Он еще осматривал все вокруг, когда уловил, что по лестнице на заборол кто-то поднимается.

Яра. Волосы зачесаны назад и уложены простым низким узлом, темное строгое одеяние с привычной связкой ключей на поясе. Связка наверняка тяжелая, но сама вековуха такая легкая, что кажется: подуй ветер посильнее – и унесет. Ее даже защитить хотелось, такой хрупкой она была. Однако Озар еще не забыл, что ему тиун о ней сказывал – ловкой и умелой охотницей Ярозима была в лесах древлянских. А те, кто леса не боится, особой силой обладают.

– Хорошо, что ты пришла, Яра, – сказал Озар. – Не хотел первым тебя тревожить, но мы-то оба знаем, что тебе есть что сообщить.

Она стояла рядом, положив руки на бревенчатый парапет заборола, смотрела на синеющее вдали небо, на позлащенные розовыми отсветами заката бревенчатые вышки на киевских возвышенностях. Видать, не просто так пришла сюда Яра, но почему-то не решалась начать разговор, молчала.

Озар заговорил первым. Он не стал сразу расспрашивать, а просто указал на заметные сбоку башни княжьей горы и частоколы Копырева конца напротив, при этом заметил, что как бы ладно все это ни смотрелось, с другой стороны Хоревицы вид куда краше. Там и людный Подол к Днепру подступает, и сам Днепр сияет, как диво широкое, украшенное до самых далей зелеными островами по течению. А какой привольный простор за рекой открывается! Словно сами боги постарались вложить всю душу, когда создавали этот край.

Голос у волхва при этом был задушевный, чуть хриплый и негромкий, прямо обволакивающий. И так же задушевно он признался, как был поражен этими киевскими землями, когда пятнадцать зим назад прибыл сюда служить на капище из дальних лесов волынянских.

– Так ты родом из волынянского племени? – спросила, повернувшись к нему, Яра. – Надо же, даже в говоре твоем того не угадывается.

Она улыбнулась. Племя волынян исстари соседствует с древлянскими землями. Бывало, что древляне и волыняне воевали между собой, бывало же, что и мирно жили, торговали, на праздники вместе сходились. Вот и говор друг друга узнать могли. Однако и сама Яра от древлянского произношения в Киеве избавилась, как обычно избавляются все, кто пожил в стольном граде несколько лет. Но все же то родовое, старое всегда пришлых волнует. Вот Яра и стала слушать Озара, который рассказывал ей о том, как жил в волынянской земле, где особенно почитали бога Рода, прародителя людей. Однако и иных небожителей волыняне почитали, того же Перуна Громовержца грозного. Именно на его капище на речке Горыни и служил Озар с отрочества. Капища на реках обычно самые богатые и значимые, ибо каждая река – это путь, по которому идет основное движение, где ходят струги под парусами или на веслах, привозят издалека торгующий люд. И как-то от торговцев Озар и прознал, насколько еще при князе-воителе Святославе стал почитаем в Киеве Перун Громовержец. Вот и решил он из глуши своей перебраться туда, где божество, которому служил, возвеличили над остальными. И получилось же, когда добрался до столицы на Днепре. Хотя и не сразу.

Озар раскрывал ключнице свое прошлое искренне, но в то же время с умыслом – хотел, чтобы она перестала дичиться его и доверилась. Он поведал, что сперва киевские перунники не приняли юного волынянина в свой круг. Они были озлоблены и недовольны тем, что при Ярополке Святославовиче им не оказывают былого почтения, и закрывались от людей. Но киевляне и сами не сильно жаловали тогда Перуна. Ведь несмотря на прославление воинственного Громовержца, тот не защитил князя Святослава от печенегов на Хортице. А потому пошли киевляне к капищам других богов – благо их немало было как в Киеве, так и в окрестностях. В те времена славили все больше Велеса, помогавшего торговым людям и скотоводам, несли дары и Сварогу небесному, и Даждьбогу плодородному, а бабы особенно Макошь почитали и одаривали ее капище, чтобы Долю им легкую сплела пряха людских судеб. Перун же как бы особняком тогда стоял, капище его часто пустовало.

