Любые совпадения имен, наименований локаций и прочего являются не более чем совпадениями. В недоговоренности, которые имеют место быть, каждый может вложить тот смысл, который ему захочется.

На Малый Славгород опустилась тихая зимняя темная ночь. Она накрыла его узкие улицы и покосившиеся дома как пуховым одеялом, так, чтобы все вокруг беспробудно провалилось в забвенье. Тысячи звезд убаюкивающе мигали, их мерцание сливалось в единое полотно перед смыкающимися глазами города. Трубы коптили свой дурман. Дым рассеивался над крышами вместе с радостями и печалями прошедшего дня, оставляя за собой лишь дрему. Пара мгновений – и все канет в небытие до утра.

Не спалось только одному дому. Он стоял на отшибе, надулся от жара и во все окна смотрел на блестящие сугробы и черную полоску леса вдалеке. Что в нем происходило, было неизвестно. Скорее всего, что-то случилось – иначе объяснить, почему там бодрствовали в такую сонную ночь, было нельзя.

В доме на отшибе действительно царил беспорядок. Хаос, запертый в тесноте между четырьмя стенами и готовый вырваться наружу. Там были песни, пляски, летала и билась о пол посуда, втыкаясь затем осколками в стопы поющих и пляшущих. Никто этого не замечал. Все были пьяны, хватали друг друга за руки, смеялись, падали, и так продолжалось до бесконечности.

Хозяйку дома звали Вера. В ту ночь она была зачинщицей этого буйства, но зачем она его учинила, Вера не знала. Также она не знала ни одного из своих гостей, от которых ломился дом, – ни имен, ни рода их деятельности, ни даже того, как они оказались глухой ночью, да еще и зимой, в Малом Славгороде. Этого города не было на карте, дойти сюда было невозможно, здесь никто никогда не бывал, однако гостиная Веры была набита битком. Перед ней, во всеобщем головокружении, мелькали лица, но Вера не успевала даже их различить. Все происходило слишком быстро, было слишком жарко. Она подхватывала подол, топала ногой под музыку, налетала то на одного, то на другого – кого-то целовала и обнимала, кого-то отталкивала, но заговаривать ни с кем не заговаривала, да и было не о чем. Вера лишь смахивала со лба растрепанные волосы, раскидывала в стороны руки и казалось, вот-вот душа изыдет из нее, так ее захватывало происходившее в доме на отшибе веселье.

Тем временем, пока все в доме гремело и падало, на втором этаже, в другом его крыле – то ли левом, то ли правом – спала дочь Веры Мария. Она уснула еще до прихода гостей и собиралась проснуться, когда их уже не будет. Все шло свои чередом – и суматошь Веры, и сон Марии. Такты в музыке, звучавшей в гостиной, повторялись, под них подстроился даже дым из трубы – под стать происходившему в доме.

Из порочного круга Вера вырвалась, чтобы перевести дыхание и выпить воды. Она была как мышь мокрая, ноги гудели, под левой коленкой надулась и собралась лопнуть вена. Несмотря на то, что весь воздух в комнате выдышали, голова Веры оставалась ясной. Если бы ей в этот момент предложили решить сложную задачу, она бы без сомнения ее решила, и может быть, даже правильно.

Остановившись, помимо вены Вера ощутила сосущее чувство тревоги. Это же чувство было у нее с утра, притупленное, где-то глубоко и безосновательно засевшее и не дававшее ей покоя. Как будто она плыла по реке и вдруг на горизонте перед ней замаячила гигантская воронка, но делать что-либо было уже поздно – хочешь ты или не хочешь, течение занесет тебя в самый эпицентр этой спирали. Вера где-то слышала, что, если правильно себя вести и задержать дыхание, воронка прокрутит до самого дна и выплюнет, хотя приятного будет мало.

Противная тревожность накрыла Веру так сильно, что за завтраком ей расхотелось намазывать на хлеб повидло. Может быть, гуляния, которые она устроила ночью, должны были заглушить ее беспокойство, но как только Вера выпадала из цепи рук, она снова и снова возвращалась в свое навязчивое состояние. Как будто не могла вырваться на следующий, более высокий, уровень, где ее ждали оглушительная благодать и умиротворение.

В какой момент в дом на отшибе той ночью постучали, сказать было сложно. Время как будто расплавилось, какие-то его части совсем выпали – не было ни два, ни три часа ночи, ни даже полночь.

