Отправляю всей семье сообщение о том, что я заболела. Останусь дома во время традиционных семейных посиделок, которые мама с папой по-прежнему устраивают вместе, у его брата и ее сестры и дома в Тосене; они даже Новый год встречают вместе у друзей. «Это какой-то недоразвод», — сказала я Симену в первый день Рождества. То глубокое сочувствие, которое я ощущала, сидя на скамейке перед больницей в Уллеволе, теперь почти исчезло из-за их поведения и перепадов моего настроения, и нормальные на первый взгляд вещи полностью выводят меня из себя. Мне хочется выплеснуть негодование за пределы своего тела, и я ищу, на что бы направить его взрывную силу. «Наверное, они уже пожалели и поняли сейчас, в Рождество, что на самом деле хотят быть вместе», — предположил Симен. «Нет, наоборот: хотят развестись, но соблюсти традиции», — возразила я. «То есть что-то типа друзей по сексу, только без секса», — заметил Симен.
На Рождество у нас всегда только холодные закуски, своего рода компромисс между мамой и папой, которые выросли на свиных ребрышках и треске соответственно. Блюда всегда одни и те же и неизменно стоят на своем, строго определенном месте, — когда Олаф только вошел в нашу семью и из лучших побуждений принес к столу колбаски, мама потратила целый час, определяя, куда же их поместить, — при этом каждое блюдо сервировано с учетом вкуса, эстетики и традиций. Мама тратит немало сил на праздничный стол и очень гордится им, начиная приготовления задолго Рождества. Она сама делает соленья и паштеты, укладывает в бочку ракфиск — и хотя с регионом Телемарк маму связывает лишь летний домик, эта квашеная рыба запекается на тамошний манер в дровяной печи, а также маринует форель и варит говяжий язык. В детстве запах бочки с ракфиском, принесенной папой из погреба и водруженной на кухне, был для меня символом рождественского утра. И теперь, когда я приезжаю домой, открываю входную дверь и меня с порога обнимает и ошеломляет этот запах, он снова будит во мне детское предвкушение праздника.
В этом году я еще во дворе безошибочно уловила аромат жареной свинины и надеялась, что он идет от соседей, пока не открыла дверь. «Посмотри, — сказала мама, показывая на свиную вырезку в духовке, когда я вошла на кухню, — скоро образуется корочка, если все пойдет как надо». Она сделала новую стрижку, подрумянила щеки, и ее глаза сияли. «Подумала, в этом году будет неплохо попробовать что-нибудь новенькое», — словно бы невзначай сказала мама, пока мы сидели на корточках перед духовкой в ожидании появления корочки, и я могла только подыграть ее энтузиазму.
Такого рода более или менее серьезные нарушения традиций в это Рождество оказались единственным знаком перемен в жизни мамы и папы. Незначительные и все же заметные сигналы от них обоих должны были показать нам и им самим, что теперь все иначе, это новая ситуация и новая эпоха. Меня бросает от признания к возмущению и обратно в зависимости оттого, как растут и разбиваются мои надежды создать собственную семью.
Я не солгала, когда написала, что мне нездоровится: у меня головная боль и тошнота, я потею, и мне так жарко, что приходится открывать окна во всей квартире; никак не удается почувствовать прохладу — вероятно, потому, что следом за мной идет Симен и молча закрывает одно окно за другим. Я ложусь в ванну и наполняю ее холодной водой. Надо потерпеть, думаю я, лежа в ледяной воде, которая иголками впивается в мою горящую кожу. И стараюсь убедить себя, что сильные побочные эффекты — признак того, что мое тело реагирует, в нем еще что-то срабатывает и тем выше вероятность успеха нашей попытки.
Еще полгода назад, если не больше, Симен принял за нас двоих приглашение встретить Новый год в домике его старшего брата в Халлингдале. Мне нельзя не поехать, нужно показаться его семье, чтобы они убедились, что я все еще здесь, значима, надо попробовать сблизиться с ними и позволить им сблизиться со мной. Это всего на два дня, внушаю я себе по дороге. Я сижу в машине, высунув голову в окно, как собака. У Симена хорошее настроение, он укутался в лыжную куртку, чтобы я могла подышать, и даже время от времени опускает правую руку на мое бедро, как это бывало в самом начале наших отношений.
