— Опять?

— А то. Я говорил ей, чтоб не позорилась. А она мне в ответ, мол, все одно моим будет! Упретая! В маменьку все… но что толку-то?

Он вел нас какими-то сумрачными коридорами, мимо роскошных покоев, просто-напросто обязывавших обзавестись сотнею-другой слуг. И уводил все дальше и дальше. И я уже не была уверена, что сумею выход отыскать, если вдруг понадобится.

— Гор-то что? Покажется в финале, рученьки поцелует, отбудет ужин положенный и снова сгинет до следующего года…

— Не понимаю, — шепотом призналась я Афанасьеву.

— А чего понимать-то? Обычай старый, от испокон веков, почитай. Когда князю приходила пора жениться, он клич объявлял. И девки с округи съезжались. Он и глядел, чтоб и хорошая, и пригожая, и нравом ласковая… нрав-то у Марковны материн.

Начинаю догадываться, с кого ваяли скульптуру в холле.

— Испытания всякие опять же… ну и после уж князь отбирал, когда трех, когда дюжину, и с кажною беседовал. Ну и женился. Или нет, — отозвался Марк Иванович, толкая массивную дверь.

Такую только в подземелья ставить, чтоб всякое не полезло.

И засов пудовый аккурат в тему. Но с засовом мэр справился играючи, да и дверь отворил легонько, будто вовсе в ней весу не имелось.

— Если нет, то через год снова клич кидал. И так пока не женится… правда, обычно двух-трех созывов хватало, но Гор…

— Это правнук нашего князя, — пояснил Афанасьев.

Я догадалась. Но молчу.

А за дверью обнаружились вовсе не подземелья с уютной домашней пыточной, но самая обыкновенная кухню. Вру. Не обыкновенная. Во-первых, она была огромною, с бальную залу. Во-вторых стену одну у кухни занимала печь. А вдоль второй вытянулись полки.

Холодильников я насчитала четыре штуки.

— Святочка готовить любит, — словно оправдываясь, произнес Марк Иванович. — Это для молочных продуктов, там для рыбы… для сыров опять же. Еще в подвалах есть. Чайку?

— Я бы и съел чего.

Мэр кивнул.

Интересно, как он без кухарки управится. Правда, чайник оказался вполне современным, электрическим, с несколькими режимами подогрева воды.

— Гор уже двенадцатый год… наши-то чего, радые… придумали вон ежегодный фестиваль невест. Сперва случайно получилось. С одной из финалисток Бер сошелся. И женился. После младший братец его тоже. И вроде как удачно. Ну, что девицы оказались толковыми. На это поглядевши, наступным годом дружки его приехали, из Москвы, стало быть, невест искать… а средь девок слух пошел, что у нас женихи водятся. Ну и год от года непотребство крепнет.

— А Гор?

— Ай… он это все и возглавляет. Вон, стадион отремонтировал, концертную залу. Спонсоров каких-то отыскал. Салоны… эту, чтоб его… рекламу проплатил. Контекстную.

Я рот открыла.

И закрыла.

— Сам-то вроде как и не при делах. В финале появится со скорбною миной, да с дедом, который его своею волей притащит. Слово скажет. Украшения благодарственные вручит. Ну и все, до следующего года… знаю, купчишки наши к нему на поклон ходили. Очень просили еще пару лет не жениться.

Я осторожно опустилась на стул.

Хороший. Крепкий такой с виду. И стол тоже. Из дерева настоящего, гладкий да прямо к руке ласкается. Мэр поставил доску.

Буженину поручили резать мне. Афанасьеву — зелень и темный плотный хлеб с темными зернышками тмина на горбушке.

— Чтоб фестиваль окреп… реклама очень уж зашла… мол, шанс для всех влюбленных и все такое. Амулетов заказали. На жениха.

— А такие есть? — удивилась я. — Привороты запрещены…

— Привороты — это да. А это так, мелочевка. Местечковые кузнецы без продыху ваяют. И парням на невесту, стало быть. Браслеты парные. Именные. Ложечки. Кружечки, кепочки, платочки, колечки, брелочки на удачу и на любовь… оно-то городу в казну пополнение, конечно, но и беспокойство. Народец-то разный. Иные буянят. Пытаются.

К буженине добавились нарядные ярко-красные помидоры.

И зеленые перья лука.

А там и чай подоспел. И… клянусь, не пила чая вкуснее, а уж про буженину и говорить нечего.

— Я своей-то говорил, мол, любовь любовью, но приглядись… парней-то и вправду хороших приезжает. А она ж у меня девка видная.

— И чего?

— Ничего, — Марк Иванович подвинул ко мне кружку и поглядел этак, задумчиво. — А может, вы глянете, а? Поговорите там… по-женски.

Киваю.

Поговорить мне не сложно. Только, подозреваю, смысла в том немного. Уж больно характерным было выражение лица той мраморной девы. И если её и вправду с натуры ваяли, то, чую, жениху надобно быть осторожнее.

— От и славненько! — Марк Иванович обрадовался. — Тогда завтра и познакомитесь… а вы ешьте, ешьте… не стесняйтесь. И ты, Сашка, ты тоже…

— Назад поеду, — покачал головой Афанасьев.

— Ночь на дворе…

— Ничего, как-нибудь.

— И вправду, — оно, конечно, мнения моего никто не спрашивал, но и молчать показалось неправильным. — И ночь на дворе, и целый день за рулем. Это просто небезопасно.

Сомневаюсь, что он так уж боится выговора от Гришеньки.

Афанасьев вздохнул и потер переносицу.

— Надо, — уперто повторил он. — Я… проверить кой-чего хочу, Марк. А это в рощу заглянуть… сам понимаешь, поутру никак.

— Так загляни.

Что за роща-то?

— А потом возвращайся. Поспишь и с утреца отправишься, — Марк Иванович впился в бутерброд. — Или не с утреца. Вон, ведьму свою проводишь и езжай себе, куда глаза глядят… а в рощу да, в рощу…

И замолчал.

И Афанасьев замолчал. Я тоже спрашивать не стала, но сделала вид, что жую вот. Жую себе, жую… чайком запиваю.

— Тогда я пойду, что ли, — Афанасьев поднялся. — А то полночь скоро…

— Иди, иди…

И я поднялась.

— А ты оставайся, — Марк Иванович подвинул еще один бутерброд. — Сейчас он провожу куда… места, сама видишь, хватает. При бабке моей пяток горничных было, да тройка лакеев, и кухонная прислуга опять же, а супруга моя покойная как-то от сама управлялась, даром, что ведьма… и я от привык. Тихо, спокойно… слушай, может, вовсе останешься?

Идея явно пришлась ему по душе.

— Не стоит, — покачал головой Афанасьев и поглядел на меня. Взгляд у него был тяжелым. — А ты, Ласточкина, смотри… шанс у тебя есть. Не сглупи только.

— Ага, — выдавила я и-таки подавилась, то ли крошкою хлебной, то ли бужениной, то ли суровым этим наставлением. Главное, закашлялась так, что, думала, все, душу отдам. А как откашлялась, то и обнаружила, что Афанасьев сгинул.

Как не было.

— А вещи? А… холодильник? — я посмотрела на мэра, а тот лишь руками развел.

— Вернется, — сказал он, но как-то без особой убежденности. — Или вернет… на кой ему твой холодильник?

Вот… тоже хотелось бы знать.

Комнату мне выделили на втором этаже. Просторную и светлую, пусть даже слегка запыленную. И по запаху ясно, что давно уж тут никто не жил.

Но я не привиредливая.

— Вот, — мэр самолично принес белье, белое и в махонькие незабудочки. — Вы уж тут сами… но если помочь надо, то…

— Не надо, — я белье забрала. — Спасибо. Можно, я окно открою, проветрю?

— Отчего ж нет.

— Мало ли… новое место, новые порядки.

Он улыбнулся и подошел к окну, сам распахнувши створки. А лунный свет, перебравшись через подоконник, коснулся его лица. И то изменилось, на долю мгновенья всего, я и понять-то толком не успела, кроме разве что…

— Воздух у нас хороший. Свежий… места вот заповедные.

— Упыревка…

— А то, первое упоминание о ней восходит к тысяча сто двадцатому году, — сказал Марк Иванович, не скрывая гордости. — Когда предок мой славный… впрочем, вам оно вряд ли интересно.

— Отчего же. Очень. Если уж я жить тут собираюсь, — я осторожно присела на край кровати.

Ветхою она не выглядела, скорее наоборот, мебель в комнате отличалась той тяжеловесной добротностью, которая на века.

— Тогда уж лучше завтра. А то время позднее…

— Извините, что побеспокоили.

— Ничего.

Странный разговор. И не уходит, будто… ждет чего? Нет, не того, чего порой мужчины ждут от молодых и красивых женщин. Ладно, не буду врать, что сильно молода, да и с красотой у меня дела так себе обстоят. Но тут явно не наш случай.