Озару пришлось устроиться там, где приняли. Одно время даже прислуживал у изваяния Марены[96] злой, которую киевляне не любили, но подношения все же несли, чтобы откупиться от богини, насылавшей бе´ды. Правда, ее служители тоже особым расположением у людей не пользовались, так что при ней трудно было возвыситься. Однако время шло, люди успокаивались после гибели Святослава. К тому же в Киеве становилось все больше христиан, а это смущало и тревожило служителей. Именно тогда они начали понимать, что пора усилить свое влияние, пока чужая вера не разрослась, не увлекла людей. Вот и стали набирать на капища служителей более молодых, толковых, знающих. Это было его, Озара, время, и он смог подняться и заслужить уважение. Ну а потом, восемь лет назад, он стал волхвом на главном капище, какое установил над Днепром князь Владимир.

– Славные были деньки! – воскликнул Озар. – Молодой князь – дерзкий, смелый, умный. Князь-победитель! Он и вечно бунтующих вятичей покорил, и ятвягов побил, и с булгарами заключил выгодный мир. Перун благоволил к нему. А Владимир… Он предал старую веру!

Озар застонал, склонился над парапетом, опустив голову на руки, и надолго умолк. Горько ему было. А еще ждал. Ждал, что скажет Ярозима. Он открывал перед ней душу, зная, что и она отзовется. Одинокая, по натуре своей заботливая, пережившая много в жизни… Озар не сомневался, что ей тоже есть чем поделиться. И Яра ответила.

– Меня в капище Лады родовичи некогда отправили. Ты ведь знаешь, что это такое, волхв?

Озар вздрогнул. Ну кого-кого, а Яру… и на капище Лады!.. Лада – богиня любви и плотских утех, людям она мила. Если насильно туда не отправляют.

Он так и сказал. Но Яра лишь вздохнула глубоко.

– Я когда повзрослела, не играла в ладины любовные игрища у нас в селении. А уйду в лес на охоту – и мне там хорошо. Я ведь сирота, матушка умерла, когда я еще совсем малая была, кто отец мой – не ведаю. Так что, если пропадала в лесу долго, никто особо не тревожился. Потом и вовсе стали поговаривать, что мать меня от лешего понесла, – слишком я отстраненная да нелюдимая им казалась, ни к кому не тянулась, ни с кем не заигрывала. Да и с кем, если знала, что меня красавицей не считали и скорее бледной кикиморой назовут, чем подарят венок на весенних гуляниях. Но я как-то свыклась с этим. К тому же из леса я всегда не с пустыми руками возвращалась, и это ценили. Потому и не обижал меня никто.

А потом как-то случился недород на наших репищах[97]. Один год репа вся усохла в жару, второй год неурожай случился, а там и на третий не было всходов. Сперва люди обходились – лес-то накормит, да и в реках рыба водится. А вот с земли взять было нечего. Словно проклятье кто наслал на наши грядки и участки вокруг селения.

– А вы не пробовали оставить старые поля и взять у чащи новые участки да обработать их? – не сдержался Озар. – Земля у вас просто истощилась, в лесном краю такое бывает.

Яра повернулась к нему. Закатный отблеск розовил ее скулу, светлые брови казались золотистыми в этом свете. Как и пушистые ресницы, осеняющие прозрачные глаза.

– Умный ты, волхв, все знаешь. А те, которых наши старейшины покликали из чащи, такого сообразить не сумели. Но долго ходили да пели заклинания вокруг плетней, знаки какие-то выкладывали камнями по кромке вспаханной земли. А когда и это не помогло, они заявили, что в селище есть некто, кто заповеди богов не исполняет, вот и разгневались небожители. И пошли волхвы с заклинаниями от двора ко двору, вглядывались в лица моих родовичей. А потом указали на меня. Дескать, я законы Рода нарушила, не для того меня бабой он сделал, чтобы я жила, как парень, и долг свой перед родовичами не выполняла.

Озар понял: есть непреложное правило – каждая женщина в селениях обязана забеременеть и дать новую жизнь роду. Это ее первейший долг, ее обязанность. А еще понял, что не просто так волхвы указали на Яру. Видать, сперва расспросили людей в селении и нашли того, кто подойдет им. Яра была сиротой, за нее вступиться некому. Вот и было решено пожертвовать ее.