицо догадалась мне дунуть.

«Пан Тадеуш» Мицкевича и «Дон Кихот» —

Эти книги в тот год мне друзья подарили,

Александр с Николаем. Их вечных высот

Мы еще не постигли, но все ж воспарили.

До сих пор мы в полете, упорно летим.

Перед нами раскрылась холодная вечность.

Но всегда согревает в далеком пути

Нас Нехамина нежность,

Голубиная верность1.

Мы расстались с Нехамой,

Что тщетно понять…

Значит, крылья сложить неизбежно придется?

Эту горькую истину трудно принять

До тех пор, пока сердце надеется, бьется.

Нам она завещала друг друга любить —

Это было в ее голубиной натуре

Самым главным,

Поскольку любить – значит жить

И служить

Делу жизни завещанной – Литературе.

Я в музейную тишь не спешу заходить.

Слышу голос Нехамы в телефонной мембране:

«С вами я остаюсь!

С вами я буду жить.

Я всегда буду здесь.

Я всегда буду с вами…»

Вот так и пишутся стихи. Не всяко лыко в строку. Но главное, думается, удалось сохранить. Кому сейчас интересен «трояк», поставленный маленькой изящной ручкой женщины, познавшей в юности ужас фашистского гетто. За свою жизнь она вдохнула в тысячи душ будущих филологов, учителей, журналистов и писателей любовь к мудрому слову, заключенному в прекрасных книгах. Это и была ее голубиная верность.

2–6 марта 2009 г.

Был еще один «удовл» на финише моей студенческой эпопеи. Сдавали мы госэкзамены. Доцент Валентина Васильевна Соколова принимала во главе экзаменационной комиссии предмет «Современная русская литература». Идя на экзамен, ничего по обыкновению не загадывал, полагаясь на судьбу и сообразительность. Двенадцать раз сдавать блоки экзаменов (в седьмом и десятом классах в школе и на пяти курсах института) – закалка еще та. Но после прокола на «зарубежке» некий холодок подступал к внутренним органам, отвечающим за интуицию.

Куда подевался в тот день мой персональный ангел-хранитель, одному Богу известно, меня он об этом не предупредил. Я был согласен вытащить любой билет, кроме одного, где стоял вопрос по «Русскому лесу» Леонида Леонова. Ну не было у меня досуга прочитать такую толстенную книжищу!

В. В. Соколова, фотография 1933 г.

Как вы догадываетесь, черт дернул вытащить запретный билет. Сижу, вспоминаю худосочные общие рассуждения о фундаментальном романе русского советского классика. Хватило на четверть странички, проштемпелеванной экзаменационным грифом, куда полагалось записывать свои мысли. Но бес надумал вдохновить меня, и я быстренько набросал экспромт, который занозой до сих пор сидит в моем мозгу.

Ахти мне, братцы, пропадаю!

Но только верьте, не сдаюсь.

Вопрос не знаю, но не унываю,

И молча над билетом бьюсь.

Глядит сурово Соколова,

Не даст списать, ни расспросить.

Она убить меня готова,

А мне бы сдать – и снова жить…

На ту пору в комнату впорхнул мой ангел и куда-то позвал Валентину Васильевну. Она удалилась, шелестя старомодным платьем, а в дверь вошел Николай Недельский, с которым мы прожили три года в одной комнате общаги. Дальнейшее было делом техники. Коля быстренько набросал план ответа с именами героев и фабулой романа, подчеркнув особо идейную линию и особенности стиля. Это был скелет, на котором, однако, недоставало плоти самого произведения. Но все же это было кое-что!

Минут через пять Соколова возвратилась и призвала меня к ответу. Она довольно спокойно выслушала вдохновенную попугайщину изложения Колиной шпаргалки. О чем-то подумав, спросила, кому принадлежат слова «Друг Аркадий, не говори красиво». Неужели и Леонов применил эту тургеневскую фразу? – колыхнулось в моей пустой от недостающих знаний голове.

Пока я молчал, ища выхода из наглухо заколоченного тупика, Валентина Васильевна взяла мою экзаменационную ведомость и вывела аккуратным почерком: «Удовлетворительно».

И лишь спустя немало лет я понял юмор пожилой преподавательницы, видевшей насквозь подобных мне «многостаночников».

Листок с экспромтом долго лежал в папке с моими рукописями как немой свидетель давнишнего фиаско. Иногда в процессе подготовки очередной книжки я натыкался на него и спешил отложить в сторону. Куда он потом задевался, уже не ведаю.

2009

Творчество известного поэта Петра Степановича Комарова по праву считается классическим наследием русской советской поэзии. Дальневосточники гордятся своим земляком, лауреатом Государственной премии СССР. 12 июля ему исполнилось бы восемьдесят. Прожил он всего тридцать восемь лет – роковой для русского поэта возраст…

Писать сегодня о Комарове легко, ибо передо мной прекрасно изданные книги его стихов и рассказов о природе Приамурья, многочисленные статьи, литературоведческие исследования и монографии.

Писать сегодня о Комарове сложно, ибо хочется сквозь успевшую покрыть образ поэта бронзовую оболочку пробиться к самой сердцевине загадки его таланта – быть не только литератором, но и Человеком с большой буквы. Вспомним Некрасова, его пророческие слова о лучших молодых людях России, которым судьба уготовила «имя славное народного заступника, чахотку и Сибирь». К Петру Комарову практически точно приложимо это пророчество великого предтечи. Только не в идеальном прямом положении, а по глубинной сути.