[...] Моя философия верна, несмотря на остроту для неё характерную. Отказавшись бросаться из одной крайности в другую, я стал аскетом, профессионалом в области разврата духа, со своими молчаливыми аффектами и легкостью отречения. Характерно ли это для женщин? Нам нет нужды быть уступчивыми как они! Госпожа не оставила без внимания мою твердость во взглядах, которую находила справедливой, когда отрицаешь любовь и считаешь это нормой жизни, что доказывает ее благую проницательность. То, что я думал о любви в юности, бедная женщина не понимала, и пыталась объяснить мне это, но я быт равнодушен к ее недоумению.

Госпожа Мать мечтала каждую ночь, много ночей подряд, и не посвящала меня в свои грезы, ее тайная жизнь от меня ускользнула, что до сих пор не дает мне покоя; женщины лгут как дышат, это их темная сторона, о которой мне мало известно, кроме того, что так были установлены правила игры между матерью и сыном. Темная сторона женщины страшнее мужской, на Западе мы делаем вид, что не замечаем тьму, однако в средневековье говорили — это правда, — про Мелюзину, а Мелюзина для меня самый правдивый женский портрет, с того времени Запад никогда не был столь откровенен в женском вопросе.

[...] Сегодня мы кремируем госпожу Мать. Нас двое, кто сопровождает ее в печь, — господин Отец и я. Мы дошли до конечного пункта, печь построена в дивном стиле, галерея вокруг нее склоняет к медитации, впервые, с тех пор, как я утратил счет дням, пусть солнце и проходит сквозь облака, согревая нас после месяца дождей, холода и ветров. Люди, отстраненные от жизни, воспринимают мертвецов более живыми, чем собственно живых, — последних они считают ирреальными, поэтому у нас так актуален культ памяти. Fui, non sum, non euro ¹⁰ — мои любимые слова, мы должны забывать наших мертвецов.

Мы должны забывать о мертвых, ибо они трупы, нам лишь позволено длить результаты их трудов, подражать их стилю, остальное — глупая суета. Я хотел оставить себе пепел госпожи, но у французов это запрещено законом, отныне ее прах будет находиться в тесноте небольшого шкафчика; все же это лучше, чем гнить в земле, собирая смехотворные цветы на могиле. Во мне, переставшая существовать, воскресает вновь, я извлекаю ее из пустоты, и она становится моей дочерью. Мы не грустим: ни я, ни господин Отец. Он безмятежен, как я.

[...] Госпожа Мать живет во мне, и я больше не плачу о ней, наново перерожденная, она сидит в моей утробе, теперь она моя дочь, вопреки упорному желанию ее забыть. Напрасно мы тешили себя. О нет, Отец, она не умерла, ты найдешь ее во мне, вытри слезы. Счастье было доступно нам, — лишь некоторым из евреев, остальные же из нашей расы его никогда не обретут, они много рассуждают, догматический оптимизм усугубляет их врожденное уныние, они постоянно на что-то надеются, прошлое ускользает от них, и все в их руках рассыпается прахом.

[...] Меняется плотность времени, его поток иссякает, оно рассеивается в пустоте, словно река в безграничной долине, без начала и без конца, часы, которые раньше стремительно следовали друг за другом, ползут медленно, застревают в длительности, и порой возвращаются назад, мы ощущаем головокружение и не можем объяснить его природу, но оно дает нам видение вечности: сквозь неподвижность настоящего воскресает и множится прошлое, объединяя нас в одно целое. Это госпожа Мать наполняет нас своей смертью.

[...] Боль повсюду, и наша первая обязанность — избегать ее, это расплата за любовь. Любовь и боль неразрывно связаны, чем меньше любишь, тем меньше угроз; в конце концов любовь превращается в страх, мы боимся за другого и, дрожа, тащим на себе тяжесть тревоги. В глазах невинной девушки наша судьба скована сном, в тени красавицы процветают рабство и смута, и каждое последующее поколение возобновляет и длит иллюзии, навеянные девичьими поцелуями. На протяжении веков и тысячелетий, нашей единственной защитой от них была импотенция.

Женщины — наши враги, и особенно это прискорбное правило касается наших матерей: мать ограждает нас от остальных женщин, но наши достижения ограждают нас от матерей, — достижения духа и разума. Мы в долгу перед женщинами, в долгу перед их снисходительностью, — те, кто их оскорбляют, попадают в их власть, а кто глумится над их мучениями, заканчивают дни, ползая у их ног; чтобы избежать неприятностей и нейтрализовать божественность женщин, мы будем чтить их и превозносить, тогда они сами упадут под тяжестью своего нимба.

[...] Нет, я не тоскую по моей госпоже, слезы не нужны мертвецам, мы рыдаем ради своего самодовольства и оплакиваем себя. Мне безразлично: умереть или жить, такова моя духовная природа; меня никогда не привлекали ни женщины, ни любовь, и тем более несуществующая теперь госпожа Мать, как женщина; я флегматичен настолько, что мое спокойствие порой меня удивляет. Я мало разбирался в себе до этого прозрения, которое подтвердило, что я прирожденный философ. Госпожа много мучилась, но благодаря ее невзгодам мы многое узнали о себе, и страх вознаградил нас мудростью.

[...] Я думал, что все кончено, но мне еще есть что сказать. Как сопротивляться этому желанию, которое всецело меня подчиняет? Позвольте мне снова вернуться к боли давно неощутимой и оглянуться назад после всего пережитого. Я знал, что госпожа Мать была близка к смерти многие годы, это разжигало мое воображение; я готовился к смерти, и, когда она наступила, не испугался, сознавая, что в ней нет ничего необыкновенного, даже для госпожи Матери. Мертвые не страдают от смерти, это живые страдают от жизни.

Глупо упиваться страданиями, если боль не несет облегчения, неразумно скорбеть и раздувать свое горе, оставаясь в плену эгоизма. Мы не созданы для пустоты и потому не выдерживаем напряжения отрешенности, святость для нас — колоссальный риск, но мы можем приблизиться к ней, подражая целеустремленности святых. Должен ли я жалеть себя и вечно скорбеть? Все, кого горе убило, заканчивают так, но я чувствую, что стою выше отчаянья...

Мы оправдываем боль и наслаждаемся ею, как бы отрицательно к ней ни относились. Уклоняясь от внутренней борьбы — основы нашей суверенности — мы обрастаем плотью и теряемся среди других людей, внося свой вклад в общую массу бедствий, окутанную паутиной желании, страхов, любви и ненависти — достоянием жертв иллюзий и заложников фатальности. Мне удалось выйти из порочного круговорота, госпожа Мать понимала это, она поощряла мою независимость, и теперь я избавляюсь от памяти о ней, благодаря обретенной свободе.

Главный редактор Вадим Климов

Издательство Опустошитель

www.pustoshit.ru www.opustoshitel.ru

Подписано в печать 27.06.2022 Формат 84*108/32. Бумага офсетная.

Печать офсетная.

Объем 8,61 усл. печ. л. Тираж 300 экз.

ISBN 978-5-250-02694-9