Он вернул письма Валенцано.

— Нет, не стоит. Скажут, что мы их сами сочинили. В лучшем случае, они могут кое-чему научить некоторых жен. — Он покосился на Паолу и громко прочел: — «Преданные вам женщины никогда бы не впустили в дом шарлатанку в нелепой пингвиньей одежде, зная, как она вам неприятна».

— Ах, преданные тебе женщины? Если не ошибаюсь, их только что назвали дурами? — проронила Паола и бесцеремонно, с вызовом зевнула во весь рот.

— А это, — сразу вмешался Валенцано, чтобы предотвратить семейную сцену, — письма вам лично.

Он протянул Шпаге нераспечатанные конверты и после поистине титанических усилий сумел встать с дивана.

— К восьми вы должны быть в телестудии, синьор Шпага. Прямая передача начинается в восемь. Я вам больше не нужен?

— Нет, идите, идите. Эфизио я предупредил. А вы, главное, не спускайте глаз с журналистов. Этот Мако на прошлой неделе поизгалялся на мой счет. Постарайтесь прочесть рецензии прежде, чем они попадут в печать. И если надо, кое-что в них подправьте.

Он открыл еще один конверт, прочитал письмо и снова окликнул секретаря.

— Отнесите в архив и это «послание». Чертовы кретинки узнали-таки мой личный шифр. Подождите, сейчас я вам отдам остальные. — Он изящно и быстро вскрывал конверты своими красивыми пальцами, которыми откровенно любовался.

— А это что за чушь?

Тревожные нотки в голосе отвлекли Балайку от ее туманных грез. Она подняла морду и своими влажными глазищами уставилась на хозяина.

Паола оторвала взгляд от газеты и мрачно поглядела на мужа — она совсем было подготовилась к ссоре, а ее лишили этого удовольствия.

— Что там такое?

Шпага словно окаменел.

— Вызовите Пьерантони, — наконец приказал он секретарю, тоже глядевшему на своего работодателя с молчаливым недоумением.

— Пьерантони… из полиции?

— Его. Но только его и никого другого.

Пьерантони отвечал за сохранение порядка и спокойствия на телевидении. Он приходил, когда появление в студии какой-нибудь знаменитости грозило вторжением целой армии неустрашимых корреспондентов, или когда раскритикованные прессой члены парламента пытались с телеэкрана подвигнуть на бунт не верящую им ни на грош враждебную толпу. Приступил он к действиям, и когда какой-нибудь супершутник звонил и говорил, что спрятал бомбу замедленного действия на одном из этажей телецентра. Ну, еще и когда служащие решали, что обед в столовой преотвратный и в знак протеста надо бы объявить забастовку. Иной раз дело доходило до того, что служащие схватывались врукопашную с теми коллегами-ослами, которые упрямо доказывали, что за жалкую тысячу лир ничего лучшего и требовать нелепо.

На телевидении Пьерантони знал всех, и все привыкли к тому, что он молча ходит по залам и наблюдает за ними. Невысокий загорелый человек, с виду, казалось бы, немного даже флегматичный, но на деле полный взрывной энергии. Немногословный, сдержанный, он привык молчать с тех лет, когда служил на границе в отряде альпийских стрелков. Чаще всего он на горных лыжах совершал вместе с верными служебными собаками обход приграничной зоны по заснеженным горам. Однажды, когда они преследовали контрабандистов, его выстрелом из пистолета ранило в бедро. Он подал рапорт об увольнении из пограничной охраны, и его перевели на спокойное место в полицейское управление Милана. Казалось бы, сиди себе за столом да пиши протоколы, но и тут, в отделе предупреждения преступлений, он мотался по всему городу, правда, в машине, а не на лыжах.

— Когда же он придет? — спросил Валенцано по телефону и уставился на Шпагу, который судорожно мигал и делал ему какие-то знаки. Валенцано понял.

— Дело крайне срочное. Синьору Шпаге нужно переговорить с ним еще до восьми. Вечером у него телепередача и… — Тут Шпага вырвал у него трубку.

— Это я, Шпага, — прохрипел он. — Разыщите Пьерантони во что бы то ни стало. Меня грозятся убить… Нет, нет, никаких старших сержантов. Мне надо поговорить именно с Пьерантони. Ясно вам?

Он бросил трубку на рычаг и снова принялся читать, вернее, изучать письмо, состоявшее всего из двух фраз.

— Но что все-таки произошло?

Паола поднялась с кресла, подошла и протянула руку.

— Покажи, что там.

Шпага ничего не ответил. Тогда она зашла сзади и прочитала, заглядывая через его плечо.

«Ты обречен. Во время телешоу я тебя прикончу, паяц».

— Так я и знала! — воскликнула она, но без тени волнения, и это привело Шпагу в тихое бешенство. А она злорадно порадовалась, что предсказания мадам Лупис сбываются, и главное, после тысяч и тысяч восторженных, дурацких эпитетов кто-то назвал его паяцем, каковым она и считала мужа. Заметив однажды, что, в об-щем-то, безобидное слово «паяц» больнее всего задевает его самолюбие, она во время исступленных ссор всегда сама так его называла. Он же очень себя ценил и считал подобное оскорбление не только незаслуженным, но и подлым.

Ну вот, а теперь еще кто-то убедился, что ее муж — паяц.

— Что?

Шпага вскочил и со злобой подбежал к жене, что прямо-таки поразило Валенцано — в студии Шпага даже с простыми помощницами обращался деликатнейшим образом, словно это фарфоровые статуэтки.

— Что ты знала?

— Что тебе хотят навредить. Лупис сказала, что ты сейчас в самой критической фазе.

— Кто хочет мне навредить?

— Этого она не открыла.

Шпага деланно захохотал. Конечно. Взяла и не сказала, эта корова. Приходит, раскидывает свои гнусные сети, а потом, мило так, предупреждает — ваш муж в ловушке. Тут он, к собственному удивлению, понял, что в самом деле поверил предсказаниям старухи в дурацком полутраурном платье. До сих пор он в душе обвинял эту ведьму лишь в наглости, не решаясь признать, что она — вестник несчастья. А вот теперь это подтвердилось.

— Но что она, черт побери, в точности сказала?

— Что в созвездии Близнецов и Марса наступила критическая фаза. А это грозит тебе неприятностями на весь цикл, который начался сегодня.

— Разрешите посмотреть? — робко сказал секретарь Валенцано, протягивая руку к письму. Пока он заметил лишь, что автор письма даже не прибег к печатным буквам.

Шпага неохотно протянул ему письмо и спросил:

— Они хоть сказали, где сейчас находится Пьерантони?

— Нет. У него сегодня свободный день. Но они постараются его разыскать.

Валенцано сразу отметил, что написано письмо изящным почерком. Анонимный адресат явно не боялся графологической экспертизы и изложил свои угрозы четким почерком без помарок. Буква Т красиво сливалась с последующими согласными, а двойное Ф было выведено просто элегантно. Скорее всего это просто шутка.

Все же Валенцано не рискнул высказать свои умозаключения, ведь Шпага, несомненно, принял угрозу всерьез и сильно испугался.

Но за него это сказала Паола.

— Да нет же, это просто глупая шутка.

— Еще бы, тебе-то самой ничего не грозит! В крайнем случае рискуешь стать вдовой, веселой вдовой.

Он сбросил с колен морду Балайки, которая удалилась, крайне обиженная полным пренебрежением к ее ласковому участию.

— Помните, однажды Лючии тоже угрожали смертью, — сказал Валенцано, пытаясь успокоить Шпагу.

— При чем тут это? Тогда ничего не случилось потому, что девочку тщательно охраняли, — мгновенно возразил Шпага. Он с досадой вспомнил, как на целую неделю Пьерантони превратил виллу в настоящую крепость.

— А я уверена, что и тогда письмо написал любитель глупых сенсаций. Если у человека столь подлые намерения, он наверняка не станет сообщать о них заранее.

Изложив свою точку зрения, Паола снова села в кресло напротив балконной двери, и борзая сразу подбежала к ней и стала ласкаться.

Шпага невольно сравнил нынешнее обидное равнодушие жены с той истерикой, которую она закатила, когда прибыло письмо с угрозой убить дочку. Им пришлось потом отправить Лючию в швейцарский колледж, лишь бы Паола наконец успокоилась.

Прежде чем стать его женой, Паола была одной из его горячих поклонниц, начинавших вопить, едва он появлялся в студии. И вот всего за шесть лет обожание сменилось полным равнодушием, даже враждебностью. Шпага никак не мог себе объяснить этой метаморфозы, считая, что и в семейной жизни он неизменно вел себя образцово, был прекрасным мужем.