Она покорно отошла от двери — его не переспоришь. В определенном возрасте начинают действовать иные побуждения и представления, и с этим приходится мириться. Ладно, пусть как хочет, раз уж от этого зависит его душевный покой. Да и отпуск неохота портить.

— Может, я помогу? — уже без всякой настойчивости спросила она.

— Этого еще не хватало, я устраиваю свинарник, а ты убираешь. Ни в коем случае.

Чудно, обычно он совсем другой. Надо же, воистину страсть к чистоте обуяла, ведь кому иначе взбредет в голову жечь в разгар лета старые бумажонки? Перед тем как исчезнуть в спальне, он отправил в огонь еще два листка. Она только успела заметить, что листки были густо исписаны.

— Ты обедал? — крикнула она ему вдогонку. — Я что-нибудь быстренько приготовлю, сама есть хочу…

«…потому что к тебе спешила, эх ты, старый брюзга!» — докончила она про себя.

В кухонной нише было на удивление чисто. В шкафчиках хоть шаром покати, только пара пакетов вермишелевого супа завалялась. Он ничего не готовил, опять сорил деньгами: каждый день ходил в кафе. Похоже на него. Придется идти в магазин, лучше всего до купания или сразу после. А пока сойдет и вермишелевый суп.

Воду нужно было тащить, с уличной колонки. Электричество в коттедж провели, а вот водопровода — увы! — пока не было.

Солнце пекло немилосердно, венчики цветов поникли. Срочно надо полить. И на розы смотреть больно. Она заглянула в дождевую бочку — полна до краев. Помидорные кусты гнутся под тяжестью плодов. Мог бы хоть помидоры собрать. Как видно, все эти десять дней Эрнст вообще палец о палец не ударял, слонялся без дела, и только. Впрочем, без этого тоже нельзя, если целый год с утра до ночи вкалываешь.

Она посмотрела в открытое окно спальни: Эрнст суетливо сновал по комнате, тщательно складывал в чемодан одежду. Нет ли там чего «запретного», скажем, шмоток какой-нибудь незнакомой женщины? — подумала она, а любопытство уже подтолкнуло ее ближе к окну. Транзистор так надрывался, что Эрнст ничего не услышал.

Она облокотилась с улицы на подоконник и уже открыла рот, чтобы отпустить шутливое замечание, как вдруг с удивлением и испугом увидела, что он засовывает в дорожный несессер толстые пачки денег. Но тут он сообразил, что кто-то заслоняет свет, и, не выпуская деньги из рук, рывком обернулся.

Она показала на них пальцем.

— Что это? Настоящие деньги?

— А ты думала, игрушечные? — ехидно бросил он с таким выражением на лице, что у нее мороз по коже прошел. Так резко он никогда еще не говорил с нею. — Забудь о них, и чем скорее, тем лучше! Ты их не видела!

— С какой стати мне забывать? Что это за деньги? Откуда они у тебя? И вообще, чем ты тут занимаешься?

Она решительно поставила ведро. На деле уборка оказалась собиранием манаток. Об этом недвусмысленно говорили наполовину уложенный чемодан и большая кожаная сумка, которую они в прошлом году вместе покупали в Тюрингии.

— Ты уезжаешь?

— Зайди в дом, я тебе все спокойно объясню.

На нее обрушилось полное разочарование; точно автомат, она прошла в спальню. Но едва очутилась с ним лицом к лицу, как в ней вспыхнуло горячее возмущение. С какой стати она должна помалкивать и глотать этакие пилюли? Семь лет вместе, сколько всего нажито, в том числе этот коттедж с участком, — и вот, пожалуйста!

— Ты действительно должен объяснить мне, что все это означает. Если б я приехала, как договаривались, завтра, гнездышко оказалось бы пустым. Куда ты собрался? И почему? Где ты взял столько денег?

Он заговорил — с издевкой, запальчиво, тем самым косвенно признавая собственную неправоту. До сих пор она видела его таким всего-навсего раза два или три, причем реакция была куда более мягкой, но и тогда в душе оставался горький осадок, словно еще толика счастья рассыпалась в прах.

— Ты что же, полагаешь, будто все это возникает само собой? Машина, коттедж, салон, отпуск, коньяк, подарки, мебель? Неужели ты искренне думаешь, что все это куплено на мои служебные доходы? Да мы бы и трети этого не имели!

