Тёплой воды ожидаемо не оказалось, а как зажигать висевшее над кранами устройство, Гришка не знал, и согрел воды для Машки в кастрюле, что было, по его мнению, вполне логично – девочка же. Убедившись в том, что всё готово, мальчик двинулся к вороху одеял.

Проснулась Маша оттого, что её как-то очень ласково гладили по лицу. Ощущение было непривычным, давно не испытанным, потому глаза девочки сразу же раскрылись. Увидев Гришу в каком-то тёплом толстом свитере, Маша удивилась. Ещё больше девочка удивилась, услышав то, что ей говорил этот точно необыкновенный мальчик, заботившейся о ней, как никто и никогда. Наверное, прошлое девочки стёрлось, но теперь… Ничем ей не обязанный Гриша беспокоился о ней, как будто она была ему кем-то близким. Впрочем, положа руку на сердце, Маша думала, что уже согласна, пожалуй, на всё. Очень уж всё страшно.

– Я согрел воды, чтобы ты могла умыться, – сообщил Гриша, осторожно разбудив Машу. – И ещё у нас есть завтрак, правда, только на один раз… Но он есть!

– Чудо просто, – улыбнулась девочка, вылезая из-под одеял и разглядывая то, что ей протянул мальчик. – Спасибо… – смутилась она.

Такая забота казалась непривычной, даже очень. Маша, немного подумав, убежала в сторону удобств, каким-то шестым чувством их найдя. Впрочем, вариантов в квартире немного, вот девочка и не растерялась. Всё вокруг было каким-то несовременным, впрочем, сантехника от приютской отличалась мало. Еще её удивлял тот факт, что Гриша не пошёл за ней подглядывать, хотя, насколько она знала, это было бы нормальным.

Пока Маша умывалась, Гриша рассматривал найденную в почтовом ящике газету. Обычная, с привычной советской символикой, за последние годы слегка подзабывшейся, она привлекала взгляд не статьёй о Ленинграде, а датой. Даже если газета пролежала в почтовом ящике несколько недель, дела это не меняло. За окном действительно шла война, только совсем не та, о которой изначально думал Гришка. Он смотрел в газету, а перед глазами вставало Пискарёвское кладбище. Теперь он понимал и где они оказались, и когда, и что их обоих ждёт. Осознавать реальность было сложно, но Гриша уяснил для себя: детство кончилось, начинается жизнь, в которой он просто обязан сохранить Машку живой.

– Кушай, – налив в тарелку уже тепло одетой девочки получившуюся похлёбку, предложил Гриша. – Я ещё лепёшку сделал, её можно будет растянуть на подольше.

– Интересно, что происходит… – задумчиво протянула Маша, заметив какой-то очень тоскливый взгляд мальчика. – На ядерную войну не очень похоже.

– Да… – Гриша помолчал, не зная, как сказать о том, что он обнаружил.

– Рассказывай, – попросила девочка, понимая, что новости ей совсем не понравятся.

– Только не плачь, ладно? – вздохнул мальчик, все ещё чувствуя себя не очень хорошо от таких открытий. Он налил кипятка в чашки, потому что нужно было греться. По крайней мере, сам Гриша так считал. – Мы в Ленинграде. Сейчас ноябрь сорок первого года.

– Ты прикалываешься2? – с подозрением поинтересовалась Маша, а мальчик в ответ просто протянул ей обнаруженную газету.

Маша знала о Блокаде Ленинграда. Да все о ней знали! Девочка понимала, что их ждёт: голод, холод, возможно, смерть. Умирать очень не хотелось, и в таком настроении она, конечно же, вцепилась в Гришку. Читая газетные статьи, Маша понимала, что одна она просто не выживет, потому что не знает ничего о городе Ленина этих годов. Да и о Блокаде помнила только то, что им вдалбливали в школе. Становилось всё страшнее, но мальчик явно понимал, что происходит и что нужно делать, потому девочка решила просто ему довериться.

К вечеру есть хотелось уже сильно, но Гриша решил потерпеть, скормив треть лепёшки Маше. Ему не внове ложиться спать голодным, а девочке, по его мнению, это всё-таки вредно. Маше было очень стыдно, но отказаться она не могла. Просто не хватало моральных сил отказаться от еды. Ночью несколько раз выла сирена воздушной тревоги, но Грише было жалко будить Машу, а взрывы били далеко, поэтому он решил, что опасности нет.

