Сигиец стоял посреди тротуара и рассматривал фасад ломбарда. Прохожих было немного, однако это не помешало одному из пары типичных представителей анрийского пролетариата с деланным видом увлеченности беседой на громких тонах задеть его плечом. Сигиец едва заметно покачнулся, не прекратив разглядывать ломбард через дорогу.

— Смотри, куда прешь, хакир понаехавший! — зло выругался анриец, приостанавливаясь.

«Хакир понаехавший» повернул к нему голову, и желание пролетария разбавить скучное утро занимательным времяпрепровождением странным образом развеялось. Даже обладай он интеллектом выше среднего, объяснить причину столь резкой перемены настроения не смог бы. Он просто неуютно передернул плечами, стараясь избегать равнодушного немигающего взгляда серо-стальных глаз, подозрительно блеснувших в лучах утреннего солнца, и прибавил шаг, поспевая за приятелем.

— Вали в свой Кадахлянд! — нервно огрызнулся пролетарий, показывая неприличный жест на прощанье.

Сигиец почти сразу утратил интерес к доброжелательному прохожему и вновь уделил внимание фасаду, а потом молча перешел улицу, не глядя по сторонам, поднялся по ступеням крыльца ломбарда и открыл звякнувшую колокольчиком дверь.

Внутри царил полумрак, разгоняемый огарком свечи на прилавке за прочной решеткой, огораживающей небольшой закуток. Кругом была пыль, из-за которой тесное помещение со скудной обстановкой казалось еще теснее. Пыль толстым слоем лежала на полу, подоконниках, вилась в столбах солнечного света, пробивающегося сквозь небольшие давно не мытые окна, покрывала прилавок и, казалось, даже самого Толстого Тома, дремавшего на стуле за решеткой. При взгляде на ломбардщика сразу возникал вопрос о странной и совершенно непредсказуемой природе прозвищ и кличек: Швенкен был тощим, как высушенная вобла, долговязым, как жердина, коротко стриженым, с оттопыренными ушами и телячьими глазами на небритой вытянутой физиономии, производящей впечатление дремучего сельского полудурка. Хотя те, кто был хорошо знаком с Толстым Томом, знали, что это не так, и более расчетливого и хитрого сукина сына надо еще поискать. Сигиец, впрочем, Швенкена не знал и ни о чем подобном не задумался, а просто спустился по короткой лесенке. Задержался у входа, к чему-то принюхиваясь, поднял глаза к потолку, где был начертан какой-то знак. Затем бесшумно прошел по пыльному полу.

Толстый Том разлепил глаза, причмокивая губами спросонья, нехотя поднялся со скрипучего стула, который вполне можно было назвать антикварным. По крайней мере, внешний вид свидетельствовал, что стул мог застать времена императора Людвига, если не самого Менниша. Швенкен проморгался, окончательно просыпаясь, озадаченно хмыкнул, на глаз оценивая, сколько клиент должен весить при таком росте, и несколько обеспокоился: половицы обязаны поскрипывать при каждом его шаге, но они как будто в страхе молчали.

Швенкен встал за прилавок, хозяйски навалился на него и поднял глаза на посетителя.

— Ммм? — протянул он апатично.

— От Кассана, — сказал сигиец.

Ломбардщик смерил его взглядом еще раз, задержавшись на распахнутом черном мундире кабирского офицера и повнимательнее вглядываясь в отталкивающую физиономию со шрамом, застывшую, как у покойника или куклы с заводным механизмом. Последние пугали Илоя до слабости в кишечнике с самого детства.

— А, — поморщился Швенкен, подавляя зевоту. — Ну здоро́во тогда. Чего надо?

Сигиец без особого интереса оглядел часы, подсвечники, столовое серебро, кинжалы и ножи на полках, между которыми находилась мифическая дверь в сокровищницу. Потрепанные временем и сыростью картины в потемневших рамах, небрежно приставленные к стене. Выставленные за решеткой на обозрение кольца и браслеты, ваарианнские дубовые святые пламени, бюст какого-то государственного деятеля под рукой Толстого Тома, который тот использовал как подставку для цепочек. Ни на чем не задержал взгляд надолго. Ломбардщик потер вспотевшие ладони: тип очень действовал на нервы. По всему видно, ненормальный, свалившийся с луны или еще из какой задницы дьявольской выползший.

