Квартирка оказалась маленькой, очень ухоженной, аккуратненькой такой. Везде вышивки и кружева. Круглый стол у окна так и вовсе кружевными салфетками засыпан. На стенках картины вышитые, шторы и те кружевами окаймлены, явно самовязаными. Но больше всего меня диван поразил. Мало того что покрывало цветными узорами расшито, так на нём ещё, что называется, в художественном беспорядке десятка полтора маленьких подушечек-думок с вышитыми крестиком картинами такой красоты, что просто залюбоваться можно.

На столе тем временем уже появились стаканы с чаем, крепко заваренным, такого тёмного цвета, что я испугался, смогу ли я его пить, но когда первый глоток сделал, оказалось, что очень он вкусный и ароматный.

«Звать-то хоть как вас, гость нежданный?» – услышал я голос хозяйки, но даже не сразу сообразил, что это она ко мне обращается, и лишь когда она вопрос свой в несколько иной форме повторила, спохватился и ответил:

«Простите, Фрося, не понял я вначале, что вы ко мне в такой манере почти сказочной обратились. Зовут меня просто – Дима».

«Ну вот, просто Дима, и познакомились, значит. Вижу, вышивки мои вас заинтересовали. Живу одна, времени, особенно зимой, когда поездов значительно меньше ходит, девать некуда. Вот и придумала себе занятие. Попыталась поторговать таким товаром, но как его покупателям показать в вокзальной суете? Так и не придумала. Магазинчик бы мне разрешили здесь открыть, может, там они и пошли бы. И ведь на перроне по плану должны стоять торговые павильоны, но строить их никто не спешит, да, думаю, если даже и построят, вряд ли мне дадут, скорее по своим разберут. А ведь я им, руководству посёлка то есть, целый проект организации торговли представила. Сколько дней и ночей над ним корпела. Председатель поссовета посмотрел, похвалил, на стол свой положил, да забыл, наверное. Год уже прошёл, а никаких сдвигов».

Я, пока она мне это рассказывала, на пирожки её налёг – она их целую горку передо мной выложила, – да не заметил даже, как с десяток, если не больше, проглотил. Таких вкусных пирожков с мясом я, наверное, никогда в жизни до того не ел. Не знаю уж, как она это делала, но были они такие сочные, такие ароматные и душистые, что уж не лезет в тебя, а рука всё одно к ним тянется. Наелся я, и когда понял, сколько их умял, так неудобно стало, что я даже извиняться начал, а она сидела напротив да смеялась:

«Наголодались небось, что так есть захотели? Да вы не стесняйтесь, у меня их знаете сколько нажарено. Всем проводникам должно хватить, да ещё и для некоторых постоянных моих покупателей среди местных, и для случайных пассажиров должно остаться, да с избытком, чтобы никто без моих пирожков не уехал, поэтому не смущайтесь и ещё ешьте, коли захотите».

«Сколько я вам должен, Фрося?» – спохватился я, а она даже обиделась: «Вы же у меня в гостях, а не на перроне. Вот там я торгую, а дома – нет, дома я только угощаю, а за угощение разве деньги берут?»

Тут уж мне совсем стыдно стало. Встал я, к ней подошёл, ручку её в свои лапы взял да к губам поднёс. Она замерла от неожиданности, затем на меня снизу вверх посмотрела, и такая в её взоре тоска была, вселенская прямо, что я её руку ещё раз поцеловать решил. Затем – интуитивно, наверное, заранее ведь ничего не планировал – на колени перед ней опустился, руку её от своего рта не отрывая. С минуту, должно быть, простояли такой вот скульптурной группой.

Первой она очнулась: «Вставайте. Поезд скоро подойдёт, на перрон надо идти».

Надо – значит, надо. Что с таким утверждением поделаешь? Вышли мы с ней из дома, я её котомку несу, почти силой пришлось отнимать, а она увесистая такая. Как Фрося с ней целый день туда-сюда бегала, не знаю даже. Шли молча, она в мою сторону даже не глядела, перед собой уставилась и, как игрушка механическая, лишь ноги переставляла, а сама как неживая совсем.

