Прежде чем искать медсестру, Леша решил удостовериться, что всё происходящее реально. Он наклонился к незнакомцу и посмотрел на верхних полях газеты дату выпуска: 1 мая 2022 года. А на главной странице фотография человека в метро и большими буквами: «Человек пропал в метро». Внезапное облегчение вернуло его в реальность, и он выдохнул. Если вчера был последний день апреля, то сегодня соответственно должен быть первый день мая, как это и случилось. Пусть хоть одна вещь сошлась с тем, что должно существовать. Остальное можно списать на галлюцинации, да и вообще не предавать особого значения. Мало ли, что может происходить с человеком после ушиба головы. Слышать и чувствовать странности находясь в больничной палате, там, где испытывают твою волю к выздоровлению – это вполне нормальные вещи. На свежем воздухе эта блажь исчезнет.

В конце коридора появилась медсестра. Она вышла из крайней палаты и пошла в сторону сестринской. Туда же пошел и Леша. Они столкнулись у двери и только тогда девушка оторвала взгляд от бумаг и произнесла:

– Вы опаздываете. – начала она противным писклявым голосом. – Вам сказано было прийти в обед и ни минутой позже. Почему я должна вас ждать?

– Так я и пришел вовремя. Сейчас четырнадцать часов. – Леша начал оправдываться, хоть и был уверен, что прав.

– Сейчас вообще-то пятнадцать часов, а не четырнадцать. И лишний час мне пришлось провести не за обедом, а разыскивая вас по всему отделению. Разве, так поступают порядочные люди?

– Но откуда я знал, сколько сейчас времени, если в палате нет часов?

– Но вы же с уверенность мне назвали время, значит откуда-то знаете. Иначе просто промолчали, а не вздумали выяснять отношения.

– Да я и не выясняю отношения. Просто говорю, что узнал время и пришел. Мне мужчина в коридоре подсказал, а то, что он перепутал четырнадцать и пятнадцать, так это не моя проблема.

– Ну и не моя точно. Вы опоздали, и я осталась без обеда. Так что давайте не будем пререкаться.

– Да я и не собирался с вами пререкаться. Давайте перевяжемся или что там нужно сделать, и я пойду домой.

– Одолжений мне тоже не нужно делать. Садитесь на кушетку, – девушка показала рукой на серую лавочку, обтянутую клеенкой, – и распутывайте бинт на голове.

– Сам?

– А вам в этом нужна какая-то помощь?

– Ну, ведь там травма или ушиб, я точно не знаю? Вы ведь медсестра, вам виднее.

– Мне то виднее. Травма – это отсутствие рук, а у вас они на месте. Так что садитесь и распутывайте бинт.

– Снова шутка про руки. У вас тут какие-то странные шутки, что у заведующего, что у медсестры. – произнес вполголоса.

– Что вы говорите?

– Ничего. Я понял, что нужно распутывать всё самому.

– Начинайте! Я заполню бумаги и подойду.

Бинты были больше не нужны. Все ссадины за ночь зарубцевались, и медсестра обработала их только мазью, после чего отпустила Лешу. Он забрал свои вещи из кладовой и первым делом достал телефон. Он действительно разрядился и по стеклу пошли трещины, но раз с него вчера успели дозвониться Маме, значит телефон еще фурычит. Возможно Катя с ума сходит? В Москве слишком много больниц и не думаю, что она смогла бы не дозвониться во все. Или она совсем никуда не звонила и не искала? Её ведь нет в приемном отделении. Её вообще нигде нет. Как и того незнакомца, что подсказал время. Кого он тогда ждал, если в палате кроме меня никого не было? Ведь не было, я же крутил головой, а кровати все были не заняты. Странное место. Хорошо, что не придется здесь остаться надолго.

У входа в больницу стояли бомбилы. Работенка не пыльная, считая, что каждый больной, что выходит, обязательно будет искать машину. Не было случаев, чтобы кто-то после голубых казематов согласился еще с людьми ехать в несколько пересадок до дома. Комфортнее сесть в машину, переплатить за удобство и всю дорогу размышлять о том, как прекрасен мир, когда вся твоя жизнь не делится на прием лекарства, больничную утку и просмотр телепередачи – невероятная жизнь за окном. И не важно какой водитель, главное, чтобы всю дорогу играла музыка и он чрезвычайно учтиво молчал. Сейчас точно не до разговоров и вряд ли хоть один будет интересный. Скорее у водилы пол семьи лежало в больницах, а кто-нибудь и вовсе совершил побег, чтобы напиться водочки, потому что трубы горят, а спиртягу медсестры не дают, грымзы. Или же он поделится душещипательной историей о том, как ему вырезали аппендицит, после чего он заболел ветрянкой, чего не произошло с ним в детстве, а потом и вовсе коронавирус застал не вовремя. В общем молчаливый водитель – золото, пиздлявый – разочарование.

