С 12 до 14 часов самый тихий период: в течение двух часов только по одноразовому удару –  замедление ритма жизни, приостановка, затишье, время для трапезы, уединения, полудремы. С двух часов дня удары нарастают, возвещая, что время не стоит, движется, что день тратится, истекает и может пролететь впустую. Три удара! – слышишь? Четыре! – еще успеешь сделать какую-то пользу, затягивать уже некогда, а то скоро – пять ударов, шесть!

Семь и восемь как-то пропускаются: дорога, ужин, суета. С девяти бой не тревожит, не мешает, от него отмахиваешься, как от мухи – время фильмов, разговоров, переписок в соцсетях. А ночью – если слышишь не удар, а два – значит: необходимо сделать усилие ко сну. А уж если больше двух – это бессонница, сбой режима, значит днем – редактировать свой распорядок.

И еще бонус – когда заканчивается час работы с клиентом, бой часов возвещает: время вышло. Это лучше, чем сыпучая струйка в песочных часах на столе.

В телеигре “Что? Где? Когда?”  был вопрос о взаимодействии супругов, живущих в напряженном режиме, когда их рабочие графики не совпадают, и они, бывает, не видятся. Но им развозить детей, делать покупки, добираться до работы – семья на стадии боевого сражения по Скиннеру (“Только после того, как наши дети выросли и покинули родительский дом, мы поняли, какое сражение мы отстояли”), и вся эта суета – на одной машине. Поэтому у них сформировался способ безличного оповещения: где один припарковал машину, чтобы другой её, не встретив/разбудив/поговорив, не искал – оповещают через передвижение магнитиков на холодильнике. Напомнило, как раньше по телевизору показывали передвижение шахматных фигур на вертикальной магнитной доске.

Когда задач у семьи много, и партнеры совпадают по ценностям, готовности к самоотдаче, они понимают друг друга даже не с полуслова, а… с магнитика. В функциональной семье найдут способ дать знать.

Прошло пять лет, как мы с мужем переехали в нынешнюю квартиру. Строили её для детей – задолго, угодили в обманутые дольщики, уже и не надеялись. Но завершилось благополучно, правда, когда дети были уже при своих квартирах, и мы переехали в неё сами. Когда познакомились с новым соседом по даче, за десять минут быстрыми штрихами он обрисовал свой жизненный путь, и у него была такая же история с квартирой.

Отличное средство от синдрома опустевшего гнезда – переезд в другое жильё. Когда мы переехали, незаполненные пустые полки шкафов наводили на мысль: пока ничего лишнего, но они наполнятся со временем, как и дальнейшая жизнь, и опять придётся наводить порядок – наглядная перспектива.

Есть такие результаты исследования: когда рождается ребенок, у женщины снижается индекс счастья – нет времени на себя, ограничение свободы и тп. Но зато повышается индекс смысла. И вот – дети выросли и ушли, забрав с собой, а то и болезненно вырвав с мясом, ваш смысл по их выращиванию. И, бывает, не сразу распознаешь то отодвинутое в молодости счастье – распоряжаться собой.

Писательница Марина Степнова рассказывала о своей пра-прабабушке, у которой было 13 детей: когда они выросшие приезжали уже со своими семьями в родительский дом, гостили несколько дней, потом разъезжались, пра-прабабушка садилась на стул и час сидела молча, ждала, смотрела на часы. Час проходил, она говорила: “Ну, всё, слава Богу – не вернутся”, крестилась, вставала и начинала заниматься своими делами – “допекали они её, хотя все были удачными и друг друга любили”.

А полки у нас так пока и не заполнились – еще есть пространство для заполнения.

Сломался у нас на даче пластиковый стул – возле сиденья хрустнул один подлокотник. Сидеть можно, но мало ли: вдруг обопрешься неудачно и упадешь – на всякий случай выбросили. Дачный мусорный контейнер от нашего участка далеко, и мусор возим в городской, как и многие наши соседи. Вывезли отслужившего бедолагу, поставили на помойке у дома.

