-- Я выросла в небольшой промзоне, где все друг друга знают, а мой отец был местным посмешищем. Он вечно валялся пьяный где-нибудь у подъезда в луже собственных жидкостей. Не сосчитать, сколько раз нам с мамой приходилось затаскивать его в дом, пока он орал и упирался. Дети травили меня беспощадно! До сих пор помню, как я иду из школы в балахонистом пальто с чужого плеча, мальчики швыряют в меня грязью, и только гордость удерживает от того, чтобы не броситься от них бегом.

Солнце сегодня не такое жаркое, на улице всего двадцать семь градусов – облегчение после удушающей жары Измира. По обе стороны дороги пальмы соревнуются в высоте с фонарными столбами, а все пространство между ними заполняют пышные тропические цветы. Я прикрываю глаза, проверяя, насколько хорошо запечатлела в своей памяти этот пейзаж.

-- Мне жаль, что на твою долю пришлось столько испытаний… -- С мукой в голосе произносит Али. -- Дети не должны страдать из-за грехов своих отцов… Пожалуйста, не смей так принижать себя! Ты умна и великолепна во всём, чем бы ни занималась! Я зачарован тем, как ты отдаёшься любимому делу! Но сейчас ты как раз бежишь бегом, -- скрипит зубами Алихан.

Как он так быстро научился находить мои самые больные места?

-- Оставшись здесь твоей любовницей, я предам себя.

Да уж, вовсе не так мне хотелось провести последние часы с Алиханом.

Когда мы подъезжаем к аэропорту, он сворачивает в огромный многоэтажный паркинг. Микроавтобус долго кружит по уровням, пока не удаётся найти место в дальнем углу. Заглушив двигатель, Алихан вскакивает с места, открывает дверцу из кабины в салон микроавтобуса и тащит меня туда.

Всё завалено разным барахлом: отслужившим реквизитом, картонными коробками, вдоль стенки на полках разложены пластиковые контейнеры с неопределимым содержимым.

Смахнув с низкого диванчика тряпьё, Алихан укладывает меня на него и задирает мою юбку. Я вцепляюсь в его волосы и тяну к себе. Мы сталкиваемся зубами, рычим, глухо стонем и сыплем проклятиями на родных языках. Я дёргаю пряжку ремня на джинсах Али, он срывает с меня бельё. Это похоже на отчаянную схватку, где не будет победителя, -- мы оба проигравшие.

А потом Алихан сцеловывает мои слёзы, оставляя взамен свои. Гладя везде, где может дотянуться, называет ласковыми словечками: «сладкая малышка моя, фисташечка моя, снежинка моя, любовь моя…»

Екатеринбург ранним утром понедельника встречает меня проливным дождём. Пока добираюсь от выхода из аэропорта до такси, волоча за собой чемоданы, я промокаю насквозь. Кожаная куртка не защищает от промозглой сырости, волосы превратились в сосульки, да и в целом я больше похожа на труп, чем на живую женщину.

Включаю телефон, и мой Ватсап взрывается уведомлениями. Сообщения от девочек, от Давута – он просит не забывать о нём и снова приносит свои извинения, а ещё – примерно миллион, – от Алихана.

По мере их просматривания я понимаю, что после моего отъезда он решил хорошенько набраться. Сначала это бар, откуда Али слал мне фотографии стопок на барной стойке, каких-то девиц вокруг, слезливые голосовые и даже обрывки очень грустной песни.

Потом видео поездки в такси. Алихан пьяно смеётся, снимая через окно преследующие машину папарацци на электромопедах. В кадре появляется его рука с оттопыренным средним пальцем.

Продолжить он решил уже дома – я вижу знакомые размытые очертания кухни и широкий стакан с тёмной жидкостью. Если он хочет вызвать у меня жалость своими алкопохождениями, то глубоко заблуждается – только не после моих откровений об отце.

Не знаю, какой реакции он от меня ждёт, поэтому я снова выключаю телефон и молча еду домой.

Мама бросается меня целовать со слезами на глазах.

-- Снежочек, я так по тебе скучала!

Я падаю в её руки, позволяя себе, хоть ненадолго, снова почувствовать ребёнком. Мама приговаривает какие-то нежные словечки, усаживает на скамеечку возле двери, помогает раздеться и разуться, подаёт домашние тапочки, как больной. Ощущаю жуткий стыд за эту слабость, за то, что она, такая маленькая и хрупкая, -- на целую голову ниже меня, -- сейчас ведёт меня за руку в ванную и уговаривает умыться и привести себя в порядок.

