– Э, харе, – Матвей встает и толкает друга в грудь. – Ветер, следи за языком. А ты тоже утихни, – это уже мне.

– Девку свою приструни, Мот, – Ветер обиженно плюхается на свое место, а я показываю ему средний палец.

«Сука», – шепчет одними губами.

«Пошел ты», – отвечаю ему.

Наркоман тупой!

Из всей группы Матвея я ненавижу только его – Ветра, а именно Севу Ветрова, мерзкого, скользкого наркушника, снабжающего ребят с младших курсов дешевой шмалью.

Ненавижу его.

Он постоянно меня цепляет.

И мне не нравится, как он на меня смотрит.

Удивительно, как Матвей с его гипертрофированной ревностью не заметил этого.

Я знаю, что Мот тоже балуется травкой или чем-то покрепче. Но он клянется, что перед выступлением легкие экстази не помешают, придавая энергии и уверенности, а после выступления помогают расслабиться. Он уверяет меня, что совершенно независим. Я хочу ему верить, но всё чаще вижу его таким: агрессивным, непредсказуемым, гиперактивным и фонтанирующим утопическими идеями, которые вряд ли возникнут у трезвого человека.

Не слышу, о чем бубнит Ветер, потому что музыка в клубе разрывает мои перепонки, но всем телом ощущаю от него токсичные вибрации, и, я уверена, обсуждает он меня с очередной фанаткой-подружкой-на-вечер.

Если говорить честно и отпустить всю мою ненависть к аборигену Севе, то он прав. Но только он один умеет выплеснуть мне в лицо все то говно, о котором думают, возможно, все в группе.

Ну кроме Бори-барабанщика. Потому что Боря-барабанщик – одуванчик!

Он такой мииилый!

Я до сих пор в шоке от того, как в этом парне сочетается поющий по выходным в церковном хоре боговерующий святоша и супер-барабанщик, матерящийся, как сапожник, и вытворяющий на установке такое, что любая самая богобоязненная монашка пустится во все тяжкие с задранным подолом под ритмичные удары Бори.

Бориску я обожаю!

А он меня!

Но я реально сегодня подвела ребят. Они практически ничего не заработали из-за меня. Точнее из-за того старого жадного козла.

Ну окей, он не старый…но ведь козел! И жадный!

Ну что, ему сложно было пару сотен подкинуть?

Так у него ни убыло бы.

Я его приметила сразу. От него прямо за километр ароматило деньгами!

Весь такой напыщенный породистый Петух – с – иголочки!

Терпеть таких не могу!

Мой Мот тоже из этих самых «московских рублевских», но не кичится своим достатком, вернее положением его родителей, и ведет себя просто и без напускного пафоса, стараясь быть материально независимым от мамы с папой.

Именно поэтому Матвей собрал команду талантливых ребят, студентов Института современного искусства, где учатся все парни из группы, в том числе и я.

Только я заканчиваю третий курс хореографического отделения, а ребята с эстрады.

Я верно сказала, что участники группы талантливы, даже тот же наркушник Сева, черт бы его побрал, и тот считается лучшим клавишником потока.

Groove-мейкер группы басист Саня Бергенен, он же Берг, – настоящий фундамент группы, является лауреатом многочисленных международных конкурсов и фестивалей. Соло-гитарист Илья, офигенный аранжировщик и композитор группы. Это его музыку играют ребята под слова, которые пишут все вместе.

Ну и, собственно, отец группы – мой Матвей Свирский: хороший вокалист, но поступивший почему–то на инструментальщика, хотя как гитарист, если честно, он такой себе.

И я ему об этом говорила.

– Моя доля, сдачи не надо, – абориген бросает на стол купюры и прищурено смотрит на меня. – Мы отдыхать.

Сева встает одновременно со своей мерзко хихикающей подружкой и протискивается между сидящими.

От радости, что эта наркушная сволочь сваливает, – расползаюсь в довольной улыбке, и пусть он это видит.

– Погоди, Ветер, провожу, – Матвей убирает руку с моей коленки и прислоняется очень близко к уху, – не скучай, детка, я быстро.

Ненавижу эти его «малышки», «детки», «киски».

Обвожу взглядом каждого сидящего за нашим столиком: Илья откровенно обменивается слюнявыми бактериями со своей девушкой, Берг тискает какую-то девчонку, извивающуюся на его коленках, а Боря, как обычно, что-то чекает в своем телефоне.