— Замолчи! — крикнула она. — По-твоему, я же еще и виновата? Я-то, между прочим, работаю. А вот что делал ты? Растрату совершил? Или кражу со взломом?

Он выглянул на улицу, потом закрыл окно.

— Не ори так, тебя за километр слышно. Незачем посвящать посторонних в наши дела.

— Я ничего плохого не сделала. Тебя ищут?

— Думаю, да. И я хочу их опередить.

— Бросаешь меня?

— Не надо трагедий. Если все пройдет гладко, я заберу тебя к себе.

— Господи, куда ж ты собрался? — с ужасом спросила она.

— Туда, где здешние власти меня не достанут. И начну там все сначала.

— С крадеными деньгами?

— Они не краденые. Я эти деньги потом-кровью заработал.

— Обычно говорят: честно заработал. Но ты ведь навряд ли можешь так сказать с чистой совестью? Чего ради ты вкалывал до кровавого пота? Кто тебе так много заплатил?

Она видела, что в пачках почти сплошь пятидесятимарковые купюры. Явно не одна тысяча будет. Как божий день ясно, что заработать эти деньги честным путем он не мог.

— Есть еще люди, которые хорошо платят за кое-какие важные для них пустячки.

— Во что ж это ты ввязался? Все правда так скверно, да? Ты действительно должен уехать?

У нее комок стоял в горле. Только не реветь, подумала она, но не сдержалась, всхлипнула. И в отчаянии закрыла лицо руками.

Это окончательно вывело его из себя.

— Перестань скулить! Ты что, думаешь, я создан для этого мещанского быта, чтоб держаться за ручки и ходить в гости к тетушке? Я намерен взять кое-что от жизни, пока не состарился вконец. И у меня есть для этого способы и возможности. Кстати, без твоего участия. С меня хватит. Ты не можешь утверждать, что я плохо платил тебе все эти годы. Но теперь мне пора. И ты меня не удержишь.

— Пойди в полицию, — сказала она, — наверняка все не так уж скверно. Если постараться, то можно уладить. Будь дело серьезное, я бы непременно что-то заметила.

Да не могла она ничего заметить, при ее-то занятости — ведь даже по воскресеньям работала, так что это, конечно, не аргумент. Он обделывал свои делишки за ее спиной, а все его любовные клятвы — только слова, комедия.

— В полицию? А ты шутница! Мне свежий воздух как-никак дороже тюремного.

— Я буду ждать, когда тебя выпустят.

— Из тюряги меня разве что на кладбище выпустят, — бросил он и сам испугался, ибо истина эта впервые дошла до его сознания. В самом деле, может случиться и так. Она тоже вдруг поняла, как серьезны эти слова, и в мозгу у нее мелькнуло: все гораздо страшнее. Он снова повернулся к чемодану.

Она встала.

Ты куда?

— Ухожу, — просто сказала она; только бы поскорее сесть на мопед, и прочь отсюда!

— Нет, ты останешься! — Он больно схватил ее за руку, рванул назад, заставил сесть на табуретку. — Ни с места, а то худо будет. Мне терять нечего.

Когда, не вняв его угрозам, она все-таки попыталась встать, он совсем озверел и ударил ее по лицу. Кажется, губу раскроил. Она пощупала языком: так и есть, губа вздулась.

— Ну вот что: с меня довольно! Ты не имеешь права… Негодяй!.. Ты сам не знаешь, что творишь. Но я…

Она в испуге умолкла и, не веря своим глазам, воззрилась на пистолет, который он молниеносно выхватил из чемодана и направил на нее.

— Сядь! — прошипел он.

Она покорно опустилась на табуретку. И тут все-таки нахлынул страх. Раньше такие записывались в иностранный легион — и поминай как звали, подумала она, хотя не смогла бы объяснить, почему так решила. Сердце готово было выскочить из груди.

15

Операция по задержанию шла полным ходом. Точный словесный портрет и фоторобот были разосланы во все отделения народной полиции, вместе с предупреждением, что преступник вооружен и может открыть огонь. Кроме того, существовала опасность побега. Бауэр торопил. Для верности он лично просматривал каждое новое сообщение, содержащее мало-мальски полезную информацию. Время шло, шансы схватить преступника таяли. А схватить его надо, во что бы то ни стало, так что спать, скорее всего, не придется. Кофе и сигареты истреблялись в огромных количествах.