– Борь, – прошу друга.

Переводит взгляд с меня на Матвея и обратно.

Жду.

«Уходи, уходи, уходи», – мысленно посылаю ему сигналы.

Сомневаясь, Боря еле заметно кивает, разворачивается и уходит в сторону нашего столика.

Выдыхаю.

Поворачиваюсь к своему неадекватному парню и собираюсь уже разнести его к чертям, но не успеваю, потому что Мот грубо хватает меня за подбородок, больно вдавливаясь в него большим пальцем.

– Всем так открыто себя предлагаешь, да, Юляшка? – по моей спине пробегают мурашки, только не от удовольствия, а от страха. – А мне не даешь, – впивается в кожу шеи, жестко втягивая ту в рот.

Сволочь, опять оставит засос.

А у меня экзерсис в понедельник у Смелковского, который и так меня не жалует.

– Отвали, – хочу оттолкнуть Свирского, но Матвей мертвой хваткой удерживает запястье, отчего то начинает саднить.

– Куда собралась? Опять динамишь?

– Отпусти. Ты делаешь мне больно, – пытаюсь выдернуть руку, но тщетно.

– До каких пор ты будешь держать меня на голодном пайке, а, Юляшка? – скалится Матвей, нервно шмыгая носом.

– До тех, пока не перестанешь мне врать. Ты опять под чем-то, Мот? – толкаю его в грудь. – Ты обещал.

– Я чист. Ты задолбала меня контролировать, – толкает меня в ответ.

Я оступаюсь, но клубное месиво не дает мне упасть. Меня кто-то ловит, и я незамедлительно срываюсь прочь, пока мое тело свободно.

– Юль, – слышу, как орет Свирский, – да твою ж мать!

Выбегаю из прокуренного душного помещения, и тело моментально холодеет. На улице конец мая, но в Москве вечерами прохладно. Обнимаю себя руками и радуюсь, потому что в заднем кармане комбинезона нащупываю телефон.

Набираю Борю и молюсь, чтобы друг с абсолютным музыкальным слухом расслышал среди бьющих басов мой звонок.

– Юлька, ты где?

Слава Богу!

– Боря, я на улице, у входа. Забери, пожалуйста, мою рубашку и рюкзак, – умоляюще прошу друга, – только Свирскому ничего не говори.

– Понял, жди.

Отхожу подальше от курящих. Завистливо смотрю и мечтаю вдохнуть свой любимый чернично-ванильный десерт.

Мне нужно успокоиться.

*катка – партия в компьютерную игру.      

– Пссс, Юлька, – слышу, как зовет меня Алка, но не рискую отвечать, потому что Смелковский опять недобро на меня поглядывает.

–Так, стоп-стоп-стоп! – шлепает в ладоши Александр Маркович. – Наталья Владимировна, давайте еще разок со второй репризы, ну никуда не годится! Хуже пингвинов! – обращается к нашему концертмейстеру Смелковский, а по залу проносится недовольный гул несогласия.

Потому что Александр Маркович Смелковский – садист классического танца! Он реально измывается над нами, забывая, что мы – современники, а не классисты. Он дерет с нас не три, а все четыре шкуры, но больше всех достается почему-то мне.

Я не знаю почему Смелковский меня не взлюбил еще с первого курса. Только по его дисциплине «Методика классического танца» у меня проблемы, а по всем остальным я примерная хорошистка. И как вспомню, что нам с ним сюивить* до конца учебы, так каждый раз вздрагиваю.

Я терпеть не могу классический танец! Возможно, я бы лояльнее к нему относилась, если бы вел эту дисциплину кто-нибудь другой.

Я терпеть не могу классический танец и Смелковского тоже! Будь он проклят со своими батманами и арабесками!

– Внимание! Прэпарасьон! И… пятая позиция, томбэ** с полуповоротом сюр ле ку дэ пье,*** – орет этот садюга, а по залу вновь раздается гул возмущения.

– Что за бунт? Шевелите своими жирными задницами!

Ну что за придурок сказочный, а?

Да в нашей группе ни одной девочки больше 55 кг нет, ну что он несет?

Ненавижу!

– Юлька, – шепчет Алка, – ау, Сурикова!

– Ну? Чего тебе? – не разжимая губ, спрашиваю подругу.

– А где у Мота сейчас занятия, знаешь?

Свирский–то ей зачем сдался?