А мне скучно.

Я не могу сидеть на месте и вечно ищу проблем на свою задницу.

Так говорит Матвей.

Подвигаюсь ближе к Боре и заглядываю в его телефон.

– Что делаешь? – кладу голову ему на плечо и пытаюсь рассмотреть мерцающий экран.

Стробоскопы ослепляют и проходятся по мне лазерными лучами. Неприятно.

– Ммм? – не отрываясь от телефона, спрашивает друг.

– Дай мне, – пытаюсь вырвать из рук Бори телефон, но он ловко увиливает от меня.

– Отвали, у меня важная катка*, – отворачивается и прячет руки с телефоном под столом.

– Ну Бооорь, – ною я, – мне скучно. Пойдем танцевать?! – толкаю кулаком друга в плечо.

– Блть! – ругается Боря и поворачивается ко мне. – Просрал из-за тебя.

Победно улыбаюсь!

–Танцевать, Боря! – вскакиваю с диванчика и тяну друга в самую кофейную гущу.

На танцполе не протолкнуться.

Мы здесь все, как селедки в банке с душком: потные, вонючие, мокрые и слизкие.

Но это совершенно не мешает нам с Борей зажечь!

Наши танцы – гибрид из моих профессиональных классических па и Бориного мужского стриптиза из какого-нибудь малоизвестного пригорода.

Но выглядим мы всегда шикарно!

Сельский Бурлеск на гастролях!

Тремся с Борей попами, а руки друга незатейливо проходятся по моей груди. Такое я могу себе позволить только с ним. Потому что мой парень – ревнивый собственник и мне ни раз от него прилетало за такие откровенные танцы. Мне кажется, Матвей ревнует меня даже к балетному станку.

А вот Боря имеет статус «неприкосновенности», потому что все в группе считают, что Бориска – гей.

Если честно, я бы хотела, чтобы так оно и было, уж больно нравятся мне наши с ним жаркие танцы!

Потому что танец – моя жизнь. Я не представляю себя настолько наполненной и цельной в чем-то другом, только в танце. Танец добавляет в мою жизнь новые ощущения, спрятанные глубоко внутри, дает возможность стать кем-то иным, свободным.

Танец – это моя душевная музыка, а каждое движение – его нота. Любой танец звучит по-разному, с присущей только ему громкостью, ритмичностью, тональностью и ладом. Танец – мой наркотик, и подсела я на него давно, еще в детстве.

– Нравится жопой крутить, да, киска? – дергаюсь, когда мою талию обхватывают руки Матвея. – Свободен, – нахально кивает Борису и прижимает меня к себе теснее.

– Ты чего, Мот? – отшатывается Боря и непонимающе смотрит на парня.

– Мне просто не нравится, как танцует моя женщина.

– Если тебе не нравится, как танцует твоя женщина, возможно, эта женщина не твоя? – продолжает Боря, а у меня опускается челюсть, как у скелета из кабинета биологии.

– Боря, нах** пошел, умник недоделанный, – зло цедит Свирский.

Ошарашенно смотрю на Матвея. Здесь, в полумраке задымленного клуба, я отчетливо различаю расширенные зрачки, расфокусированный взгляд и то самое выражение лица, которого боюсь: агрессивное, животное, необузданное.

–Заканчивал бы ты, друг, с этим. Совсем на голову отбитым становишься. Юль?

– Че ты сказал? Боря, свалил бы ты, нахрен, скорее, а то некому будет завтра бабушек Аллилуей в церкви развлекать, – Матвей дергается в сторону друга, точно озлобленный бык на корриде.

Бросаюсь вперед и встаю между парнями. Я не хочу, чтобы мой друг пострадал из-за меня, сегодня я и так лишила их заработка.

– Боря, всё нормально. Мы разберемся, – умоляюще смотрю на друга.

Иди же, ну.

У Бори раздуваются крылья носа, сжаты кулаки, и весь он предельно собран, чтобы дать отпор. Но силы-то не равны.

Свирский – здоровый бычара, а Боренька – худой циркуль с меня ростом.

– Лучше беги, Боря, – провоцирует его Мот, нахально складывая руки на груди, – защитник хренов.

Прикрываю на секунду глаза. Вот же придурок!