Жена Скарбалюса когда-то работала учителем пения в школе. Увлеченная классической музыкой, она собрала большую коллекцию пластинок. Летом Скарбалюс открывал окна, и по пустынным окрестностям растекались торжественные звуки органа, трещал и шипел затасканный винил, а за белыми шторами в зеленый горошек с улицы просматривался грузный силуэт хозяина дома. Непонятно, что преобладало в этом поклонении Баху: ностальгия по уехавшим родным или любовь к классической музыке, привитая спутницей жизни?
За огородом Скарбалюса, в зарослях отборной крапивы и диких слив, маскировалась деревянная хижина Моряны. На стене, под крышей, похожая на зависшую тарелку пришельцев, подрагивала на ветру спутниковая антенна. Моряна была страстной поклонницей большого тенниса. Сама некогда играла на грунте, выступала на юношеских соревнованиях, поездила по стране. Как ее занесло в Рыбацкое, Кривцов не спрашивал, знал лишь, что более двадцати лет она проработала на ликерно-водочном заводе и звали ее, на самом деле, Марьяна. Но то ли из-за близости к Балтийскому морю, то ли в связи с нарушением речевой артикуляции у пьющих жителей поселка, прозвали ее Моряной, к чему она относилась с пониманием. Когда у обитателей правого берега случался финансовый кризис, к Моряне отправлялись паломники за самогоном. В долг либо по незначительному первоначальному взносу она наполняла пластиковые бутылки жизнеобразующей жидкостью и приглашала делегацию утолить жажду теннисной трансляцией с турнира Большого шлема. Это было забавное зрелище: компания страждущих в ближайших кустах обжечь пищевод внимательно слушала профессиональный комментарий мастеровитого в прошлом игрока.
Напитки Моряны чаще всего дегустировали Мужицкий и Запоев, с левого берега за самогоном наведывались Блогов и Цапырин. Кривцов навещал Моряну по велению Лиды. До знакомства с Федором она пила умеренно много, грустя по жизни в городе с погибшим на стройке мужем. С Кривцовым Лида добавила хмельного экспромта в неряшливый деревенский быт. Федор не отставал от подруги. За двенадцать лет, проведенных в Рыбацком, он превратился в косматого, дурно пахнущего туземца, чьи жизненные интересы компактно умещались на дне стакана, наполненного этилосодержащим напитком.
Однажды, когда Кривцов с Лидой валялись в кромешном забытье после совместной попойки, в Рыбацком появилась Варвара. Она приехала с единственной целью – вытащить сестру из житейского мрака и увезти с собой в Липецк. Глядя, как вздорную подругу грузят в лодку крепкие приятели непрошенной гостьи, Кривцов опасался, что его изгонят из покосившегося приюта. Но хлипкий немецкий дом Варвару не заинтересовал. Не проявила она любопытства и к нетрезвому его обитателю. Из лодки, сдерживая порывы сестры броситься в воду, Варвара крикнула Кривцову:
– Смотри, дворец не пропей!
Без Лиды Федор прожил четыре года. Поначалу он по ней тосковал. В монотонных осенних дождях, летаргических зимах ему мерещилась поблизости похищенная подруга. Противная, наглая, но все же близкая, почти родная.
Наконец Кривцов успокоился. Лида не тревожила его даже во снах. Он окончательно замкнулся в себе. Вел тихую жизнь одинокого пропойцы. Пару раз в месяц Мужицкий с Запоевым наведывались к соседу проверить не тронулся ли тот рассудком. Приносили Кривцову свежей рыбы, брали с собой на промысел. На ночь в заливе они ставили сети и рано утром везли улов на рынок в Залесск. Браконьерило в Рыбацком почти все трудоспособное население. Со спиннингами умело обращались даже пенсионерки. После водки и самогона рыба была тут вторым стратегическим продуктом. Кривцов браконьерил только за компанию. Себе на уху он обычно ловил с мостков от дома, иногда в разведанных местах поджидал карася, реже – на веслах выходил в залив.
Как-то, после знакомства с Рыжим, Кривцов, находясь на дежурстве и соблюдая инструкции, данные Агаповым, по обыкновению после второй включил видеомагнитофон. Фильмотеку Скарбалюса он выучил наизусть. Советская классика давно уже превратилась в фоновую заставку, отвлекавшую от воя сквозняков и настойчивых постукиваний на чердаке.
В тот вечер Кривцов смотрел «Большую перемену». Он растянулся на тахте и дежурно посмеивался над актерскими манерами великолепного Кононова. В момент отражения Нестором Петровичем пенальти видеомагнитофон издал щелчок, брякнул чем-то жизненно важным, и Северов, уменьшившись до муравьиных размеров, вместе с мячом исчез с почерневшего экрана. Кривцов вытащил кассету. Пожеванная пленка, похожая на спиральную вермишель, засела в горячем чреве магнитофона, намотавшись на прижимные валики. Распутать хитро сплетенный клубок Кривцов поленился и включил телевизор. На спортивном канале шла трансляция полуфинала Лиги чемпионов. «Барселона» принимала «Манчестер Юнайтед». Кривцов пропустил третью и нехотя уставился в телевизор. Рядом с ним лежала подшивка полинялых журналов «Моделист-конструктор», припрятанных Скарбалюсом в клубе после закрытия поселковой библиотеки. В надежде смастерить что-нибудь путное, а проще – занять чем-нибудь руки, Кривцов иногда пролистывал слипшиеся страницы «Моделиста». Большинство проектов казались ему сложными, чертежи – непонятными, но он все же присмотрел дельце по силам: собрался свинтить простенький стеллаж для горшков с цветами и одежды. Развалившийся шкаф Лиды годился разве что на растопку. Но и в этот раз Кривцов не сосредоточился на чертеже. Его постепенно затянула игра. Он смотрел матч наметанным глазом специалиста, вник в тактические схемы каталонского клуба, проникся удивительной атмосферой забитого до отказа стадиона. Его поразила спринтерская скорость Суареса. Выверенные, академические передачи Месси он приветствовал аплодисментами.
Кривцов слез с дивана и поставил поближе к экрану заштопанный шезлонг Агапова. О налитой четвертой рюмке он напрочь забыл.
– Что творят, черти! – шептал он и покачивался от удовольствия, созерцая искрометные атаки «Барселоны».
В перерыве игры Кривцова посетила мысль: «А где же мяч?»
Мяч Скарбалюса когда-то лежал на чердаке под спутанными сетями. Вот прямо сейчас, сию минуту, Кривцову захотелось прикоснуться к мячу, вновь почувствовать его гладкую легкую сферу.
Федор засиделся в деревенской глуши, растворился среди нетрезвых правобережцев, но спрятаться от футбола не смог. Как будто тем самым мячом, забытым в опасной мансарде, кто-то долбанул ему сейчас по башке и выбил из хворого котелка мутную дурь.
Это он сам выключил себя из игры. Магию футбольного поля, державшего его в прекрасном плену с детских лет, Кривцов променял на сомнительные утехи алкогольного рабства. Он ушел от себя, схоронился в корявых вымыслах о бесполезности загубленного существования, вообразил себя брошенным всеми и отправился доживать в первозданную дичь.
В Рыбацком Кривцов дважды дотронулся до мяча. Первый раз он повертел его в руках, оценивая подарок Агапова сыну на день рождения, второй раз прицельным ударом запулил резиновый мячик в прогнившую дверь сарая.
Во втором тайме, игнорируя советы Агапова, Кривцов добавил громкости футбольному действию. «Рубин Ц-201» приблизил дыхание стадиона, впустил под каменные своды актового зала горячие души болельщиков. Их дружные песнопения, пропущенные сквозь хриплые динамики телевизора, перенесли Кривцова на поле, и он был уже там, на ревущей каталонской арене, среди виртуозов мяча и их верных поклонников. Как же захотелось ему пробежаться с мячом по росистой траве, жонглируя им и дурачась; запуская мяч по воротам низом впритирку с вершками лоснящегося на солнце газона.
Кривцов громыхнул амбарным замком, открыл дверь и взбежал на чердак по узким деревянным ступеням. Березовый крест висел в проеме заколоченного окна. Снизу гудел стадион. Комментатор восторгался игрой Месси.
Кривцов направил луч фонаря в дальний угол мансарды. Сети валялись под спудом разломанной мебели. Кривцов отбросил в сторону два перекошенных стула и кресло, поддавшее ему под зад стрельнувшими пружинами; отложил болотники и удочки Скарбалюса. Он потянулся к следующему стулу, но тут его нога скользнула по дерматиновой обивке лежавшего под наклоном дверного полотна, и с вершины спрессованного невода Кривцов скатился вниз. Спиной он врезался в качнувшийся пустой шкаф. Встать Кривцов не успел. Откуда-то сверху со змеиным шипением на него спланировало нечто вроде огромной летучей мыши и накрыло обволакивающим естеством. Не издав ни звука, Кривцов вылез из-под слетевшей со стропил плащ-палатки. Расхрабрившись и чихнув едкой густой пылью, он закричал:
