Хватит!

Асгрим мотнул головой и выскоблил деревянной ложкой остатки ячменной каши.

– Что ты хотел мне показать? – с полным ртом спросил он Бёдульва.

Тот долго молча смотрел на гостя, выбирая крупицы каши из бороды. Коза снаружи надрывалась протяжно и монотонно.

– Прибери со стола, – сказал наконец кузнец, тяжело встал и заковылял в дальний угол комнаты, отгороженный занавеской.

Асгрим допил молоко из кружки и сдвинул посуду на край, не зная, куда ее можно отнести в чужом доме. В Хосебю посуду обычно…

Хватит!

Наверное, он слишком устал, раз его мысли то и дело вырывались на волю, как лошади из загона… Интересно, кому достанутся печенежские кони, если они со Златомиром не вернутся из своей безумной вылазки? Оставит ли их себе кузнец Свержелога, больше похожий на викинга, чем на крестьянина-гарда, или отдаст общине, как хотел поступить Храбр?

На стол перед Асгримом с тихим стуком легло что-то тяжелое, и он слегка передвинулся, чтобы не заслонять льющийся из двери свет.

Бёдульв принялся медленно разворачивать длинный сверток. Под слоем рогожи оказалась вытертая оленья шкура, под шкурой – толстая ткань. Когда кузнец, наконец, развернул и ткань, сонливость Асгрима как рукой сняло.

На столе лежал меч. Прямой, голубовато-серебристый, с серебряной гардой в виде двух соприкасающихся передними лапами драконов, с железным шарообразным навершьем, оплетенным золотой сеткой.

Испросив взглядом разрешения Бёдульва, Асгрим протянул руку, и рукоять из шершавого рога, инкрустированного серебром, надежно поместилась в его ладони.

Асгрим протянул меч в полосу закатных лучей, свет омыл клинок красным, заиграл на желобке, стек к резко сужающемуся концу. Слегка взмахнув мечом, Асгрим понял, что баланс клинка совершенен и что облегченный конец придает оружию ухватистость, какой не было ни у одного меча из тех, что до сих пор перебывали в руке сына Рагнара. Он вообще никогда еще не видел таких мечей, хотя много раз слышал о них – о таком оружии обожали петь скальды. Этот меч имел свою душу. Свой свирепый нрав. Таким мечам давали имена и любили их, как любят корабли и женщин.

Приблизив клинок к лицу, чтобы получше его рассмотреть, Асгрим заметил еще кое-что: стоило его дыханию коснуться металла, как на блестящей поверхности проступили туманные дымчатые узоры. Разлапистые веточки, пряди, изогнутые полоски пробежали по клинку, как морозные узоры по слюде. Асгриму захотелось немедленно выйти наружу и там, на просторе, как следует испытать меч, чтобы услышать, как он поет, увидеть, на что способны режущие кромки и острие…

Хриплый голос рядом заставил его вздрогнуть: Асгрим совсем забыл, что он в комнате не один.

– Этот меч стоит годовой дани со всего Свержьего Лога.

– Откуда он у тебя? – спросил Асгрим, не в силах оторвать глаз от клинка.

Подышав на металл, он слегка качнул меч в руке, и ему показалось, что туманные линии сплелись в человеческую фигуру.

Бёдульв фыркнул.

– Когда мне было не больше лет, чем тебе сейчас, Асгрим Рагнарсон, мы с моим побратимом, Ингилейвом, явились в Гардарику, чтобы разбогатеть. Здешние конунги и ярлы щедро платят своим людям, щедрее конунга Миклагарда.

– Но Харальд говорил…

– Мы нанялись к воеводе Свенельду и получали вдесятеро больше, чем получали бы от миклагардского конунга, – перебил Бёдульв. – А еще нам шла часть полюдья, так что мы не бедствовали. Чего нет, того нет! Через полгода мы с Ингилейвом уже могли бы купить десяток рабынь, а в придачу – пару отличных коней, и у нас остались бы еще деньги на выпивку.

Асгрим усмехнулся.

– Здешние рабыни так дешевы?

– Молодую нетронутую девку, за которую в Миклагарде запросили бы пятнадцать тысяч дирхемов, на кенугардском рынке можно купить за сотню.

– Шутишь? Тогда Харальду стоило бы на пути в Миклагард закупать не шкуры, а рабынь… Но что общего между здешними рабынями и этим мечом?

