Бармен: Мы опять вернулись к самопожертвованию?

Старик: Только теперь мы это, по-моему, неплохо обосновали. Но есть ещё одна интересная петрушка…

Бармен: Какая?

Старик: Слушай, вот ты – живой человек, ты обладаешь личностным бытием. Скажи, может ли быть что-то больше, нежели личностное бытие?

Бармен: Не понял…

Старик: У камня бытие есть? Он существует?

Бармен: Существует.

Старик: Но существует ли он как личность?

Бармен: Нет.

Старик: А мартышка?

Бармен: Вряд ли…

Старик: А ты?

Бармен: Понятно… а в чём суть личностного бытия?

Старик: Наверное, в самосознании. Или даже – в потенциальной возможности самосознания, например, в человеческом зародыше. Так вот, по-моему, бытие человека, моё бытие, как самосознающего существа есть наивысшая степень бытия. А по-твоему?

Бармен: Пожалуй, да.

Старик: Если такие благодатные категории, как любовь, истина и творчество, не обладают личным бытием, а я разменяю бытие своей личности на них, то что произойдёт?

Бармен: Не пойму, в чём суть вопроса…

Старик: Если эти категории не обладают личным бытием, а являются банальными абстракциями, то всё окажется саморастратой, а не самопожертвованием.

Бармен: Почему?

Старик: Потому что я личностное разменял на обезличенное.

Бармен: Ну, когда это происходит ради любви, то тут явно присутствует другая личность.

Старик: Это касается любви. Но что касается истины и творчества, то тут, я бы сказал, найти присутствие другой личности не столь легко, если вообще возможно.

Бармен: Творят-то ради других – всё остаётся людям.

Старик: Творят вообще-то для себя – просто не получается не творить, – ты это сам утверждал. И тут отнюдь не эгоизм. Да и любят-то тоже потому, что не любить не получается.

Бармен: «И сердце вновь горит и любит, оттого что не любить оно не может…»[12]

Старик: Это какая-то внутренняя непреодолимая потребность. И стремление к истине также рождается внутри человека – о пять-таки по Пастернаку: «Во всём мне хочется дойти до самой сути»…

Бармен: Да. Тут, наверное, ключевое слово – «хочется».

Старик: Условием реализации всего является свобода человека. Я бы даже сказал точнее: воля.

Бармен: А в чём разница?

Старик: Волевое усилие, которое я предпринимаю для достижения чего бы то ни было, я редко оцениваю как акт свободы. Но оно даже больше свободы – волевое усилие всегда сопряжено с нравственным достоинством.

Бармен: Или с его отсутствием…

Старик: Верное уточнение, ведь даже если говорить о любви, то, по мысли польского сатирика Станислава Ежи Леца, не всё однозначно: «Всё нужно принести в жертву человеку! Только не других людей»[13].

Бармен: Но человек это сам для себя выбирает…

Старик: О чём я и говорю: волевое усилие. Волевое усилие обосновывает нравственный пафос свободы выбора человека. И оценка – добро это или зло – ой как важна! Понятно, что речь идёт о выборе самого жертвующего, но всё равно: если нет личностного начала, то все выделенные нами категории сами по себе остаются абстракциями. И, по-моему, если уж мы их выделили как нечто вполне оправдывающее расставание с жизнью, то оправдывают они это расставание только в том случае, если сами способны обладать личностным бытием.

Бармен: Как-то в моём мозгу не очень соединяется, что эти категории могут быть живыми…

Старик: Если они, соприкасаясь со мной, мною обладают, то как иначе?

Бармен: Почему это они мною обладают?

Старик: Ты же сам говорил: не можем не любить, не можем не творить…

Бармен: Вы хотите сказать, что я, живой человек, им подчиняюсь?

Старик: А как по-другому?

Бармен: Они больше меня?

Старик: Да. В этом-то всё и дело.

Бармен: Но как они могут обладать этим личностным бытием?

Старик: Как данностью. Просто: они или им обладают, или нет. И тут либо я принимаю, что личностное бытие присуще и любви, и истине, и творчеству, и тогда они являются для меня непреходящими ценностями, за которые не грех жизнь отдать, либо таковых ценностей вообще нет.

Бармен: По-другому никак?

Старик: По-моему, по-другому не работает… так я это воспринимаю на уровне интуиции.

Бармен: Любовь, истина и творчество обладают личностным бытием? Что внутри меня может позволить мне принять или не принять это положение? То есть почему я могу это принять, должен это принять?

Старик: Наверное, есть только один аргумент: потому что ты восхищаешься смертью молодого человека и ужасаешься нелепостью смерти ханыги…

Бармен: А Вам не кажется, что это слишком зыбко, неустойчиво?

Старик: Ещё как кажется. А тебе не кажется, что без этого вообще всё-всё на свете становится ещё более зыбким?

Бармен: Пожалуй, соглашусь…

Старик: Но тогда что это такое на самом деле? Любовь, истина и творчество, неразрывно связанные друг с другом, поощрённые свободой и обладающие личностным бытием?

Бармен: Тупик какой-то: если не личность, то абстракция, ради которой и копья-то ломать не стоит, а если личность, то… Слушайте, я ведь точно знаю, что это не так, я ведь комсомолец, я ведь атеист! Как это у меня получилось? Я ведь понимаю, что, несмотря на все Ваши ремарки и подсказки, а, впрочем, это были даже не подсказки, а ориентиры, всё проговорено было мною самим. Как это у меня получилось? Это что?

Старик: Точнее, не что, а Кто…

Бармен: Бог?

Старик: А Кто же?!

Бармен: До сих пор я полагал, что в Бога веруют либо дураки, либо подлецы, которым это выгодно.

Старик: Думаю, ты не одинок, ибо в нашей стране – это господствующая точка зрения…

Бармен: В общем-то Вы меня убедили, что верующие люди на свете существуют и, возможно, они отнюдь не подлецы и не дураки. Более того, для части людей, на собственном опыте убедившихся в наличии неких необъяснимых явлений и событий, оказывается проще наладить контакты с Богом. Как у Галича, например: «Доброе утро, Бог», – г оворит Бах… «Спокойной ночи, Бах», – говорит Бог?.. Или ещё точнее: таким людям проще выстраивать или открывать в себе некую систему нравственных законов и этим законам следовать: делать что должно, и будь что будет…

Старик: Принципиальных возражений нет, но я буду настаивать именно на встрече с Богом, а не на «наличии неких необъяснимых явлений и событий». Чудо к Богу не приводит, но оно утверждает человека в верности его пути, когда он уже к Богу пришёл.

Бармен: Но я же в Него не верю…

Старик: А Он вот прям сейчас перед тобой не встал?

Бармен: Мне трудно в этом признаться, но похоже, что встал… Только я всё равно не пойму, как это у меня получилось? Именно у меня!

Старик: Правильно поставленный вопрос предполагает верно положенный ответ. Насколько я знаю, это называется диалектикой. А она несокрушима. Но надо честно признаться, что мы с тобой исходили из одной непроверенной посылки…

Бармен (с радостью): Какой?!

Старик: Мы с тобой исходили из того, что в жизни есть смысл. Мы негласно положили это в суть наших рассуждений. Так вот, если в жизни есть смысл, то есть Бог, а если Бога нет, то и смысла в жизни нет. Это очень неплохо исследовали русские философы Семён Франк и Евгений Трубецкой[14]. Доказать здесь ничего нельзя. Есть только внутренний нравственный выбор, воля каждого человека: есть смысл в жизни или его нет…