Сигиец повернул голову вправо и вдруг напряженно замер. В темном углу за ветхим комодом на деревянном кресте висела помятая рейтарская кираса со следами ремонта и печально накренившийся на шесте открытый шлем с наносником. Кто заложил доспехи славного прапрапрадеда, не помнил даже сам Толстый Том, но сигиец не задержался на них, а поднял глаза чуть выше, где на гвозде висели ножны с мечом. Его брови на долю секунды удивленно полезли на лоб, а щека со шрамом коротко дрогнула. В равнодушных глазах вспыхнул огонек искреннего интереса.

— Это, — сигиец пальцем указал на меч.

Толстый Том лениво повернул голову и, сообразив, куда указывает клиент, сбросил напускную апатию. Вытянулся в полный рост, отлипнув от прилавка, похлопал на сигийца телячьими глазами, тщательно пряча тревогу и волнение.

— Это? — недоверчиво переспросил ломбардщик, подозрительно щурясь.

— Да.

— А! Эээто, — протянул Толстый Том, пытаясь улыбнуться. — Очень интересный экземпляр. «Весгинский меч» зовется. Говорят, с такими хреновинами когда-то по Западу шлялись егеря, борцуны со всякой поганью, упырями и вурдалаками, ну, когда их всех еще не перебили. И упырей, и егерей, — натужно хихикнул ломбардщик. — Говорят, эти штуки то ли темные колдуны делали, то ли вообще из самой Бездны получали в обмен на душу. Говорят, любую сволочь обратно на Ту Сторону отправит, хоть живую, хоть мертвую. Сейчас таких уже не делают. Во всей Ландрии, говорят, пара штук осталось, а может, вообще последний у меня. Реликт древности, — с гордостью заметил Толстый Том. — Достался мне с большим трудом… А вот этого не надо делать! — предостерегающе вскрикнул он, когда сигиец, явно слушая историческую справку и хвалебную тираду вполуха, нагло прошел в темный угол и потянулся к мечу.

Ранхар замер, оглянулся через плечо.

— Без обид, фремде, — произнес Толстый Том, примирительно подняв руки. — Для твоего же блага. Видишь ли, эта штука то ли про́клятая, то ли заколдованная. Наверно, признает только руку законного владельца, а он, как понимаешь, преставился лет этак сто, а то и все двести назад. Потому штука, конечно, красивая, но совершенно бесполезная, на стенку только и годится, чтоб дружкам байки травить. Любой, кто за рукоятку возьмется, тут же схватит ожо…

Сигиец, утратив интерес к предостережению где-то в самом начале, снял ножны с гвоздя и сцепил пальцы на эфесе меча.

—…г, — докончил Толстый Том, со щелчком зубов закрыв рот. — Ожог, значится, — растерянно кашлянул он, — аж до кости корявку спалишь, ага.

Ломбардщик пристально проследил, как сигиец вернулся из угла на свободное пространство, вынул меч и отложил ножны на край прилавка. Поднял его лезвием вертикально вверх, словно салютовал воображаемому противнику. Меч был простым, без каких-либо украшений и излишеств, с крестовидной гардой и узким, почти как у шпаги, прямым клинком, рукоятью, обмотанной старой, тертой кожей, и яблоком противовеса. Сигиец пробежался по клинку взглядом, взвесил меч в руке. Затем ловко раскрутил его кистью сначала в одну сторону, затем в другую, описав в пыльном воздухе серебристые дуги. Подкинул и подхватил, положил его у самой гарды на ребро ладони, проверяя почти идеальный баланс. Подкинул и подхватил вновь, выставил перед собой на вытянутой руке и, прикрыв левый глаз, проверил прямоту клинка, оставшись вполне удовлетворенным. После несколько раз молниеносно взмахнул, проверяя, как меч лежит в ладони.

Толстый Том, глядя на это, инстинктивно отодвинулся вглубь своего закутка. Неприятный и наглый клиент нравился ему все меньше.

— А ты умеешь с такими штуками обращаться и явно знаешь в них толк, — натянуто улыбнулся Швенкен и побарабанил по дереву пальцами, когда сигиец со щелчком вогнал меч в ножны и, подойдя к окну в решетке, положил их на прилавок.

— Сколько?

— Че? — тупо вытаращился на него Швенкен.