Бармен: Но летальных исходов всё-таки не наблюдалось?

Старик: Из лагерей вернулись далеко не все. Да и Сократ свою чашу с цикутой выпил не только потому, что мешал афинским софистам, но ещё и потому, что действительно ценил свои идеи, в которых, проповедуя открыто, искал и отстаивал истину. Да и вообще в истории немало учёных, которые потеряли свою жизнь, совершая опасные опыты, например друг Ломоносова – Георг Вильгельм Рихман.

Бармен: Пожалуй, соглашусь: в отстаивании истины сохраняется подлинное человеческое достоинство, а угроза для жизни жизнь не обесценивает…

Старик: Так, значит, истина в качестве адекватной разменной монеты для жизни принимается?

Бармен: Вполне…

Старик: И тут я снова сделаю реверанс в твою сторону: правду хоть раз в жизни отстаивать пытался практически каждый, истину же все мы и воспринимаем как правду. А существует ли ещё что-нибудь столь же ценное или, точнее, бесценное, что можно было бы предложить в качестве альтернативы жизни?

Бармен: Вы знаете, я ведь бармен и какие только люди ни проходят мимо меня. Но как же интересно наблюдать за людьми творческих профессий – художниками, поэтами. Казалось, приходят они в кабак расслабиться, а когда начинают спорить, глаза у них горят, и понимаешь, что их нечто наполняет изнутри. И они никак не могут это просто так нести, им необходимо всё выплеснуть, иначе они разорвутся. Так что я бы назвал ещё и творчество.

Старик: Благодатный ты собеседник. Творчество – это то, что действительно переполняет человека. Только я бы не ограничивался профессионалами – творчество присуще каждому. Ты в шахматы играешь?

Бармен: Сказать, чтобы хорошо, нет, но доводилось даже на трёх досках биться одновременно.

Старик: Значит, помнишь тот зуд и то внутреннее горение, которые сопровождают шахматную партию?

Бармен: Ещё как. Однажды ночью в поезде, ещё совсем мальчишкой, слез со своей полки, чтобы прогуляться по вагону, остановился перед двумя взрослыми, и мне предложили занять место проигравшего. Часа два, наверное, бились, аж отец пошёл меня искать. Я, кажется, даже выиграл – во всяком случае, комплиментов от соперника получил вдосталь. Как вспомню этот случай, так ощущения всего прямо накрывают! Подобное было, когда какие-нибудь сложные геометрические задачки в школе решал: логика включалась и несла тебя на волнах вдохновения…

Старик: Вот-вот! Я именно об этом. Настоящая игра – это всегда творческий процесс. А подлинные художники, подлинно творческие люди, коснулись чего-то того, что многим из нас неведомо, и они делятся с нами своими открытиями со всей щедростью.

Бармен: Они не могут не делиться – это их переполняет.

Старик: Ну да. И очень нередко эти люди работают «на износ». Кстати, а как слово «поэт» переводится с греческого?

Бармен: Не знаю.

Старик: Творец. И не так уж много творческих людей, которым удалось дожить до глубокой старости. Чаще всего уходили они довольно рано…

Бармен: Возможно, что многие и по глупости, но, наверное, иначе они не могли существовать – они были бы не они. Ван Гог, например, с его отрезанным ухом…

Старик: Бальзак, говорят, чтобы не толстеть и активнее творить, в день выпивал по 40–50 чашек кофе. Наверное, нет смысла говорить, насколько это «полезно» для здоровья?

Бармен: Высоцкому вообще необходимо было ходить по краю пропасти, и он разогревал себя коньяком и всякой дрянью… но мы им, всем этим людям, безмерно благодарны за тот след, который они оставили после себя на земле.

Старик: Очень важно, что творчество не есть некая абстракция, а состояние, которое переживал каждый из нас. И если это мною пережито изнутри, то мне не надо ничего объяснять – я сам это испытал. Итак, мы отыскали ещё одну наиважнейшую категорию, которая вполне оправдывает человеческое бытие, даже если сокращает жизнь…

Бармен: То есть сокращение жизни того стоит… Мне важно, что всё, о чём мы тут с Вами разговаривали, не навязано мне, а, по сути, я это всё для себя сам открыл, как нечто осмысливающее человеческую жизнь: и любовь, и истину, и творчество, – хотя, точнее сказать, знал всегда.