Вера подумала, что если внутрь войдет еще хотя бы один человек, то кто-то другой вывалится из окна – так было тесно и душно. Она распахнула дверь. С улицы пахнуло свежестью морозной ночи. От нового гостя тоже пахло – чем-то тяжелым и терпким. Опиум, опять подумала Вера, но тут же решила этой ночью ни о чем больше не думать, так как мысли ее ни к чему конкретному не приводили.

На пороге стоял С. Одет по меркам Малого Славгорода он был крайне странно. На голове был намотан огромных размеров тюрбан, в качестве верхней одежды на нем был то ли кафтан, то ли тулуп – массивный, в пол, с меховым оборками по бортам. Из этих выдающихся одежд сверху торчала голова с большими черными глазами навыкате, мясистыми носом и губами, которые С. постоянно облизывал. Было удивительно, как на морозе его губы не покрываются корочкой льда. Ни бороды, ни усов у него, слава богу, не было, иначе он бы выглядел угрожающе. В ту ночь он стоял перед Верой скорее нелепый, чем вызывающий чувство опасности. Ее смущало только ощущение того, что она его где-то видела, но, к своему разочарованию, не могла вспомнить где.

Вера распахнула дверь шире, давая С. пройти в дом. Он привнес с собой клубы пара, в очередной раз облизал губы, осмотрел гулящую толпу и молча уставился на Веру. Предчувствуя долгий и серьезный разговор, она решила отвести его в кабинет. Зачем в ее доме был кабинет, Вера тоже понятия не имела. Могло показаться, что она не знала вообще ничего, но это было не так. Что-то Вера все-таки знала.

В кабинете стоял огромных размеров дубовый стол, он занимал практически все пространство. К столу аккуратно были приставлены двенадцать таких же массивных стульев. В двух, смежных, стенах зачем-то были построены два камина, один из которых всегда был растоплен. В качестве компенсации за непригодность, над тем, который никогда не топили, висела красочная картина. На ней был изображен то ли граммофон, то ли цветок, из него вылезали и разбегались в разные стороны цветные аморфные существа, не имеющие четких линий. Глаз у них не было, поэтому они хаотично рассеивались на фоне пейзажа – темно-зеленых пригорков, между которыми торчали макушки кривых домов. Иногда, когда Вера долго смотрела на картину, все на ней оживало и граммофон начинал выплевывать из себя разноцветную массу с удвоенной силой.

Нерабочий камин и картина были расположены напротив окна, точнее, трех узких окон, прорубленных под самым потолком. Сейчас в них такими же узкими полосками лили свой свет звезды и месяц.

С. уселся полубоком к окну, поближе к огню, хотя не стал снимать свой тулуп. Он положил руки на стол, скрестил пальцы и не отводил глаз от Веры. Она села подальше от него – он не был ей приятен, хотя и неприятен тоже не был. Вместо того, чтобы спросить у С., с чем он пожаловал, она также уставилась на него в ответ.

Молчание между ними продолжалась очень долго, Вера мысленно досчитала до ста и начинала терять терпение. Видя, как она закипает, С. сдался и в попытке объяснить свое присутствие стал бормотать что-то невнятное себе под нос. Точнее, Вере показалось, что С. бормотал, на самом деле он замычал. Из его глотки стали вырываться отрывистые всхлипы, как если бы перед Верой сидел самый обычный осел. Мычал С. с усилием, надрывом и интонацией. Его толстые губы не двигались, хотя было очевидно, что из его уст вырывается стройный и полный рассказ, который пояснил бы Вере всю самую суть бытия, если бы Вера понимала ослов.

От того, что беседа не клеится, она заерничала на стуле, пересела с одного места на другое, затем встала, повернулась к С. спиной и подошла к спящему камину. Вера вцепилась глазами в картину, как будто ища в ней ответы на интересующие ее вопросы. Больше всего в тот момент ее интересовало, как С., сидя в таком количестве одежек, тюрбанов и полушубков практически у самого огня еще не зажарился. Любой другой бы сварился в аду, а он сидел и мычал, как ни в чем ни бывало. Разноцветные обитатели картины молчали. Сегодня они замерли в статике, предоставив Вере возможность самой разбираться в странностях ее гостя.