Он протянул руку вперед и осторожно погладил Кандара по мохнатому черному боку. Урчание стало громче.

Небо над морем разрезала молния. Незаметно сгустившиеся сумерки озарились яркой вспышкой. Дождь участился.

– Мне надо домой, – сказал Максим. – Я сейчас должен уйти. Но я вернусь к тебе, слышишь? Ты живи в своей норе, а я к тебе вернусь. Я буду часто приходить.

Кандар прерывисто засвистел и поднялся на полную высоту своих ног. Он несколько раз качнулся, клацнул клешнями и проворно забрался в провал, пропихнув в него тело и втянув внутрь лапы. Мальчик подошел и заглянул внутрь: темно и пахнет плесенью. «Пожалуй, даже такой дом лучше моего», – подумал он и, промокший и дрожащий, поплелся знакомой тропинкой к коттеджу.

Взволнованный произошедшим, Максим не подумал о том, что отец мог всё ещё находиться в кухне. Вывозившись в грязи, он пробрался через свой подкоп, на дне которого начала скапливаться лужица, пересек игровую площадку и уже открыл дверь заднего входа, когда вспомнил о своей ошибке. На удивление, сердце не сжалось, как обычно, в ожидании окрика или оплеухи. Непривычное спокойствие владело мальчиком.

Отца, однако, за столом не было.

Вместо этого взору Максима открылась картина страшного беспорядка. Стол был усеян осколками стекла и залит резко пахнущей жидкостью, вероятно, виски. Большая клякса распласталась на стене над мойкой, в самой мойке лежало отколотое горлышко бутылки и гора осколков. Вывернутая наружу дверца холодильника обнаруживала полную разруху внутри: полочки были разбиты, продукты грудой лежали на полу, от холодильника к столу протянулся молочный ручей. Два стула валялись в разных углах кухни, у одного из них отсутствовала ножка. В доме стояла тишина, настолько плотная, что было слышно, как разбиваются о дно мойки капли воды из кухонного крана.

Мальчик поднял стул и придвинул его к столу.

На втором этаже раздался грохот, словно уронили шкаф, затем закричала мама.

Максим бросился наверх, перепрыгивая через две ступени, рывком распахнул дверь родительской спальни. Опрокинутое трюмо преграждало вход. Пошатываясь, у дальней стены комнаты стоял отец с пустым стаканом в руке. Постель была смята, белая простыня усеяна красными крапинками.

– Папа! – Максим перепрыгнул через трюмо. Голос его задрожал. – А мама где?

Мужчина повернулся к сыну. Глаза его налились кровью, губы сжались в тонкую полоску, нижняя челюсть подрагивала. Отец смотрел будто бы сквозь мальчика, не понимая, кто перед ним.

– Максик, – раздался слабый голос матери. – Иди, милый… Иди к себе. Мама сейчас придет.

Мама лежала между кроватью и стеной. Она схватилась за покрывало и попыталась подняться, но постель сползла вниз, и женщина со стоном упала. Вторая рука стала шарить по стене в поисках опоры, и Максим увидел, что один из пальцев неестественно изогнут, а предплечье покрыто кровью.

– Лежать, тварь! – заорал отец и швырнул в жену стакан. Тот разбился о стену в десяти сантиметрах над её головой. Женщина зарыдала.

Не отдавая отчета в своих действиях, Максим перемахнул через кровать и, боясь взглянуть в сторону мамы, встал между ней и отцом. Мальчик до боли сжал кулаки и широко расставил ноги.

– Только попробуй, – тихо, но твердо сказал он. – Только тронь её ещё раз.

– Уйди в сторону, маленький ублюдок! – язык отца заплетался. – Я разберусь с ней, а потом дойду и до тебя. Вы будет знать у меня! Вы все будете знать!

Он стал приближаться. Максим было отступил, но сжал зубы и поднял кулаки. Отец ударил наотмашь, и мальчик влепился в стену, больно стукнувшись головой.

– Я предупреждал, – пролепетал мужчина. – Теперь в сторону, сын. Это не твой бой.

– А вот и мой, – сказал Максим, поднимаясь и размазывая по щеке кровь, вытекшую из носа, – Ты больше не посмеешь трогать маму, пап.

Отец усмехнулся.

– Кандар! – громко произнес мальчик. – Андаф! Цайст!

