После этого она собрала в кулак все свое мужество и вышла в подъезд.

Впервые за последние два года.

У лестничного пролета валялся сосед из сто семьдесят шестой. Тоня обошла осторожно его кругом.

Он походил на сушеную воблу. Казалось, из его желто-серого тела выкачали всю влагу. Кожа облепила кости так плотно, что под запавшими щеками вырисовывались очертания зубов и челюстей. Тело усеивали странные наросты, напоминающие чешую, и непонятные отверстия, напоминающие расширившиеся до неприличных размеров поры. Глазницы зияли парой черных провалов, а глаза превратились в два комочка, похожих на перепеченные в уголек яблоки. Сосед был без футболки, поэтому Тоня видела выпирающие бугорочками внутренности в районе живота. Пахло от трупа солью.

Теряющаяся на побуревшей коже татуировка служила единственным напоминанием о том, что некогда эта сушеная мумия была человеком.

Это было почти месяц назад. С тех пор тело соседа совершенно не изменилось.

Дверь в его квартиру тоже оставалась приветливо приоткрытой – как и в тот день, когда Тоня впервые за два года вышла на лестничную клетку.

Она помнила, как приступила к мародерскому налету, вздрагивая от шороха собственной одежды и лихорадочно вертя головой во все стороны. В результате проделанной операции ее рюкзак пополнился на: одну открытую коробку геркулесовой каши, два пакета макарон-ракушек, три банки рижских шпрот, одну банку кабачковой икры, две пачки сахара рафинада – одну полную и одну неполную, – восемь конфет «Белочка», почти нетронутую пачку печенья «Мария», два коробка спичек, одну большую, наполовину полную, бутылку водки «Зимняя дорога» и одну маленькую, целую, бутылку водки «Ржаная». Употреблять водку Тоня не собиралась, однако подумала, что ею можно будет обтираться, чтобы экономить воду для мытья.

К ее большому огорчению, именно воды в квартире не нашлось. В нынешнем положении она была самым ценным и самым расходуемым ресурсом.

Поэтому Тоня отнесла находки в свою кладовку и отправилась исследовать другие квартиры.

Ей повезло – большинство дверей были не заперты. Может быть, люди оставляли их открытыми для врачей скорой помощи. А может быть, в какой-то момент всем стало просто плевать на такие мелочи.

Некоторые квартиры пустовали. В других встречались тела хозяев. Почти все они претерпели одинаковые изменения – их желтовато-серые сухие трупы в дырявой одежде ничем не отличались от трупа соседа из сто семьдесят шестой.

Но каждый встретил смерть по-своему.

Женщина из квартиры, заваленной книгами о массаже и упаковками с одноразовым бельем, съежилась в углу комнаты. Точнее съежилось то, что от нее осталось – сероватые мощи в домашнем розовом костюмчике.

Эта квартира была единственной, в которой аромат благовоний и индийских палочек немного перебивал вездесущий болотный запах.

Старушка, в чьем жилище нашлась лишь пара пряников да кошачий корм, сидела в кресле перед выключенным телевизором. Похоже, события последних дней никак не повлияли на привычный уклад ее жизни. Кошку Тоня нигде не обнаружила.

Трупы животных ей вообще практически не попадались. Наверное, неразумные твари пытались спастись вплавь.

Большинство же хозяев нашли другой выход из ситуации.

Одна женщина, в квартире которой Тоня разжилась детским печеньем и сухими завтраками, лежала под аптечкой в луже засохшей черной пены. Вокруг трупа были разбросаны пустые пузырьки и блистеры из-под таблеток. В соседней комнате стояла двойная коляска. Там лежала пара годовалых младенцев. Коляска была залита кровью, а шеи обоих малышей украшали глубокие ухмыляющиеся разрезы. Их кожа, почти не тронутая дырами и наростами, успела лишь слегка поменять оттенок – наверное, после смерти процесс трансформации остановился.

В другой квартире, оказавшейся кладезем шоколадных батончиков и лапши быстрого приготовления, на дверном косяке болталось тело молодого мужчины. Тоня с трудом преодолела отвращение, чтобы заставить себя протиснуться мимо трупа. Заметив решетку поперечных шрамов на его запястьях, она задумалась, испытал ли этот бедолага облегчение, когда получил столь веский повод уйти из жизни?

