– А как ей было не сойти с ума?! – орал папа каждый раз, когда у бабушки начинался очередной приступ, и мама со слезами спрашивала его про дом престарелых. – Огонь да бомбежки в детстве, голодная деревня в юности, крах родного СССР к старости – она, что ли, виновата в этом? А в смерти своего любимого мужа, может быть, тоже, да? Или в том, что из-за ее дара ясновидения к ней постоянно обращались то матери погибших детей, то следователи с очередным висяком? Да ты хоть знаешь, сколько сил моя мать отдала этому проклятому дару, пока помогала другим?! Она всю жизнь была мудрой и уважаемой женщиной! Ведуньей, способной предсказывать будущее и слышать голоса предков! Она заслужила встретить конец своих дней дома, в семье, а не в каком-то государственном клоповнике!

Так говорил папа, не выпускавший бабушку из ее замаранной нечистотами комнаты, на стены которой узница бросалась в припадках «видений». Повзрослев, Тоня догадалась, что никакой это был не «дар», а всего лишь галлюцинации – предвестники шизофрении, тлевшей в бабушкином разуме всю жизнь.

Однако встретить смерть дома ей было не суждено.

Бабушка выломала дверь своей комнаты и сбежала из дома вместе с четырехлетней Тоней в один из тех редких вечеров, когда обоих родителей не было дома – кажется, маме стало плохо, и папа повез ее в больницу.

Перепуганная Тоня не посмела сопротивляться грязной полуголой старухе с выпученными глазами, на которую внезапно накатил резкий, поистине паранормальный прилив сил, свойственный сумасшедшим.

Она лишь хныкала, чувствуя на своем запястье болезненную хватку липких пальцев, и пыталась отвернуться, чтобы не вдыхать исходящую от бабушки вонь, но при этом продолжала послушно ковылять за ней через квартиру, в подъезд, на улицу…

Бабушка, странно сосредоточенная, лишь тихо бормотала себе под нос:

– Я должна тебя испачкать. Испачкать.

В исполнении ее беззубого рта это звучало как «ишпашькать».

Квартира Тониных родителей находилась недалеко от большого лесопарка, поэтому они быстро скрылись во мраке деревьев раньше, и ни один прохожий не успел их заметить – ни старуху в грязной ночнушке, ни девочку в обмоченных от страха колготках; ни того, что они обе идут по улице босиком; ни того, что бабушка время от времени разражается безумным хихиканьем; ни ее странной приплясывающей походки… Бабушка двигалась быстро и уверенно, словно до такой степени точно знала, куда нужно идти, что даже темнота вкупе со старческой подслеповатостью не могли ей помешать.

Один из первых Тониных психотерапевт предложил несколько натянутых версий по поводу того, каким образом подслеповатая бабушка нашла болото в кромешной тьме ночного лесопарка: случайность, интуиция, стечение обстоятельств… А вот на вопрос, зачем бабушка начала топить маленькую Тоню в этом болоте, он разражался туманными речами об иррациональности, бредовых идеях и немотивированной жестокости. Строил сложные предложения, сыпал терминологией, задавал Тоне вопросы, сводившиеся к одной простой идее: понимает ли она, что в случившемся нет ее вины? Утешал, успокаивал, приводил доводы, говорил, говорил, говорил…

Бабушка тоже не переставала говорить, пока давила ладонью на лоб захлебывающейся Тони.

Тоня плохо помнила, как они нашли в лесопарке это чертово болото.

Зато хорошо помнила костлявые пальцы, впившиеся в плечи мертвой хваткой, и землю, ушедшую из-под ног.

В следующую секунду густая жижа залила Тоне рот, превратив крик ужаса в кашляющий писк. Тоня забарахталась, пытаясь выбраться, но сверху навалились бабушкины руки – страшные, жесткие, когтистые, – и начали погружать ее в податливую грязь.