Утро началось с понимания – если не раздобыть еды, они просто умрут с голода. По фильмам и мемориалу Гриша помнил, что нужны какое-то карточки, только не помнил, какие именно и где их взять. Съев маленький кусочек хлеба и отдав остаток Маше, он объяснил девочке создавшееся положение так, как понимал его сам.

– Нам нужно найти еды, а то от голода умрем, – Гриша совсем не хотел пугать Машу, но и обманывать её было неприятно.

– Пошли искать? – спросила девочка, одеваясь. О карточках и особенностях питания во время Блокады она и не вспомнила. Чужие вещи Маша восприняла безропотно, ничего не сказав по этому поводу.

– Давай поищем тут сначала, вдруг найдём что-нибудь? – предложил Гриша.

– Давай! – улыбнулась ему Маша, уже принявшая лидерство мальчика.

Маша начала с комнаты, Гриша с кухни. Оба искали очень внимательно, пытаясь обнаружить хоть что-нибудь, но ничего не находилось. Серый лист бумаги с цифрами и годом нашла Машка, но не стала вчитываться, а просто положила его на стол. Гриша же осматривал комнаты, так ничего и не обнаружив. Прилично утомившись, он вернулся туда, откуда всё началось, и увидел найденное девочкой. Буквально подбежав к столу, мальчик вчитался…

– Маша! Маша! Ты знаешь, что это? – радостно спросил он у девочки.

– Что-то важное? – заинтересовалась она.

– Это карточки! Карточки, Маша! Они очень-очень важные! – воскликнул Гришка. – Живём!

– Карточки… – Маша попыталась вспомнить, но не смогла, опять доверившись мальчику.

Выйдя из подъезда и запомнив его расположение по ориентирам, Гриша повлёк девочку дальше по улице, осматриваясь. По улицам ходили люди, не обращая на него с Машей никакого внимания, а мальчик искал хлебный магазин, даже не представляя себе, как он должен выглядеть. Только успев увидеть вывеску «Булочная», мальчик был вынужден опять бежать в бомбоубежище – завыла сирена, да громкий голос сказал о воздушной тревоге.

Мальчик понимал – окружающие его люди знают, где убежище, поэтому нужно держаться с ними. Так они добежали до очередного подвала, усевшись в тёмном углу. В этот раз были хорошо слышны бахи и бухи сверху, пару раз возникало ощущение, что трясётся вообще всё, даже сверху что-то посыпалось. Но вот окружавшие их люди о чём-то переговаривались, успокаивая пугавшихся детей. Маша, блестя глазами, но стараясь не плакать, прижалась к плечу Гриши, а он уже вполне привычно обнял её.

Бомбили долго, казалось, что почти вечность, но рядом с Гришей Маша чувствовала себя как-то очень спокойно, поэтому она просто прикрыла глаза, задрёмывая. Внезапно люди зашевелились, принявшись вставать, и Гриша девочку решил разбудить. Судя по всему, прозвучал отбой. Когда люди начали выходить, вышли на улицу и они вдвоём, двинувшись дальше, к уже замеченной булочной, у которой стояла длинная очередь. Не решившись лезть вперёд, Гриша дисциплинированно пристроился в самый конец. Судя по всему, предстояло долгое ожидание.

Прижавшись к Грише, Маша ощущала его руку, отчего становилось спокойнее на душе – всё-таки оказаться в самом, пожалуй, страшном времени… Очередь стояла молча, переминаясь с ноги на ногу, мальчик постоянно проверял карточки, понимая, что за драгоценность у него в кармане. Казалось, прошли даже не часы – годы, когда подошла и их очередь. Открывшаяся дверь показала не очень обыкновенный прилавок, за которым обнаружилась закутанная в платок женщина, требовательно протянувшая руку. Увидев такие же серые квадратики, как и та бумага, что была в кармане, Гриша протянул продавщице требуемое. Женщина что-то вырезала из бумаги, вернув остаток, и тщательно взвесила небольшой кусочек чёрного, выглядевшего не очень обычно хлеба, протянув его Грише. Все это она делала молча, ни о чём не спрашивая.

Спрятав в карман карточки и хлеб, контролируя его, Гриша двинулся в обратный путь, цепко держа за руку смотревшую круглыми глазами Машу. Он и сам удивлялся, но понимал, что себя выдавать нельзя, ведь, кроме всего прочего, в Советском Союзе того времени было энкаведе, про которое в их времени рассказывали всякие ужасы. А ну как кто-то поймёт, что карточки принадлежат не им?