Похоже, Тоне встретился еще один самоубийца во время ее экспедиции, но она не была уверена. В обшарпанной бедной однушке, где не нашлось ничего полезного, дверь в ванную оказалось закрытой изнутри. Оттуда тянуло чем-то настолько мерзким, что Тоня решила не проверять, обнаружится ли там склад гнилого мяса или же труп со вскрытыми венами.

В паре квартир Тоня нашла даже врачей в белых медицинских скафандрах.

Первый свернулся клубочком на узком драном диване в гостиной. В спальне этой же квартиры Тоня нашла два лежащих на кровати тела. Подушки были залиты черной рвотой, а одеяло усеивали крупные дыры. Такие же дыры украшали и скафандр мертвого врача.

У врача из другой квартиры тоже были дыры в скафандре – только узкие и малочисленные. Похоже, их нанесли ножом. Других тел в квартире не обнаружилось.

Кто и за что убил врача, Тоня так и не поняла.

В несколько запертых квартир Тоня проникла через балконы соседних. Мутная вода тогда еще плескалась на уровне второго этажа, поэтому можно было спокойно перелезать через перегородки балконов. К сожалению, большинство дверей и окон оказались с ударостойкими стеклами, разбить которые Тоня не смогла.

Сейчас, когда ее желудок скручивало от голода, она жалела, что не проявила тогда больше изобретательности и не обнесла все квартиры в своей девятиэтажке.

Месяц назад она могла спокойно спуститься до третьего этажа. А на сегодняшний день в ее распоряжении остался лишь один этаж – девятый. Бетонная лестница, уходящая вниз, упиралась уже не в пролет восьмого этажа, а в непроглядную мутную воду, любой контакт с которой означал мучительную долгую смерть.

Тоня надеялась, что рано или поздно вода остановится или пойдет на убыль. Она прекрасно осознавала всю глупость этой надежды, но также осознавала, что если перестанет надеяться, то сойдет с ума от страха.

А пока вера в лучшее придавала ей сил, она могла действовать. И верила, что вода, упавшая с неба, окажется прозрачной. Это будет означать, что она пригодна для еды и мытья.

Очнувшись от воспоминаний, в которые ее затягивала голодная слабость, Тоня поднялась по железной лесенке к люку, раскрыла его и вышла на крышу.

На нее дохнуло болотом.

Пластиковые ведра и разноцветные тазики пестрели на неровном покрытии, как игрушки в песочнице. Они были полны до краев.

Полны густой, непроницаемой, мутной воды.

Так Тоня и стояла над ними, отказываясь верить в увиденное, пока из глубины тазика не вынырнуло грязное бабушкино лицо. Уставившись на Тоню одним, полным упрека, мутным глазом, оно сказало:

– Ишшпащкать.

Тоня отшатнулась так резко, что упала на жесткую поверхность крыши, содрав локти до ссадин. Она попыталась подняться, но ослабевшие руки предательски подогнулись и уронили ее обратно. На этот раз Тоня ударилась челюстью и до крови прикусила язык, противно хрустнувший на зубах.

Больше она не пыталась подняться. Лежа под перекрестьем толстых проводов, напоминающих о павшей цивилазции, Тоня плакала, слеза за слезой лишая свое тело драгоценной чистой влаги.

Мутная вода невозмутимо плескалась несколькими метрами внизу.

Она потихоньку поднималась выше.

Омерзительно-теплая жижа заполняла собой весь мир. Она затекала в рот и ноздри, перекрывая доступ к воздуху.

Вода пахла прокисшим потом, грязной одеждой и нечистотами. Хотя нет…

Так пахло не от воды, а от бабушкиных пальцев, которые впивались в Тонину шею отросшими ногтями.

Тоня помнила день, когда впервые за ее жизнь, – тогда еще совсем короткую, длиной всего в четыре годика, – бабушка обрела плоть. До этого она была лишь тенью в посеревшей ночнушке, которую мама иногда выводила в ванную, морща нос и отворачиваясь.

А иногда – страшным неразборчивым воем из-за двери, запертой на внешнюю щеколду.