— Ты всё-таки похожа на русалку, — говорю, поднимая свою девочку с песка — не хватало ещё простыть.

Мари надевает платье, поворачивается спиной снова, на этот раз, чтобы застегнул:

— Чем же?

— Ты заставила меня полюбить океан, — шепчу ей на ухо. — Научила дышать им.

— Разве я заставляла, Кир? Ты нырнул с головой более, чем добровольно, ещё и меня за собой потянул, — смеётся моя личная русалка. Потом становится серьёзной. — По поводу тех слов, что сказала здесь, когда ты меня забрал от Джавада. Я злилась на тебя. Долго. Эта злость практически вытеснила из моего сердца любовь. Но сейчас я сожалею. Я рада, что не сбила тебя, Кирам Арафат. Ты — самое худшее, что случилось со мной, но в то же время и самое лучшее.

Такого отвратительного признания в любви я не ожидал. Мари не изменяет себе, всё как обычно.

— Это взаимно, солнце. Пойдём, вдруг Джамиль проснётся.

Мы возвращаемся в машину, но сын всё так же сладко сопит на заднем сидении.

— Самое классное в том, что мы уедем, Кир — это то, что нашим детям не придётся повторить нашу судьбу. Они сделают свой выбор сами, — нарушает тишину Мари, разглядывая спящего Джамиля. — Но этот парень разобьёт не одно девичье сердечко, когда подрастёт, — ухмыляется она. Смотрю на сына, который не подозревает о том, что мы обсуждаем его сейчас. Я не особо разбираюсь в мужской красоте, но знаю, что Джамиль вылитый я в детстве. И Мари наверняка просто льстит ему, потому что любит. Нас обоих.

МАРИ

Мы бежим, оставляя позади всё, не берём ни единой вещи. Мне наплевать, напоминания о Палере не то, что я хочу забрать в новую жизнь. Немногочисленные фотографии, сделанные здесь, загружены в облако, доступ к которому есть у Нейта. А телефоны пойдут ко дну вместе с яхтой. Джамиль уже знает о предстоящем приключении и страдает, что не может взять все свои любимые гаджеты разом. Кир отмалчивается по большей части, уверяет, что нет ничего такого, что нельзя было бы купить потом. Мы отправляемся в море на неделю ловить свой шторм, но как назло погода стоит тихая. Для купания холодно, поэтому просто общаемся, играем с детьми и, конечно, проводим много времени вдвоём, спрятавшись от них в каюте. Боюсь представить, чем Кир с Нейтом заманили Ариадну, но она погибнет и воскреснет вместе с нами. Она действительно превосходная няня, так что я рада этому факту. Мы встали на якорь в довольно укромной скалистой бухте, максимально близко к границе с соседней Элеттой. Оттуда за нами придёт лодка, как только настанет время. А пока стараемся расслабиться и получать удовольствие.

Рада презабавно ползает по неустойчивому полу, смешно оттопыривая попу, чем приводит Кира с Джамилем в неописуемый восторг.

— Здорово же, что она есть, — он отвлекается на меня с такой тёплой улыбкой всего на пару секунд.

— Здорово, — улыбаюсь в ответ.

Кир тянется ко мне с поцелуем, но не спускает глаз с дочери. Это очень шустрый бесёнок, того и гляди норовящий плюхнуться за борт.

— Может ещё одну? — улыбка становится ужасающе провокационной.

— Я не против, при условии, что вынашивать и рожать будешь ты, — даже Джамилю смешно от этих слов. Мне нет, я чертовски серьёзна.

— Ну нет, так нет, — тут же идёт на попятную. — Мари, я не буду просить прощения, за то, что сделал это против твоей воли, потому что мне не жаль, — смотрю на него, прищурившись. Это он сейчас на ссору нарывается? Кир, до этого вальяжно развалившийся на диване, резко срывается с места, ловит дочь у самых дверей на открытую палубу и возвращается ко мне. — Но я клянусь больше так не делать, — продолжает, как ни в чём не бывало, сажая Раду мне на колени. Малявка смотрит на меня своими огромными глазами в обрамлении пушистых чёрных ресниц, и её, конечно, невозможно не поцеловать в курносый нос.