Прибывающий поезд, к которому Фрося торопилась, направлялся в Москву, до следующего московского ещё около часа оставалось, поэтому мне на вокзале заняться было пока нечем. И надумал я это время на одно дело потратить – другого у меня могло и не найтись, я ведь всё ещё был уверен, что гости эти странные прибудут сегодня обязательно. Как мне объяснили перед командировкой, задерживаться на этом полустанке они не собирались, что-то одно, лишь им ведомое, должны были тут сделать – и назад. Мне же в обязанность вменили подсмотреть, чем они на этой станции заниматься будут, и вместе с ними в Москву вернуться. Вечером не меньше пяти поездов в сторону столицы шло, вот на одном из них мы и должны были уехать.

Я Фросе объяснил, что на полчасика отлучусь, котомку к её излюбленному месту поднёс и там оставил. Место она выбрала очень удобное. Там, где заканчивалась лестница, ведущая к перронам, берёзка росла, большая такая, а рядом с ней скамейка стояла. Так вот, между стволом берёзы и скамейкой немного места оставалось. Фрося сама туда вставала, котомку свою на скамейку ставила да так и стояла всё время, пока поезд от перрона не отойдёт. Если следующего ждать недолго, она на скамейку присаживалась, ну а если до него много времени – домой шла.

Итак, направился я в посёлок. Из вагонного окна он маленьким виделся, а на деле достаточно крупным оказался: с десяток улиц от центра веером расходились, да их ещё три или четыре полукругом пересекали. Так что когда я от станции отошёл да на всё это посмотрел, то у меня сомнения в успехе задуманного дела возникли, и не потому, что не получится, в этом-то я был совершенно уверен, а вот то, что могу не успеть, – это да. Первый же попавшийся прохожий охотно, во всех подробностях показал, куда мне идти следует. Ну, я по улице, носящей имя основоположника учения, его именем позднее названного, то есть Карла Маркса, и пошёл. Вполне естественным мне показалось, что улица эта упиралась в площадь Ленина. Посреди площади на бетонном пьедестале стоял сам вождь мирового пролетариата в белом облачении, привычно указывая вытянутой рукой путь в светлое будущее. За его спиной над двухэтажным зданием развевался красный флаг – значит, я пришёл куда надо, то есть в местную администрацию. Если бы не этот флаг, здание администрации было бы трудно отличить от соседних баракообразных домов, разве что выглядело оно чуть посвежее, но в целом обычная местная двухэтажка.

У входа ни охраны, ни даже вахтёра не было – гуляй кто пожелает. Вот я и пошёл гулять. На втором этаже обнаружилась дверь с табличкой «Приёмная». За ней действительно оказалась приёмная, только секретарь там отсутствовал. Стол стоял, но был он девственно чист. На двери справа виднелась треснувшая табличка: «Гаркави Михаил Филиппович, председатель Исполнительного комитета Совета депутатов трудящихся». Дверь была приоткрыта, и оттуда доносился громкий мужской голос. Судя по всему, хозяин кабинета разговаривал по телефону: во-первых, голос был один, а во-вторых, разговор странный, с длинными характерными паузами. И то, что я услышал, позволило выстроить план предстоящей беседы.

«Да понимаю я всё, Пётр Григорьевич, – говорил председатель исполкома. – Большую часть материалов нам доставили ещё месяц назад. Начнём мы строить эти чёртовы палатки на перроне, но дайте нам подготовку к зиме завершить. Сами понимаете, все коммуникации гнилые. Они, наверное, ещё лет сто назад прохудились. Стоит нам одну аварию ликвидировать и чуть давление повысить, в другом месте, иногда совсем рядышком, трубы рвутся. А палатки что? Конечно, они нужны. Это все понимают, но опять же, кто там работать будет? Нам что, из магазинов последних продавцов снимать и на вокзал переводить? А кто в магазинах вместо них торговать будет?»

Он немного помолчал, вероятно, слушал неведомого мне Петра Григорьевича, а затем, уже воодушевлённо, произнёс коронную фразу: «Вот за это увеличение штатов мы бы вам, Пётр Григорьевич, большое спасибо сказали. Когда это будет? Что, уже сегодня всё подписали и с завтрашнего дня можно людей искать да на работу оформлять? А можно мы пару новых ставок в универмаг отдадим? Там очень плохо с кадрами. Спасибо. Значит, так и сделаем».