Локомотив свистнул, проводники начали нас в вагоны зазывать, скоро отправление. Забились мы все в купе; шесть человек – это уже для такого маленького пространства практически максимум. Дима из сумки кулёчки разные достал, а там картошка горячая ещё, парок от неё такой ароматный поднимается, что слюнки сами по себе текут, ещё немного – и на пол закапают. За картошечкой рыбка жареная последовала. Дима нам сказал, что это налим, чуть ли не единственная почти бескостная пресноводная рыба, и при этом всё вынимал да вынимал: судочек с котлетками домашними, очень даже симпатично выглядящими, курочку отваренную, а напоследок то, что довольное бурчание всех присутствующих, включая Виталия Петровича, вызвало – бутылку с мутноватой жидкостью, явно не лимонадом домашнего приготовления.

– Дима, где ты всё это богатство раздобыл? – выразил общее удивление своим вопросом Вадим.

– Места надо знать, – посмеиваясь, ответил Дима, а затем уже серьёзно продолжил: – Давайте так: вы ешьте, что кому глянется, я уже на бегу перекусить успел, а пока подкрепляться будете, меня заодно послушаете. Хорошо?

Ну, мы кочевряжиться не стали, а каждый что хотел, с тем себе на коленки тарелку и поставил. Тарелки-то Виктор, наш женский обольститель, как его Вадим обозвал, от проводницы принёс. Он это то ли в шутку, то ли всерьёз сказал, я даже понять не смог. Но Виктор обижаться не стал, а, наоборот, с гордостью на нас посмотрел: вот, мол, я какой, можете завидовать.

Мы ели, а Дима на спинку откинулся, глаза прикрыл и принялся свою историю излагать, вначале монотонным голосом, а затем оживился и, наконец, стал уже с чувством перед нами прямо-таки исповедоваться:

– Довелось мне однажды недельку прожить на этой станции. Я уже Ване рассказывал, а вам всем коротко повторю. Вынужденно неделю просидел здесь практически безвылазно, встречая все поезда из Москвы, да всё без толку. Познакомился с девицей одной местной, Фросей. Точнее, Ефросиньей. Судьба у неё сложилась необычная, а меня всегда к таким людям тянет, вот и с ней у нас что-то типа любви получилось.

В школе она ещё училась, когда у них с одним одноклассником отношения, как это принято говорить, начались. В восемнадцать поженились – еле дожили до того момента, когда законом это разрешается, а через год его в армию забрали, тогда ещё с девятнадцати лет призывали. Он, уходя, как чувствовал, что… С неё слово взял: она, ежели он не вернётся, ни с кем из местных жить не будет. И не вернулся. Года не прошло – похоронка пришла: погиб, мол, рядовой такой-то при исполнении воинского долга. Они вместе с родителями мужа в часть бросились, хорошо командование разрешило, да там не с одним из его сослуживцев переговорили. Поразительно, но все, с кем им довелось встретиться, утверждали, что лично присутствовали при его гибели. Только каждый свою историю рассказывал, нисколечко на другие не похожую. Кто говорил, что его бревном придавило, когда они блиндаж на учениях строили, кто – что у него парашют не раскрылся при десантировании с воздуха, кто – что он погиб, спасая не умеющего плавать солдата, когда они на тех же на учениях десантировались, но только с воды. В общем, ничего было не ясно и не понятно. Так они правду и не узнали. Гроб в посёлок пришёл запаянный, вскрыть его военком не дал, так и похоронили. Осталась она одинокой. Так и прожила несколько лет. Не знаю, может, и был у неё кто, хотя я в этом совсем не уверен, но ни с одним из местных, как те ни подкатывались, она ни-ни, это точно.

Познакомились мы с ней случайно. Я её заметил, когда первый поезд вышел встречать. Приехал вечером, утром мои подопечные должны были прибыть, а вечером мы с ними обратно в Москву собирались вернуться. Не знаю, что их так на той станции заинтересовало, но власти добро дали и откомандировали меня на Узловую в качестве переводчика и сопровождающего одновременно. Гостям захотелось одним поехать, а я отправился пораньше – не люблю спать в поездах, решил, что в гостинице лучше будет. А там не гостиница, а ночлежка. Комнаты на шесть человек, запах специфический – смесь прокисшей еды с пóтом человеческим, да все удобства на улице, в деревянном таком нужнике. Сами подумайте, мог ли я там отдохнуть, хоть и один в том громадном номере ночевал?