Асгрим все еще заворожено смотрел на клинок. Узоры появлялись на металле и тогда, когда красный свет падал на меч под определенным углом, и эти узоры действительно сплетались в человеческую фигуру. А если слегка повернуть меч, фигура начинала шевелиться…

– Спустя полгода службы я купил себе рабыню из племени свержичей, – сказал Бёдульв. – Мой побратим, Ингилейв, купил рабыню из племени полян, и по дороге с рынка мы с ним спорили о том, чья девушка окажется горячей в постели.

– И кто выиграл спор? – вежливо спросил Асгрим. Его не интересовал рассказ Бёдульва, но наступившее молчание говорило о том, что хозяин дома ждет такого вопроса.

– Никто. В ту же ночь рабыня Инглейва воткнула ему в горло его же собственный нож.

Асгрим оторвал глаза от клинка и посмотрел на Бёдульва. Кузнец сидел за столом, глядя на свою перевязанную руку.

– А твоя рабыня?

– Моя поступила куда хуже. Она взяла в рабство меня самого.

– Что?

Асгрим опустил меч и вернулся к столу.

– Я пришел в палаты Свенельда и сказал воеводе, что ухожу из его отряда, – по-прежнему глядя на свою руку, пробубнил Бёдульв. – Само собой, он спросил – почему, и когда услышал, что я женюсь на рабыне и возвращаюсь вместе с ней в ее селение, начал хохотать до упаду. Все вокруг смеялись – одни потешались надо мной, другие желали нам много дюжих сыновей… Только один из военачальников Свенельда, ярл Льётольв, не смеялся. Не смеялся, потому что видел Милану. Льётольв был удачливым, могучим, бешеного нрава и не признавал слова «нет». Но в тот день ему пришлось услышать «нет», когда он сказал, что покупает мою рабыню. Как будто во всем мире достало бы серебра, чтобы ее купить! Льётольв набавлял цену до сорока тысяч дирхемов, а потом схватился за меч…

– Этот самый? – спросил Асгрим, шевельнув клинком, по которому снова заструились причудливые узоры.

– Да.

– И?

– Мы дрались во дворе дома Свенельда, насмерть. Льётольв – этим мечом, я – тем, с которым явился в Гардарику. Мой меч сломался, когда мы вместе упали на землю и пытались прикончить друг друга лежа, и я добил ярла, вколотив острый обломок ему в глаз.

Асгрим шумно выдохнул.

– Милана осталась со мной. И меч убитого остался со мной, хотя люди Льётольва требовали отдать меч младшему брату Льётольва, прыщавому сопляку. Но Свенельд сказал – нет, а Свенельду не перечат. Видать, я здорово развлек его тем поединком.

– Какую песню об этом можно было бы сложить… – пробормотал Асгрим, глядя на дымчатую фигуру на клинке. Теперь он мог бы поклясться, что это фигура женщины.

Бёдульв гулко фыркнул.

– Ты, что ли, скальд?

Асгрим вздрогнул, разом очнувшись.

– Да. Был.

– А, – кузнец с хрустом почесал в бороде. – Надо же, какого гостя занесло в мой домишко. А почему – «был»?

– И что случилось потом? – ответил вопросом на вопрос Асгрим.

– Мы с Миланой вернулись сюда, в Свержий Лог. Она померла три года назад от огненной лихоманки. Многие верви свержичей выкосило в ту зиму почти под корень – в Высоких Дубах, на Дальних Озерах, в Сулицах. А в Свержьем Логе помер каждый четвертый. Померли двое наших сыновей, померла сестра Миланы и ее отец. Он был кузнецом, сыновей у него не было, и теперь в его кузне управляюсь я…

– Зачем тебе кузня? – Асгрим погладил навершье рукояти. – Ты сам сказал – этот меч стоит целого состояния!

– И что бы я делал с целым состоянием тут, в Свержьем Логе? К тому же этого меча у меня нет!

– А?

Асгрим уставился на Бёдульва, который хитро перекосил физиономию, спрятав глаза под кустистыми бровями.

– Ты меня слышал. У меня нет этого меча, я его продал, чтобы было на что вести хозяйство с молодой женой. Подойники, крынки-плошки кое-чего стоят, верно?

– Подойники?

– Да, а еще наряды для Миланы, подарки для ее родни, свадебный пир для всей верви, всякое такое… Потому я продал меч, а остатки серебра спрятал в надежном месте.

– Да неужто? – спросил Асгрим, осторожно сгибая упругий клинок.