Над Тониной головой зазвучало бормотание, из которого ей четко запомнилось лишь бабушкино «ишпашькать». А потом мутная вода заполнила собой весь мир, залилась в глаза, в уши, в ноздри, тонкими струйками полезла вглубь горла. Все Тонино естество схлопнулась в противостояние двух могущественных сил: желание вдохнуть и желание перекрыть воде доступ к легким. Адреналиновый ужас сменился тупой паникой, когда все тело начала бить судорога от нехватки кислорода, и девочка почувствовала, что собственное горло вот-вот предаст ее, бездумно вдохнет в себя густую плотную грязь…

Как вдруг давление рук исчезло. Тоня мгновенно перевернулась, нащупала ручонками твердую поверхность под толщей грязи, перевернулась и наконец-то сделала жадный вдох. Далеко позади слышалась череда высоких истерических звуков, но Тоня, не обращая на них внимания, поднялась и побежала так быстро, как ей только позволяла достающая до колен грязь.

– Сто-о-о-ой! – взревел за ее спиной бабушкин голос, но Тоня даже не обернулась.

Две большие ноги зашлепали по грязи. Девочка с ужасом поняла, что сумасшедшая старуха пустилась за ней в погоню, и в последнем отчаянном рывке вырвалась из грязевой лужи на твердую почву. Она уже приготовилась бежать со всех ног, прямо в темноту леса, не разбирая дороги… Как вдруг послышался шумный всплеск и тихий, – но отчетливый, слышный поверх отчаянного биения сердца и мешанины прочих звуков, – хруст.

В тот же миг злой бабушкин вопль оборвался.

Тоня обернулась.

Бабушка лежала посреди лужи, смешно вытянув руки и ноги. За одной из ног по кромке грязи тянулся длинный скользкий след. Из ее лба торчал вверх витой обломок железного стержня. Измазавшая его кровь казалась черной в лунном свете. Тонкая тень трещиной пересекала бабушкино лицо, которое наполовину выглядывало из грязи, глядя на Тоню одним остекленевшим глазом.

Глаз смотрел с укором.

Позади бабушки какая-то незнакомая тетя привязывала истерически лающую собаку к остову канализационного люка, вылезшего из-под земли.

– О господи ты боже мой! О господи ты боже мой! – словно заевшая пластинка всхлипывала тетя, подбегая к Тоне, оцепеневшей под стеклянным взором бабушкиного глаза.

Потом были тетины причитания, бесконечный собачий лай, рука с красным лаком, стискивающая грязную Тонину ладошку, мелькающие деревья, которые вскоре сменились городскими фонарями. Потом блеск сирен, голоса милиционеров, снова бесконечный собачий лай, смертельно бледное лицо папы, белая машина скорой…

И мертвый, немигающий, полный упрека бабушкин глаз, чей взгляд, казалось, до сих пор упирался в Тонину спину – несмотря на то, что болото осталось далеко позади.

Уже будучи взрослой, она узнала, что небольшое болотце находилось прямо над перекрытием старых канализационных каналов, проходящих через лес. Только благодаря этому Тоня смогла выбраться из трясины, нащупав под ней твердый бетон. Она часто думала, что это крайне иронично – канализация помогла ей сохранить жизнь, отравленную паническим страхом перед грязью.

А еще она не знала, жалеть ли о том, что часть каркаса из железных прутьев, вытащенная наружу временем и разогнутая какими-то хулиганами, убила ее ненормальную бабушку.

Один из психотерапевтов Тони только и занимался тем, что спрашивал ее: «Ты ведь понимаешь, что в этом нет твоей вины?».

Пятый, кажется.

Первым был детский психолог. Тоню отвели к нему после того, как ее начало рвать при каждом заходе в школьную столовую. В семь лет у нее не получилось внятно объяснить, что смесь пищевых запахов напоминала ей вонь бабушкиной ночнушки.

Первого настоящего психотерапевта родители наняли после Тониного обморока в общественном туалете. От него Тоня узнала слово «мизофобия».

К последнему психотерапевту, проводившему сеансы в режиме онлайн, Тоня обратилась сама, когда обнаружила, что уже два года не может заставить себя выйти из квартиры.

Она неплохо держалась в период с двадцати двух до двадцати пяти лет. Терапия и медикаменты притупили ее паническую боязнь грязи, позволили вести какую-никакую социальную жизнь. Тоня даже начала встречаться с парнем.

Из-за этого все и пошло насмарку.

При попытке вступить с ним в близость Тоню накрыл невероятно сильный приступ. Она терпеливо принимала его слюнявые губы и потные пальцы – но не выдержала, увидев руку бойфренда, которой тот орудовал у нее между ног.