Наконец он поднялся со стула, размахнул руки, выпрямился и сказал звучным голосом:
— Ну… что ж… все ясно. Чертеж хорош, верен, идея его вполне современна. Одобряю.
Тут молодые люди вскочили с места, чтобы крепко пожать руку Платонову и выразить ему свою благодарность и радость такими словами, с какими оба они еще никогда и ни к кому не обращались.
— Ну что вы, право, товарищи! — даже смутился Платонов. — Обычный же рабочий момент…
— Эх, Виктор Иванович, — не сдержался Гриша, — если бы вот такой же «обычный рабочий момент» достался бы нам два-три месяца раньше, не было бы у нас таких волнений и тревог, которые мы до сих пор переживаем, а Петя Мельников так и втрое больше всех!
И Виктор Иванович Платонов нежданно-негаданно узнал всю историю, связанную с новым рождением сковородинского «узла Д» вплоть до сегодняшних событий, когда после ухода из бригады братьев-«чибисов» пришлось составлять новый график работы на пятерых.
— Виктор Иванович, теперь я хочу задать вам вопрос… — начал Матвей. — Вот вы прямо на глазах у нас все рассмотрели и… одобрили, без всяких там оттяжек. Значит, такой вот незамедлительный ответ со стороны Петра Семеновича был вполне возможен еще более двух месяцев назад?
Платонов пристально взглянул на молодые лица, разгоревшиеся от волнения, но ответил сдержанным тоном:
— За других отвечать не берусь… Люди бесконечно разны, у каждого свой подход к работе: один напорист, другой медлителен. Но… — он замялся немного, — по-моему, сложность здесь была не в этом, а в чем-то другом. В одном слове это, пожалуй, не выразишь… да и это, я думаю, тема для большого разговора…
Гриша и Матвей после этих слов переглянулись: какой именно разговор, где и когда подразумевал Платонов, им было непонятно. Однако, в очень приподнятом настроении возвращаясь домой, Гриша напоследок заявил Матвею:
— Одно я предчувствую: Платонов нашего дела так не оставит!
— А оно, кстати, столько же наше, сколько и общезаводское, — уточнил Матвей.
— Надо Петю немедленно известить о таком неожиданном визите к нам! — оживленно пообещал Гриша.
— Обязательно расскажи… Наверно, Петя кроит-перекраивает наш новый график… по лицу его было видно, что график ему кажется все-таки недоделанным.
Матвей угадал: Петя действительно вновь перекраивал новый график.
«Молчит, работает, а сам на себя не похож», — сокрушалась про себя Марья Григорьевна. Неслышно занимаясь своим делом, она продолжала горькие размышления все о нем, о сыне, о молодой его жизни. Подумать только, главные причины его тяжелых забот, трудностей и боли сердечной происходят от одного корня — от Сковородиных: от отца-начальника и дочери его, невесты-оскорбительницы!..
Марье Григорьевне часто вспоминалось, как в этой скромной уютной квартирке раздавался беззаботный смех Галины, как, всегда по-новому нарядная, вертелась она перед старым зеркальным шифоньером Марьи Григорьевны и при этом непременно спрашивала Петю, нравится ли ему, как она сегодня «только для него» одета. А Петя, любуясь ею, счастливый, веселый, отвечал простодушно, что ее наряды для него ровно ничего не значат: он видит только ее, Галину. После «того ужасного вечера» имя Галины не упоминалось ни разу в квартире Мельниковых.
«А все равно, Петенька, ты о ней тоскуешь, любишь и тоскуешь о ней, только ничего не показываешь… ведь почти молчком живем, чтобы сердце не бередить…»
Низко склонившись над своим столом, Петя уже который раз просматривал сегодняшние пометки и расчеты по новому графику, который выглядел все так же напряженно.
«Или уменьшить план, или подыскать замену, — томительно думалось ему. — Но тогда понадобится дополнительно время, чтобы ввести новичков в курс нашей работы…»
В эту минуту позвонил Гриша. Прошло две-три минуты, и лицо Пети вдруг так ярко порозовело, что Марья Григорьевна безбоязненно подошла к столу. Услышав в трубке громкий и веселый голос Гриши, она тоже почувствовала, как и ей кровь, играя, бросилась в лицо.
— Так вот сразу он и просмотрел мой чертеж? И… одобрил?