– Шеф, сколько возьмешь до Люберец?

– За пятьсот. Поедешь?

– Не наглей, четыреста, ты же не в Москву меня повезешь.

– Ладно, садись.

– А может за триста пятьдесят?

– Теперь ты не наглей, я же согласился на четыреста. Или уже не едешь?

– Еду, еду, шеф.

Дорога успокаивала в своем стремлении куда-то виться, словно ручей, бесконечно уходящий всё дальше и дальше от источника. Между камней-высоток, бурелома игровых площадок и валежника парков. Скользкая тропа, ведущая толи на погибель, то ли на спасение. Смотря, что выбирает сам путник. Вся цель в глазах смотрящего, дорога – средство достижения, а не сам результат. И выдвигаясь в путь ищешь отмщение каждому своему слову, как будто в великом побоище цели и мотивации, победили слова, сказанные не в пользу одного или другого, а для общего ободрения самой идеи. И сколько бы ты не прошел, каждое это слово должно быть не в укор, чтобы не пришлось оправдываться перед самим собой. Это последнее дело, когда оказывается, что виноват ты сам.

И весь мир за грязным окном куда-то стремился. Пытался изменить что-то важное, что-то такое, что еще можно или нужно изменить. И вот эти призрачные фигуры из мыслей и чувств куда-то бегут. В вечном желании успеть, всегда опаздывают. И здесь не время в этом виновато, его, как ни крути никогда не хватает, как бы заранее ты не выходил. Его ровно столько, сколько могут пройти три стрелки на циферблате и не больше чем, якобы, могут удержать в себе сутки.

А на самом деле времени в состоянии, когда его можно потрогать или почувствовать просто нет. Его не существует. Возможно и всего остального, что придумано, тоже не существует. Но времени в большей степени. Время – это субъективное отношение нас к тому, что было минуту назад и мы можем это еще помнить и тем, что случится дальше, что мы можем придумать, но это вряд ли будет таковым. Ожидание и результат не имеют общей точки выхода.

И вот я наблюдаю за этими людьми, а они мне напоминают аквариум. Мне хочется смотреть и не хочется трогать. Будто весь город – это игровой муляж, такой, который ставят на вокзалах и за пятьдесят рублей можно посмотреть, как сквозь игрушечные туннели и перроны идет поезд. Нажимаешь на кнопки и в этом муляже ночь, на другой кнопке – свет в домах, а на последней можно услышать гудок поезда. И всё в течение двух минут приобретает вполне нормальное движение, живет своей обычной жизнью, как мы к этому привыкли, даже не осознавая, как всё работает. Мы просто привыкли, что движение – это что-то само собой разумеющееся, а не создаваемое кем-то, кого мы не видим. И может всё, что нас окружает – это лишь набор игровых муляжей, даже люди. Стоит кому-то бросить монету в аппарат, и мы живем, куда-то бежим, к чему-то стремимся, а затем время заканчивается, и мы замираем. Может на секунду, а может на час, год. Затем снова и по кругу.

А чтобы заметить, что происходит нужно выключиться из системы, отстраниться, абстрагироваться. Нужно свой проводок закоротить и посмотреть со стороны, как единственному не подключенному к питанию. И вот сидя в такси, как в коробке для сломанных деталей, я отчетливо вижу через грязное стекло, как этот мир в очередной раз на две минуты создает жизнь. Представляю, что я закинул купюру и пальцем нажимаю на кнопку стеклоподъёмника. Сразу в соседнем доме загорелся свет, нажимаю снова и на перекрестке зеленый сигнал светофора, еще раз и где-то загудела скорая помощь. Забавно, как один человек может создать жизнь, просто представляя себя на месте заказывающего музыку, а затем нажимая на кнопки, чтобы получить желаемое. Пусть и ограниченное несколькими действиями.