– Не знаю, – грубо отвечаю и делаю поворот. – И знать не хочу.

– Воу, в королевстве не все спокойно? Поругались, что ли? – не унимается Алка.

– Сурикова! – ну вот, а попадает, как всегда, мне. – Я смотрю, вы у нас лучше всех подготовлены, что даже во время экзерсиса поболтать успеваете? – довольно выплевывает Смелковский, будто только и ждал, за что можно зацепиться. – Тогда будьте так любезны, расскажите всем нам, как должны работать руки во время исполнения томбэ с полуповоротом сюр ле ку дэ пье от палки?**** Кстати, этот вопрос будет на теоретическом экзамене. Ммм? Мы все ждем, Сурикова.

Вот гад.

В одном месте я знала, как должны работать руки от этой долбанной палки.

Бросаю на Алку убийственный взгляд и мысленно расчленяю подругу. Из-за нее мне снова влетело. Подруга виновато пожимает плечами и пытается сдержать рвущуюся наружу улыбку.

Ничего, Рюмина, попросишь ты у меня списать лекцию по «Истории культуры». Фигушки!

– Стыдно, Сурикова, очень стыдно, – деланно печалится изверг, а сам, наверное, ликует. – Не знаете и другим мешаете заниматься. Продолжаем, – хлопает в ладоши и победно улыбается своей рыжей физиономией.

Ржавый садюга! Достал!

***

Еще тридцать минут Смелковский мучает нас на палке, а потом гонит на середину зала.

У меня отваливается всё, особенно спина, но я терпеливо сжимаю зубы и собираю в себе остатки сил, чтобы этому ржавому козлу не к чему было придраться!

– Сурикова, – хлопает по спине садюга так, что я подаюсь корпусом вперед.

Когда он успел подобраться так тихо и незаметно? Ну что опять ему от меня нужно?

– Что с вашими руками, почему провисают локти?

Да потому что я устала от ваших нудных занятий и вечных придирок!

Спокойно, Сурикова, помни, что тебе еще ему экзамен сдавать.

Смелковский, пристроившись со спины, обхватывает мои руки и разводит в стороны. Он так омерзительно близко, что я собранным пучком волос чувствую его рыжую бороду.

Меня сейчас стошнит!

– Сурикова, от вас разит за километр. Вы опять курили? – шепчет на ухо Смелковский так, чтобы услышала только я.

Напрягаюсь всем телом и перестаю дышать.

На черта он так близко?

Вспоминаю про засос Матвея и боюсь, как бы под тонной тонального средства слишком проницательный препод не заметил еще и его, ведь тогда этот ржавый батманщик нажалуется декану о моем неподобающем студенту Института искусств поведении. А я и так там одна из первых в очереди по получению пиздюлей.

С-стабильность!

– Что-то для километра вы слишком близко ко мне стоите, – огрызаюсь я.

Ну вот, не сдержалась. Оно само как-то получается.

– Дерзишь? Ну-ну. На экзамене я посмотрю, куда денется твоя смелось. Работаем!

Да что он прицепился ко мне?

***

– Да погоди ты! – где-то сзади вопит Алка.

Я несусь по рекреации, расталкивая всех на своем пути.

На воздух!

Внутри меня полыхает огнем, и, если я сейчас не покурю, точно взорвусь!

– Да успокойся ты уже, – подруга ровняется со мной, и теперь мы несемся вместе.

– Не могу! Я ненавижу его! Че он хочет-то от меня? Прицепился, как репейник к жопе.

– Может, тебя хочет? – хохотнув, выпаливает подруга.

Резко останавливаюсь и с распахнутым ртом поворачиваюсь к Рюминой.

– Закрой рот, Сурикова, а то продует. Я серьезно. Может, ты ему нравишься, а он не знает, как к тебе подступиться, – пожимает плечами Алка.

– Фуу, – только она могла до такого додуматься, – он же старый и… рыжий, – морщусь, вспоминая его редкие рыжие волосики.

– А что, старому и рыжему, думаешь, не могут нравиться хорошенькие девочки? И не такой уж он и старый, ему сорок пять. И если снять с него лосины и сбрить эту козлиную бородку, может, он будет ничего! – хохочет Алка.

– Вот именно, что даже после всех этих манипуляций, он так и будет ничего из себя представлять! – теперь мы хохочем вместе, и я уже не так паршиво себя чувствую.