— И одобрил! Я тебе потом все подробнее расскажу… сейчас уже поздно… Что еще было замечательно: мы с Матвеем, знаешь, будто молниеносно целый курс прошли, как нужно работать, — оперативно, скоро, точно… понимая, в чем главная суть и справедливость… Стой! Ты будто задумался… а, Петя?
— Я только подумал сейчас… значит, вот как можно было тогда… ты понимаешь, Гриша?
— Да, да… понимаю… Знаешь, мы с Матвеем почему-то решили, что Платонов, узнав всю историю, на этом не остановится!
— А что конкретно может еще быть, по-твоему?
— Ну, не могу тебе сказать, но предчувствие у меня… будто просвет какой-то впереди… Да!.. Ты завтра идешь к Степану Ильичу?
— Обязательно… он ведь вызывал меня… Я все ему и расскажу.
— Вот хорошо, что ты зашел, дорогой мой юноша! — приветливо встретил Петю Соснин. — Прежде всего извещаю, что на этой неделе будем тебя в партию принимать… Мы на партбюро порадовались за тебя: ты вступишь в партию в момент ха-арошего подъема в работе!..
Петя молчал.
— Что? Ты не согласен? Работа не удовлетворяет тебя?
— Я не о том, Степан Ильич… — вздохнул Петя. — Я вам тогда… помните, вы встретили меня у проходной…
— Помню, помню… Ну и что?
— Я вам тогда правды-то не открыл… просто сил у меня уже не хватило…
— А я, милый, все знаю…
Степан Ильич снял очки, и Петя впервые увидел так близко его глаза. Когда-то иссера-голубые, эти безмерно много видевшие в жизни глаза старого человека и выцвели, казалось, оттого, что без отдыха, пристально вглядывались в людей, в их душу, их дела. Но из-под нависших седых бровей и тяжеловатых, в сизых прожилках, морщинистых век то и дело взблескивал зоркий и неутомимый огонек.
— Мне, видишь ли, вчера все Платонов рассказал. Друзья твои верные, видя, что ты на сочувствие к тебе Платонова постеснялся ответить, затащили его в ваш экспериментальный… и, ей-ей, очень умно сделали… Вот видишь, с самого начала эта история с «узлом Д» как бы сквозь разных людей, словно искра электрическая, прошла… Тебе, как закоперщику, конечно, больнее всех досталось… и даже невеста тебя оскорбила-уж куда больней!.. И все-таки, знаешь ли, эта история не только твоя и твоих друзей, хороших ребят… в этом, будем говорить, конфликте есть немало важного и волнующего для всех… Помнишь, как я тебя выспрашивал, как принял Сковородин твой чертеж?
— Помню, Степан Ильич. Тогда я был совершенно спокоен.
— А я, помнишь, осуждал, что Сковородин допустил явную «недоделку»?
— Помню.
— Теперь ты видишь, что это была не какая-то случайность, а нечто прискорбное для такого крупного деятеля, как Сковородин… и он не постарался свой неверный шаг исправить…
— Да, к сожалению… это правда.
— Это в тебе уже опыт говорит, Петр Николаевич. А вместе с тем оказалось, что другие «недоделок» не допустили: наш главный технолог тебя поддержал, открыл путь новому, а Платонов показал, как он поступил бы на месте Сковородина… Дело-то ведь было ясное, чертеж верный, линия развития передовая… Один не сделал того, что мог, а другие сделали и показали, какого осмысливания и стиля работы требует наша современная эпоха.
Степан Ильич улыбнулся, неторопливо протер очки замшей, надел их со стариковской тщательностью и спросил:
— Ну… теперь ты понимаешь, почему я считаю, что вся эта конфликтная история не только твоя?
— Да, в основном могу себе представить… но таких мыслей у меня тогда еще не было, — признался Петя.
— Э, милый, в том-то и опыт состоит… сегодня, скажем, у тебя каких-то мыслей и переживаний еще не было, а завтра, смотришь, события и люди натолкнут тебя на такие глубокие познавательные открытия, что ты на всю жизнь их запомнишь!.. По стариковскому обычаю, хочется заметить: случается, даже острота горя и обиды притупляется, радость становится привычной, но опыт остается! Чем старше становишься, тем больше ценишь, так и хочется сказать — нетленное богатство опыта. Он тебя духовно вооружает, он тебя учит и предупреждает от ошибочных решений… Ну… это все к слову пришлось…