А на днях шла я мимо ближайшей автостоянки, смотрю: стоит, родной – издалека признала переломчик знакомый на подлокотнике. Но как достойно стоит! – у будки охранника, стильненько так, даже благородно. И двое мужичков на завалинке – степенно восседают, неспешно общаются, разливают, угощаются. Вышел третий – хозяин сия учреждения, важно занял главное место – на стуле нашем, как на троне. Солидно сел, с достоинством.

На даче смотрю на остальные стулья, и вспоминаю того выдворенного. Теперь с той стоянкой как породнилась, стульями.

Вот ведь судьба у предмета: лишним долго стоял в подвале невостребованным, был достан, сломан, выброшен и воскрес, несмотря на инвалидность.

Матюниха в своем дворе была старухой в авторитете. Жила она на втором этаже, окнами во двор, который из них и контролировала.

Дом стоял буквой «П», и если площадка была как бы сценой ежевечернего действа, то лавочный островок его партером, а стены дома – декорациями и закулисьем.

Длинными летними вечерами на окраине детской площадки образовывалась сходка из местных бабушек. У них была своя иерархия, привязанная к долгожительству в доме, величине пенсии и близости к администрации управляющей компании.

Места в лавочной зоне были в основном закрепленными и располагались как бы вокруг несуществующего большого стола, во главе которого в самом центре на небольшом пригорке было место Матюнихи. Когда она меняла у себя в квартире мебель, своё старое кресло вынесла во двор и водрузила его на свой пригорок: «Спина совсем разболелась». Что на него кто-то посмеет сесть – это святотатство никому и в голову не приходило. А чтобы оно и во второй своей мебельной жизни подольше прослужило, чехлом приспособила на него большой кусок полиэтилена, который снимала перед собственным усаживанием, а вставая, вновь покрывала и как-то там закрепляла.

Восседая на своём троне, Матюниха правила двором: бывающие у нее в милости охотно здоровались со всем сборищем на лавочках, неугодные или не подчинившиеся невидимкой проскальзывали по двору, быстро исчезая в своих подъездах. Дети, и даже подростки, были приструнены ею: с возвышения ей был виден весь двор, и она, распоряжаясь вытянутой рукой, дирижировала: «Не бегайте тут! А вы там вон играйте». И слушались…

Обычно в начале вечера Матюниха выходила медленно вразвалку с палочкой, и пока ковыляла от подъезда до трона – то было время от первого звонка до третьего, а уж после – вечерний спектакль: кто в чем пришёл, что купил, почем, чья это там девочка новенькая, вместе ли сегодня прошли домой начальник швейной фабрики с женой, будут ли класть плитку в подъездах в этом году…

Но однажды в безлюдный вечер – то ли из-за погоды, то ли из-за шедшего по телевизору интересного сериала – вышла гулять с ребенком новенькая, недавно заехавшая молодая мамочка, хрупкий стебелек. Поводила своего ребенка по двору туда-сюда, понагибалась к нему, устала и решила отдохнуть. Все сидячие места были на тот момент свободны, и она выбрала самое удобное – тот самый трон Матюнихи. Сняла с него полиэтиленовую накидку, отложила ее в сторону и села.

Просидела она недолго – двор-то под наблюдением неусыпного ока! Под заветным окном на втором этаже распахнулась дверь подъезда, и вылетела из него пышущая возмущением Матюниха – на скорости, без развалочки и без палочки. Нависла над непуганой мамочкой:

– Ты куда уселась?! Это – твоё что ли кресло? Ты что его – выносила, укрывала? Молодая! Н-наглая!

Женщина–стебелек сидела, ничего не понимая. Матюниха схватила её за худенькую руку и стала вытаскивать из кресла. Подтянувшиеся к лавочному островку старухи–завсегдатаи дружно хохотали за её спиной. Злая Матюниха развернулась к ним: