По воле Лиды Федор осел в Рыбацком. От города его отделяли семьдесят километров.

Дом Лиды стоял на правом берегу в шеренге кирпичных немецких домов. До центра поселка, лежавшего на левом берегу, можно было добраться на лодке по каналу, впадавшему в залив. Очутившись на лоне природы, в ее первозданном бушующем виде, Кривцов наконец ощутил себя свободным человеком. Никто не вдохновлял его на трудовые подвиги, никто не запрещал тяпнуть по необходимости лишнего. Он был предоставлен самому себе, мысли о загубленной жизни его не терзали.

У ног Кривцова простиралась заповедная ширь. Он любил выходить на лодке в залив, слушал плеск рыб, забрасывал спиннинг на мелководье. Вокруг было свежо и раздольно – готовый этюд для художника, поспешившего с выбором живописного места для пленэра. Сомнительный рай для пассажира, соскочившего с поезда жизни.

В ясную апрельскую ночь, осмелев окончательно после третьего мини-залпа, Кривцов вылез на улицу. Он разрядился в диком малиннике, подымил на причале последней сигаретой и, зевая, направился к клубу. Ступив на землю, Кривцов глянул на чердачное окно и с удовлетворением отметил, что верхний этаж сегодня молчит, а значит, ему удастся поспать. У крыльца, передернувшись от влажной ночной прохлады, Кривцов почувствовал за спиной чье-то дыхание. Глубокий длительный вдох сменялся тягучим шипящим выдохом. Дышать так могло только существо огромных размеров. Кривцов замер. Ужас сковал его с головы до ног. Он превратился в скульптуру. Признаки жизни теплились лишь в учащенных ударах сжавшегося в комок сердца и волосах, поднявшихся на затылке склеенной гривой. Вскоре холодный пот и дрожь объяли его дубовое тело. Усилием воли Кривцов мог обернуться и посмотреть страху в глаза, но предпочел прикинуться забетонированным столбом и, сощурившись, ждал развития дальнейших событий.

Дыхание сзади не унималось, и вот уже волнообразный ветерок, выпущенный из сопящих ноздрей, докатился до его шеи, смиренно подставленной под отсечение. В это мгновение, в памяти Кривцова, ожидавшего расплаты за ничтожные поступки после прощания с футболом, пронесся незабитый пенальти «Рубину». Тогда он подвел команду, лишил коллектив двух важных очков на финише последнего сезона в высшей лиге. Пытаясь надурить вратаря, Кривцов послал мяч по центру, но голкипер не шелохнулся и спокойно парировал удар.

Расправы не последовало. Чья-то большая горячая рука опустилась на плечо Кривцова, прощупала и помяла его, как посудную губку. Затем мягкая сила сдвинула Федора с места, и он, сбросив с ног невидимые путы, прошел пару метров вперед, направляемый грубой ладонью. У входа в клуб Кривцова развернуло, его толкнули в спину, поддали пинка. Взметнувшись над скамейкой, Кривцов пересек затоптанную клумбу и впечатался в доску объявлений, стоявшую у крыльца. Федор приклеился к фанерному щиту, как подбитая муха, оттолкнулся руками от холодной основы и шлепнулся в траву.

«Вроде живой», – прошептал Кривцов, поднимаясь с колен. Он огляделся – вокруг никого не было – и бросился к дому. В одежде Кривцов грохнулся на диван и, затаившись, пролежал на спине до рассвета.

Утром он быстро собрался, сунул в рюкзак бутылку и выскочил на улицу. Следов ночного столкновения с таинственным пришельцем нигде не наблюдалось. Под доской объявлений из высокой травы торчало несколько листков бумаги, испещренных жирным фломастером. На скамейке лежал красочный плакат. Можно было подумать, что бумажки ночью принес ветер, но Кривцов не сомневался: это он внес хаос в плотные ряды рекламных объявлений.

Федор взял со скамейки мелованный лист и прочел заголовок: «Кубок главы Залесского района по футболу среди любительских команд. Регистрация участников до 15 июня». Ниже, курсивом, на фоне сошедшихся в единоборстве игроков следовала информация: «Матчи пройдут на новом стадионе Залесска в два круга. В населенном пункте обладателя Кубка силами районной администрации будет построен спортивный городок. С проектом можно ознакомиться на сайте главы района».

Кривцов сунул плакат в рюкзак и отвязал лодку.

После обеда он зашел к Агапову. Отец Виктора заведовал клубом во времена расцвета колхоза. Агапов вместе с Кривцовым дежурил в клубе, пока не увлекся пчелами. Кривцов рассказал соседу о ночном происшествии.

– В мои смены на чердаке тоже была возня, – спокойно сказал Агапов. – Крест в окне отец повесил.

– Зачем? – насторожился Кривцов.

– Как-то летом мы оставили под крышей сушиться штормовку. – Агапов налил приятелю медовой настойки. – Через пару дней отец поднялся на чердак. Штормовка не высохла, а на полу под ней стояла темная лужа, похожая на силуэт лежащей женщины. Контур лица был отделен от тела.

Кривцову стало не по себе. Скорая перспектива вновь оказаться в ночной западне его не прельщала.

– И что все это значит? – спросил он растерянно.

– Как что? – удивился Агапов. – Грохнули фрау после гулянки. Возможно, прямо в кровати. – Агапов выпил. – Мается душа немочки взаперти. А тот, кто тебя на улице подстерег, ее охраняет. Да ты выпей, расслабься.

Кривцов неохотно промочил горло.

– И как выглядит этот благодетель?

– Я его не встречал, – признался Агапов. – На том берегу его многие знают. Рыжим зовут. Ты, главное, ночью сиди смирно, на улицу не выходи. Он – явление безобидное, пока не вторгнешься на его территорию.

Кривцов последовал совету Агапова. Ходил по клубному залу в носках, одолжил у Скарбалюса наушники. Чтобы отстраниться от неприятных звуков, включал бывалый видеомагнитофон. От водки не отказался, но значительно урезал норму. После девяти вечера Кривцов задергивал шторы, гасил свет, о перекурах на улице и вовсе забыл. Засыпать на дежурстве он не осмеливался, трескучим храпом боялся привлечь внимание Рыжего.

Пулеметные трели Кривцов издавал регулярно. Лида боролась с этим неудобством проверенным методом. Она успокаивала сожителя натренированным ударом в ребро. Кривцов сдержанно реагировал на тычки подруги, но иногда, выдернутый из тисков кошмарного сна, вскакивал на кровати и, как голливудский актер из нашумевшего триллера, тяжело и часто дышал, утирая со лба испарину краем одеяла. Он ненавидел сны о спортивном прошлом, которое бездарно закончилось в одночасье, а следом под откос пошла вся его жизнь.

Последние три года Кривцов жил без Лиды. Больше никто не толкал его по ночам, никто не посылал за бутылкой на тот берег. Кривцов прекратил писать унизительные долговые расписки в убогом магазине, обещая заплатить за водку через неделю. Найти горючее на одного потребителя он мог без труда и на своем берегу.

Ближайшим соседом Кривцова был Скарбалюс. В Рыбацкое его родителей занесло после войны. Отец Йозаса сотрудничал с лесными братьями. После капитуляции Германии снабжал их продуктами и теплыми вещами. Попался Скарбалюс-старший с поличным во время облавы. В лесной чаще, у схрона, в котором он прятал провизию для отряда, в него вцепились овчарки. Следом подоспели поисковики. Семье отца маячила депортация в Сибирь. Йозас не рассказывал, как родители избавились от преследований НКВД. В Рыбацком Скарбалюсы, бежавшие из Литвы, смешались с переселенцами, направленными восстанавливать частицу приморской территории Восточной Пруссии, включенную в состав Советского Союза по решению Потсдамской конференции. В невзрачном поселке Скарбалюсы осели, под боком у родины.

Йозас жил один в родительском доме. Жена с дочерью и сыном давно переехали в Каунас. Городов Скарбалюс не признавал. Выросшему на лоне дикой природы, у тихой воды, ему хватало приглушенных красок залива, бесконечной, но тупиковой свободы с примесью житейской горечи и раздумьями о прожитом по вечерам.

Ему было немногим за пятьдесят. Под два метра ростом, в засаленной кепке, надвинутой на густые колючие брови, неизменно в клетчатой фланелевой рубашке, он смахивал на работягу, занятого с утра до ночи своими делами. С окружающими Йозас долгих бесед не разводил. Пил по настроению, пил немного и быстро, и неожиданно уходил, бросая компанию в разгар громких застолий. Дома посиделок не устраивал. Выращивал овощи, собирал лесные ягоды, сушил на зиму грибы. В уютном жилище Скарбалюса царили чистота и порядок. Кривцов всегда отмечал это, когда выбирался к соседу из своих обшарпанных апартаментов.