Вышебор в отсутствие хозяйки Мирины сразу занял главное место во главе стола. Довольно поглядел на остальных и, властно придвинув блюдо с хлебом, принялся по-хозяйски резать его крупными ломтями. Движения у бывшего дружинника были сильные, уверенные. Озар наблюдал за ним, отмечая былую сноровку умелого рубаки, все еще широкоплечего, с могучими руками, словно сила и не оставила их. А вот ноги богатыря были покрыты тканой холстиной, пряча от глаз их слабую неподвижность.
Вышебор заметил, как на него смотрит волхв, однако не к нему обратился, а прикрикнул на Моисея, дескать, куда это он запропастился и почему его пришлось спускать с горницы силачу Бивою?
Озар вступился за хазарина:
– Не взыщи, это я задержал твоего стража. Ну а разве не привычно, что Бивой сейчас тебе прислуживает? Как я понял, именно он тебя всегда обихаживал, и ты никогда не жаловался. Вот только в воды Почайны в тот день не он тебя вкатывал на креслице, а холоп Жуяга. Так говорю?
Сидевший неподалеку Бивой только взглянул на волхва из-под пышной челки, повел усами, словно намереваясь ответить, но смолчал, позволив Вышебору отвечать догляднику.
– Бивой тогда отказался идти на обряд крещения, – произнес важно старший Колоярович. – А Жуяга – ты не смотри, что росточком он мал, на деле силен и крепок – вполне сгодился меня, увечного, таскать. Вот и в Почайне он все время подле меня был, пока этот пес Бивой где-то отсиживался…
И Вышебор скривился, глядя в сторону молча хлебавшего варево Бивоя.
Повариха Голица стояла в стороне, как и положено кухарке во время трапезы, но тут за сына вступилась:
– Это хорошо, что Бивой не пошел тогда к Почайне. И хотя Дольма был недоволен, Бивой на своем настоял и остался в тереме. А в итоге вышло, что сама Доля[64] оградила его от дурного подозрения. Не было моего сына со всеми, когда хозяина порешили, вот на него никто дурное и не подумает. Как на нас всех, бедолашных…
И она сурово зыркнула на вольготно расположившегося за столом Озара. Но гневные бабьи взгляды того не смущали. Он задумчиво вертел в руках деревянную ложку, а потом спросил:
– Неужто Бивой, прожив столько лет с купцом-христианином, не проникся его верованиями?
Опять отозвался Вышебор. Разгладив широкую, прошитую сединой бороду, он заявил:
– Так братец мой ранее никого насильно менять веру не уговаривал. Ха! Я ведь понял, что он только себя считал достойным веровать в Создателя. Ну, про Христа Дольма-то нам, конечно, рассказывал, но как будто свысока. Мол, он один заслуживает истинной веры, а мы тут все… Зато как только Владимир повелел всем креститься, Дольма сразу строг стал, передал его наказ и потребовал от своих людей беспрекословного подчинения. И сильно разлютился, узнав, что Бивой наотрез отказался идти. Вот и остался Бугай отлеживаться на сеновале, когда мы все к Почайне отправились.
– Выходит, ты остался при нашей исконной вере, парень? – с улыбкой повернулся Озар к Бивою.
Тот отмалчивался, сидел нахмуренный, только слегка подергивал пышный вислый ус.
Озар добродушно засмеялся:
– Ну и ладно. Кто-кто, а я, сам понимаешь, тебя за то журить не стану.
В это время сидевший по правую руку от Вышебора нагулыш Дольмы Тихон поднялся:
– Мы молитву не прочитали. Отец был бы этим недоволен. Так что тебе придется помолчать, кудесник.
Тут даже Озар поперхнулся варевом. Но остальные мальчишке не перечили, послушно замерли, пока Тихон высоким звонким голосом произносил полагающиеся слова.
Озар его не слушал, продолжал есть. Ах, хорош же борщ у поварихи Голицы! И корешки в нем, и капуста свежая, и свекольный сок малиновый, зелени душистой много. А еще к борщу подали целую миску пышной сметаны, чтобы каждый положил ее себе в варево сколько пожелает. И уже по одной сметане можно понять, как богато живут домочадцы этого двора. Сметана у простых киевлян считалась лакомством, ее не ели, когда пожелают, а обычно копили, чтобы после сбить иной продукт – жирное масло-сырец. Сама же сметана – это почти боярское блюдо. Или купеческое. Или жертвенное…
Озар вспомнил, как в старые добрые времена люди старались умилостивить богов-небожителей, принося к их изваяниям крынки со сметаной. Считалось, что боги любят сметану особо… ну разве что кровь жертвенную больше. Когда человеку надо было что-то вымолить у небожителей, а у него не имелось для требы жирной сметаны, он приносил на капище в жертву петуха или козленка; те, кто побогаче, бычка приводили. Их кровью орошали алтари перед изваяниями. Реже, во дни великих событий, жертвой становился человек… Боги тогда чувствовали себя великими, получив наивысшую жертву. И все же волхвы редко прибегали к пролитию человечьей крови – только в особых случаях. Да и самим служителям капища какой прок был от такого жертвоприношения? Но это Озар понял, когда достаточно послужил у изваяний богов.
Человека на алтарь – это лишь для устрашения народа, для подтверждения непреклонной власти волхвов. А вот обычными подношениями, вроде той же сметаны, после того как та постоит у изваяния, служители любили себя побаловать. Как и яйцами, мясом зарезанных на алтаре петухов и ягнят. Кровь – алтарю, а остальному съестному не пропадать же! И когда народ расходился, волхвы сытно ели, вкушали мясное и молочное, резали хлебы-подношения. Треб бывало столько, что и жавшимся к капищам каликам и нищим перепадало. Бедный люд благодарствовал за то служителям, но в народе все равно поговаривали, что, мол, служители в Киеве рожи разъели, кушаки на них еле сходятся. Небось, не лесные ведуны, какие корешками да репой с огородов питаются. Поэтому, если главный волхв на капище не глуп, он аппетиты своих служителей попридерживал. Но все одно, не выбрасывать же данное богами бродячим собакам? Вот и добрéли на сытых требах волхвы, лица их лоснились. Плохо иное: те же киевляне считали, что попы христианские на Подоле не столь жадны, не разъелись на подношениях, а значит, веры в них поболее, чем у сытых киевских служителей. И пошла весть, что у христианских священников душа чище, что ближе они к высшим силам, чем свои волхвы, какие едят от пуза да еще и приторговывают тем, что из даров перепадает. Но что же делать с теми кусками полотна или ремесленными поделками, какие люди приносили к изваяниям, не складывать же? Вот и отправляли на рынок. А серебро, полученное за продажу, хранилось в волховской казне. Пригодится. А как же иначе? Богатство силу всем дает, вот и киевским служителям богов так же. Некогда князь Ярополк попробовал было приструнить властных служителей, но волхвы дали ему такую откупную, что князь смирился, оставил их в покое. А вот с Владимиром подобное не вышло. Слишком богатым вернулся князь из похода на Корсунь, чтобы на подношения от волхвов позариться. Да и окружение его больше о чудесах и роскоши византийской подумывало, но главное, что души их уже попали в сети того, кого христиане Создателем называли. Свое-то привычное их уже не столь волновало. Люди так устроены, что им новое и неизведанное кажется куда интереснее и важнее того, что было привычным, успев даже поднадоесть.
Глубоко задумался обо всем этом Озар, не сразу и услышал, что его окликает Вышебор.
– Или ты совсем оглох, волхв, после молитвы христианской! Слышишь, что говорю? Ты тут ко всем с расспросами пристаешь, а меня словно избегаешь. Подозреваешь в чем или не уважаешь?
Озар поджал губы, чтобы сдержать улыбку.
– Я просто не спешу, почтенный. И каждого расспрошу, когда придет время.
– И скотников? – кивнул на дальний конец стола Вышебор.
В доме богатого купца Дольмы еще не отказались от обычая садиться за стол вместе с челядью. Однако бывшего княжеского дружинника Вышебора это сердило. Дескать, нечего навозникам за одним столом с хозяевами восседать. Вот были бы тут корабелы Дольмы…
И вновь к Озару обратился:
– Слышишь, что говорю, кудесник? Если бы корабельная ватага моего брата сейчас была в Киеве, тогда тебе, неспешному, забот бы прибавилось, чтоб каждого допросить. Раньше как усядутся все за стол… То-то шумно и весело, то-то есть кого послушать и с кем меда хмельного выпить. Эй, Яра, молчунья белобрысая, отчего не повелела распечатать бочонок меда к обеду?