Мать Симена — полная противоположность нашей мамы. Высокая и тонкая, с темными волосами и темной подводкой вокруг карих глаз; на ее шее, запястьях и пальцах всегда мерцают дорогие украшения. Она нравится мне, многими чертами она напоминает мне Симена, но с ней труднее общаться. Во всем, что она говорит и делает, ощущается определенная дистанция, вполне вероятно потому, что я еще как следует не познакомилась с ней и с остальными, — отца и братьев Симена я тоже знаю мало, но теперь наконец поняла, как важно сблизиться с ними; для меня стал открытием тактический смысл дружеских отношений с семьей свекров; недаром на это делали ставку все мои бывшие бойфренды.
У Магнуса, брата Симена, уже двое детей, и в марте они ждут третьего. Я порывисто здороваюсь с его женой Сюнне. «Какая же ты красавица», — восхищенно вздыхаю я, глядя на ее большой живот, обтянутый узким платьем. Сюнне вышла в прихожую, чтобы встретить нас, и стоит, сомкнув руки на животе, будто держится за него, баюкает или защищает. Вроде бы ей почти сорок.
— А когда у тебя срок? Я забыла, — спрашиваю я, пока мы с ней поднимаемся по лестнице в комнату, где остановимся мы с Сименом, хотя и так знаю, что она должна родить 14 марта — любая дата родов намертво отпечатывается в моем сознании.
— В марте, — отвечает Сюнне с улыбкой.
— Вы можете пользоваться вот этой ванной комнатой, — говорит она, показывая на дверь и глядя на меня; я чувствую, как по моим вискам струится пот.
— Это мальчик, да? — выговариваю я, сама не понимая, зачем делать вид, будто не знаю, что они ждут девочку, зачем я притворяюсь безразличной, если план был противоположным.
— Нет, вообще-то у нас будет маленькая куколка, — отвечает Сюнне.
Меня всегда раздражали люди, которые говорят о своих будущих детях такими словами — куколка, принц, принцесса; мне казалось, они звучат фальшиво. Но сейчас Сюнне произнесла это мягко, мило, ласково и уверенно. Еле сдерживая слезы, я успеваю пробормотать «спасибо», прикрываю за собой дверь и плачу. Симен поднимается следом, но не замечает, что со мной происходит, — или замечает, но перестал реагировать, потому что мои слезы теперь так же привычны, как, скажем, кашель. Он распаковывает чемоданы, тихо насвистывая.
— Потрясающий дом, — говорит Симен.
Не знаю, что в этом доме потрясающего, разве только гигантский и тут все как в журнале по дизайну интерьеров: везде шкуры и коричневая натуральная кожа, стильные светильники на покрытом теплой сланцевой плиткой полу в коридоре, стены с имитацией бруса и приглушенный свет. Над пейзажем, открывающимся из окна на кухне, доминирует огромный желтый экскаватор, занятый расчисткой места для еще одного полностью идентичного дома всего в пятидесяти метрах от этого. Словом, все крайне безвкусно. Разумеется, я не говорю этого, киваю и вытираю слезы.
— Классный дом, — подтверждаю я, набираясь храбрости, чтобы обнять его.
Симен прижимается ко мне на несколько секунд, мое тело отвыкло от него, его шеи, его запаха, я снова плачу, и он посмеивается, ощутив капли влаги на вороте своего шерстяного свитера. Он отстраняется и смотрит на меня.
— Ну, не такой уж и классный, — улыбается Симен, дружески ткнув меня локтем в бок. — Пойдем вниз к остальным?
Больше всего я боялась увидеть Симена с годовалым сыном Магнуса. Это и вправду оказывается больно, как я себе и представляла, когда Симен подхватывает и высоко поднимает мальчика на вытянутых руках, улыбаясь ему. Он так естественно держит ребенка одной рукой, немного выдвинув вперед бедро, пока разговаривает с его матерью. Симен смотрит на меня, когда его племянника в итоге сажают ко мне на колени, а я, даже чувствуя этот взгляд, осторожно отодвигаю ребенка к самому краю — не могу ощущать его рядом с собой, вдыхать его запах. В то же время понимаю, что должна что-то доказать, но прежде, чем я успеваю притянуть малыша к себе, он заходится ревом и отчаянно ищет глазами мать, которая стоит в двух метрах от него, — очевидно, возмущенный тем, что его вырвали из мягких и естественных объятий дяди Симена и сунули в руки кому-то похожему на бездушного механического робота.