Он на нас вопросительно посмотрел, но все сосредоточенно жевали, никто на его вопрос не отреагировал, и он продолжил:

– Не выспавшийся, даже толком не умытый, стоял я на перроне перед входом в вокзальное помещение, глаза протирал, боялся подопечных своих пропустить, а их не было, и всё тут. Вообще, станция техническая, локомотивное депо там, смена подвижного состава происходит, поэтому большому количеству пассажиров откуда взяться? Народа приезжает совсем мало, и все сразу же через здание вокзала в город идут. Там при входе я и стоял. Стоял, головой вертел, глядь – девица какая-то грудастая неподалёку расположилась, а к ней проводники со всего состава бегут, пирожки у неё покупают. Ты на меня, Наталья, так укоризненно не смотри, – вдруг прекратил он рассказывать, обернувшись к Наташке, – «грудастая» – это не оскорбление или пошлость какая, это просто характеристика девушки, у которой грудь высокая, да и размером немаленькая, таких многие мужчины любят, ну и я в их числе. Ладно, отвлекла ты меня. Давайте продолжать буду. Я после ночи никак ещё в себя прийти не мог, поэтому и есть совсем не хотел. Потом я бабку эту, нашу с Ваней знакомую, заприметил, – повернулся он ко мне.

Я запереживал весь, куда деться не знал, а Дима на меня ноль внимания и вернулся к своему рассказу:

– Начал я за ней следить, а про девицу с пирожками совсем позабыл. Следующие два поезда в сторону Москвы шли, меня они не интересовали, и я за бабкой из конца в конец перрона прохаживался, её стратегию и тактику изучал. Молодец, психолог тот ещё, своих потенциальных жертв чётко выявляла, без единого прокола работала.

Но тут о прибытии очередного поезда из столицы объявили, и я опять на свой наблюдательный пост отправился. А там та же девица стоит, пирожками своими проводников потчует и деньги вроде совсем небольшие за это берёт. Явно меньше, чем те, кто свой товар к вагонам подносит. Эта же с места не двигается, а проводники, да и пассажиры некоторые, сами к ней как на приём идут и к своим вагонам не с одним пирожком возвращаются. Стояли мы рядом, так что я и имя её из разговоров узнал, да и присмотрелся чуток. Очень симпатичной девушка оказалась. Волосы тёмные, пёстреньким платком покрытые. «Значит, замужняя», – подумал я. А потом она левой рукой прядку волос, из-под платка выбившуюся, поправила, я и заметил, как у неё там обручальное кольцо мелькнуло. Присмотрелся – точно. Значит, вдова или разведёнка? Вопрос, как говорится, интересный.

Моих гостей среди приезжих снова не оказалось. И когда состав отправился, а девица хотела уже уйти, я её и окликнул: «Простите, пожалуйста, вас, кажется, Фросей зовут?»

«Угадали», – ответила она, как мне показалось, не очень-то приветливо, и даже пару шагов успела сделать, но я её остановил: «Фрося, могу я у вас пару пирожков купить? Так кушать хочется, что просто сил нет».

Тут она неожиданно расхохоталась: «Простите, я не поняла, решила, что вы ко мне пристаёте. Знаете, здесь это постоянно бывает, а вы всего-навсего пирожков надумали поесть. Конечно, можете, но…»

Она задумалась, затем мотнула головой, как будто решилась на что-то совершенно отчаянное, и сделала мне предложение, которое меня несказанно удивило: «До прихода следующего поезда ещё пара часов. Давайте, я вас чаем напою с пирожками вприкуску, а то что их всухомятку есть. Вы, я вижу, ждёте кого-то, встретить надеетесь, значит, вместе потом и на перрон пойдём. Лады?»

Времени у меня на раздумье не было, я головой кивнул да и пошёл за ней. Она-то мой кивок как увидела, так повернулась резко и почти бегом в сторону длинного деревянного двухэтажного дома, стоящего с правой стороны от вокзала, направилась. Пришлось и мне поднапрячься. Поднялись на второй этаж. Дверь её квартиры дерматином свеженьким обита, нигде ещё потёртостей не видно, в центре табличка небольшая: «Корнева Е. С.». «Наверное, это Фросина фамилия», – решил я.