Потом мы проходим на кухню, где меня ждёт гречневая каша и бутерброды с салями на бородинском хлебе. Пусть в меня сейчас не полезет никакая еда, но продукты, по которым я так тосковала в Турции, вызывают новый поток слёз.

-- Откуда ты узнала, как я скучала по чёрному хлебу? – икая, спрашиваю маму.

-- Ну милая, я ведь умею пользоваться интернетом. Посмотрела, что наши на формах пишут. В холодильнике ещё селёдка есть, вечером будешь? – Мама глядит на меня с таким сочувствием, что я валюсь на табурет и, опершись локтями на стол, закрываю лицо руками.

Она обхватывает мои плечи сзади и прижимается подбородком к моей макушке.

-- Полно, полно хорошая моя. Ты дома, здесь и стены помогают. Что поделать, не все мечты исполняются. Пусть пройдёт время, станет легче. Может, встретишь кого-то.

-- Не станет! – завываю я. – Для меня теперь нет других мужчин, кроме Алихана! А он, вот увидишь, ещё влюбится в эту свою девку-готку!

-- Снежочек, уж кто будет хранить верность по гроб жизни, так только Малахитовые глазки, -- увещевает меня мама. – У них там в Турции так и происходит!

-- Пожалуйста не говори, что это ты по своим сериалам выяснила, -- глухо уточняю я, вытирая слёзы и сопли тыльной стороной руки, так что мама спохватывается и суёт мне бумажную салфетку.

-- Ну как же, в фильмах показывают, а ещё мы с девочками книжный клуб собрали.

-- Мам, -- меня начинает пробирать смех. – Я вот на любовных романах выросла, и то понимаю, что там не так, как в жизни.

-- Да я на тебя как раз глядя и поняла, что в реальности, порой, поинтереснее, чем в кино! – мама убеждается, что рыдать я перестала и занимает свой стул напротив. – Съешь хоть ложечку каши, а то вон совсем ты худенькая и бледненькая.

Гречка с молоком и крупинками сахара все-таки пересиливает мою скорбь, и я берусь за ложку.

-- Ты уже думала, что делать будешь? – спрашивает мама, наливая чай в мою любимую кружку. – Долго дома не сиди, а то закиснешь в своей печали.

-- Да куда уж, мамуль. Волшебный пендель на ближайшие семь лет: ипотека.

-- Ой, про ипотеку-то родимую… -- Мама задумчиво разглядывает бутерброд на тарелке. – Только ты не злись, хорошо?

Я молча смотрю на неё исподлобья.

-- Месяц назад ко мне позвонил человек, сказал, что от Алихана, насчёт нашего кредита. Я, конечно, подумала, что мошенник, бросила трубку. Потом он ещё несколько раз звонил, а я не отвечала уже. Через пару дней из банка нашего меня набрали, сказали, срочно явиться по поводу платежей. Я уж испугалась, вдруг взносы не прошли, побежала. А там у главного сидит мужчина, турок, говорит, с поручением от Алихана Кая. Хочет погасить наш ипотечный кредит, но сам сделать это не может, нужно моё заявление.

-- Мам, ты же не поверила этим мошенникам? – с упавшим сердцем спрашиваю я.

-- Конечно, нет, за кого ты меня принимаешь! – Возмущается мама. – Я через Мариночку её сына, Толика позвала. Помнишь Толика, юриста?

-- Юрисконсульта из собеса, ага.

-- Какая разница, главное, чтобы юридические термины понимал, не правда ли?! – начинает сердиться мама. – Он всё досконально проверил, помог написать заявление.

-- Мамуль? – я даже не продолжаю, она всё и так понимает.

-- Ох милая, твой Алиханчик сам мне позвонил тогда же, в банке, через этого своего доверенного. Уговаривал, что для него это ничего не стоит, а тебе даст свободу и возможность развиваться дальше. Сказал, что ты хочешь учиться, поехать куда-то в Голливуд, но боишься из-за денег.

Выронив ложку из пальцев, я снова закрываю лицо.

-- А ты правда в Голливуд поехать хочешь, доченька?

-- Да не в Голливуд, а в город Остин, штат Техас!