– Что за чушь ты несешь? – отец схватил сына подмышки и швырнул через всю комнату, в трюмо. – Лежи там и не вставай, сучий выродок!

Дом содрогнулся.

– Землетрясения не хватало, – пробормотал отец.

Повторный толчок, сильнее.

Мужчина повернулся к жене. Ей удалось сесть и привалиться спиной к стене. Она всхлипывала и прижимала к груди поврежденную руку.

Сквозь завывания ветра за окном прорвался протяжный звериный вой. Максим встал на четвереньки и потряс головой. Она кружилась, на правом виске наливалась большая шишка.

Вой повторился, уже ближе.

– Откуда здесь волки? – спросил отец.

Наконец, Максим пришел в себя и поднялся на ноги.

– Больше никогда, – сказал он. – Слышишь, отец? Никогда.

На первом этаже с оглушительным звоном вылетело окно.

В тот вечер я пришел навестить моего друга Стёпу Ермакова, потому что он перестал выходить на связь. Иногда такое случалось, но стоило приехать, и выяснялось, что Стёпа находился в творческом кризисе или безбожно пил, а эти два состояния в его случае часто дополняли друг друга.

Когда я подошел к его квартире, меня удивила главным образом не раскрытая нараспашку входная дверь, а половина ноутбука с торчащими из неё проводами на полу прихожей. Пришлось как следует вглядеться, чтобы убедиться, что я не ошибся. Я щелкнул выключателем, но свет не зажегся. Тогда я поддел увиденный предмет ботинком, вытолкнул его в пятно света, льющегося из комнаты, и мои опасения подтвердились: Стёпа разломал свой ноут. Не разуваясь, ибо Степан этого очень не любил – когда в его квартире разуваются – я прошел в единственную комнату, где застал друга лежащим в трусах и майке на диване и подпирающим взглядом потолок. Майку раскрашивали красно-желтые пятна. На полу в углу комнаты лежала верхняя половина компьютера. По монитору расползлись нити трещин.

Я огляделся.

Рабочий стол Стёпы пустовал, пол укрывали исписанные мелким почерком листы бумаги. Там же, как гильзы из расстрелянной пулеметной ленты, валялись ручки и карандаши, сточенные до трехсантиметровых огрызков. На комоде в компании с китайским радиоприемником стояла любимая и единственная Стёпина жёлтая пол-литровая кружка, с края которой свешивались хвосты чайных пакетиков, не меньше пяти штук. Один хвостик был обмотан вокруг ручки. Сосуд окружали обломки печенья, на одном из обломков восседал таракан.

Порядок обнаруживался только на книжном стеллаже, где книги стояли ровно, корешок к корешку, строго по алфавиту и в соответствии с жанром. Другой мебели у Стёпы не было.

Я принялся собирать листы бумаги с пола. Сразу заговаривать с другом было недопустимо. Творческие кризисы случались у него и раньше, но до сего дня ноутбук их благополучно переживал. Когда я выуживал карандаш, закатившийся под диван, Стёпа заговорил хриплым простуженным голосом.

– Лестница, брат.

Я поставил стакан с карандашами на стол и уставился на друга.

– Лестница?

– Лестница, – повторил он, по-прежнему глядя в потолок. – Лестница в небо. Лэд Зэппелин.

– Это она тебя довела?

– Можно и так сказать.

– А как ещё можно сказать? – Стёпа любил, чтобы ему задавали наводящие вопросы.

– Эта песня гениальна, брат, – сказал друг и повернул ко мне небритое лицо с огромными темными кругами под глазами. – Ты так не думаешь?

– Она прекрасна, – сказал я, разведя руками. – О чём тут говорить? Это шедевр.

– Вот! – Степан рывком сел на диване. – Это шедевр! Это чертов шедевр! И никто, и ничто не властно над ним! Она была шедевром в семьдесят первом, и она шедевр сейчас, через пятьдесят лет. Полвека, брат!

Стёпа вскочил и заметался по комнате, ероша свои черные, слегка припудренные сединой волосы. Он выхватил из стакана ручку и стал грызть её со стороны стержня.

– Ты понимаешь? – вдруг остановился он, схватив меня за плечо. – Ты понимаешь?

– Конечно, понимаю, – ответил я. – Песня – огонь. Только при чем тут твой ноут? Он тихо её играл?