Старик: Формулировать полезно. Самое интересное, что эти явления одно без другого не очень-то и существуют. Что такое творчество без любви?

Бармен: Скука.

Старик: По-моему, пострашнее… – это Хиросима.

Бармен: Ёмкий образ… ну да: творили люди, творили – и натворили: и около двухсот тысяч унесённых невинных жизней.

Старик: А что такое творчество без истины?

Бармен: Наверное, что-то из Козьмы Пруткова: «Бросая в воду камешки, смотри на круги, ими образуемые; иначе такое бросание будет пустою забавою».

Старик: Отлично входишь в роль! У меня был иной образ, определяющий это сочетание, – сизифов труд. Но и твой образ принимается без оговорок!

Бармен: Тогда у меня есть ещё детская побасенка: «Если все деревья в мире соединить в одно дерево, и все горы в мире собрать в одну гору, и все моря, реки и океаны слить в одно море, и эту гору поставить на берегу моря, а на эту гору водрузить это дерево… и столкнуть – вот бы плюхнуло[9]!»

Старик: Входишь в раж! Насколько я понимаю, это перепев стихотворения С. Я. Маршака «Если бы да кабы…»[10]. Но мне в твоей редакции очень даже нравится. А что такое любовь без истины?

Бармен: «Ах, обмануть меня не трудно!.. / Я сам обманываться рад!»[11]

Старик: Очень неплохо, но, мне кажется, тут у Пушкина нет иллюзий. По мне, так любовь без истины лучше всего определяет русская поговорка: любовь зла, полюбишь и козла.

Бармен: Вы хотите сказать, что козла нельзя любить?

Старик: Наоборот. Просто можно полюбить козла, а полагать, что это – Иван-царевич или Василиса Прекрасная. Как раз любить человека со всеми его недостатками, зная, что есть нечто куда более важное и значимое в нём, – это нормально. А если любишь человека, не замечая их, и дорисовываешь то, чего нет, – это кумиротворчество, культ личности. В русском языке есть очень чёткое слово, характеризующее это состояние: обожаю, то есть обоживаю…

Бармен: Понятно. Вы хотите сказать, что такое ослепление не может не обернуться трагедией?

Старик: Именно так. И так всё: любовь без творчества – рутина.

Бармен: Это как же в жизни без рутины-то?

Старик: Возможно, ты путаешь рутину с обыденностью.

Бармен: А в чём разница?

Старик: А ты сам вслушайся: обыденность буквально – «об един день», то есть это забота о дне сегодняшнем с чёткой памятью о тех, кто в этой заботе нуждается, и всё, что делаешь, – моешь ли посуду, ходишь ли в магазин, чистишь ли толчок, – всё это ты делаешь ради своих близких.

Бармен: Ну да, в этом есть повод для радости…

Старик: А когда рутина, это – тоска. Истину невозможно искать без творчества и так далее…

Бармен: То есть Вы хотите сказать, выдерни из этой триады хоть одну составляющую, и всё превращается в какую-то абракадабру: всё переворачивается с ног на голову?

Старик: Есть нечто, что всё это объединяет. Пастернак изрёк блестящую формулу: «Цель творчества – самоотдача», – а цель любви?

Бармен: Самоотдача…

Старик: А поиска истины?

Бармен: Ну да, она же…

Старик: Хорошо бы понимать, что самоотдача – всегда служение, а не работа. И при всём при том явления, связанные с самоотдачей, мы определяем как различные и не путаем одно с другим. Мы не спутаем любовь с творчеством, а поиск истины с любовью. Зато духовный подъём, сопровождающий переживание этих состояний, во многом сходен. И, что немаловажно, тут мы можем очень чётко проложить границу между самоотдачей и саморастратой.