— Конкретно за эту дочь я тебя, так и быть, прощаю, — показываю ему язык. Рада бесцеремонно лезет в вырез сарафана, намекая, что пора перекусить, и сын понятливо выбегает, чтобы не смущать меня. На самом деле мне без разницы, это естественный процесс, но Кир непреклонен в данном вопросе. Что ж, особенности восточного воспитания никто не отменял. Для своей страны он итак излишне толерантен. Малышка сладко чмокает у меня на руках, а её отец шепчет мне на ухо, как идеально мы смотримся вместе. Когда она в итоге засыпает, отношу дочку в кроватку и хочу уже вернуться в кают-компанию, но Кир затягивает меня в нашу спальню.

— Я тоже хочу грудь, — заявляет нахально. Хорошо, я как раз хотела кое-что обсудить. Мы уже несколько дней на яхте, бриться при такой качке просто нереально, и он колет мне шею ощутимо отросшей щетиной. Может, стоит намекнуть ему, что человечество давно изобрело электробритвы? В некоторых вопросах мой мужчина чересчур консервативен. Достаю и защёлкиваю на его запястьях наручники, толкаю на кровать и преспокойно усаживаюсь сверху. Скованные руки не дают Киру снять с меня платье, и он недовольно фыркает, на что я лишь мило улыбаюсь.

— Я вот подумала, что тебе мешает сделать мне какую-нибудь гадость снова, а потом заявить, что ты не жалеешь и даже извиняться не намерен? — взгляд его тут же меняется, из обжигающего становится сердитым. — Потом пообещаешь больше так не делать… — тяну я, ладонями поглаживая нервно вздымающиеся бока.

— Мари, во-первых, Рада — не гадость…

Но я обрываю его:

— Рада — нет. Но то, что ты сделал, называется репродуктивное насилие. И тебе не жаль…

— Ты сказала, что прощаешь, — смотрит вопросительно

— Что поделаешь, я не очень умная женщина. Но где гарантии, что ты не выкинешь что-то подобное снова?

Вместо ответа Кир внезапно садится и перекидывает сцепленные руки через мою голову, крепко прижимает к себе.

— Никаких гарантий, солнце. Точно так же, как у меня нет гарантий, что ты не сбежишь с Джонсоном, стоит нам оказаться на Сайшере.

Признаться честно, в моей голове мелькала такая мысль, но… Этот хмурый засранец мне слишком дорог. Дороже свободы. У меня было время разобраться в себе, ведь по большей части последние полгода я провела в одиночестве.

— Не сбежишь, — ухмыляется Кир, поняв всё по моим глазам. — Обещаю советоваться с тобой по всем важным вопросам, касающимся семьи. Веришь? — киваю, само собой. — Тогда вернёмся к тому, ради чего сюда и пришли, — он целует меня глубоко и жадно. — Где моя грудь, солнце? — смеётся, прикусывая нижнюю губу. Этот "младенец" всё же гораздо настойчивее, придётся "покормить"…

КИРАМ

Ожидание тяготит, и в то же время, пока мы ждём… Я дома. Всё решено, но последний шаг делать мучительно. Давно так много не общался с семьёй, вечно занятый чёртовой кучей дел, и сейчас ловлю кайф от каждой минуты проведённой с ними. Джамиль так быстро и незаметно вырос, совсем взрослый уже, с ним интересно поговорить. Рада — тут и обсуждать нечего, моё крошечное солнышко. От одного взгляда на неё жизнь становится краше. Мари злится всё ещё, хоть и говорит, что простила. Репродуктивное насилие. Нет, солнце, ты обещала мне дочь, а обещания надо выполнять. Более чем уверен, что она так и не решилась бы. А я хотел, чтобы у нас появилась эта малышка ещё десять лет назад. Была бы сейчас уже такой же деловой как брат и вила бы из меня верёвки. Интересно, сделай я так на десять лет раньше, как сложилась бы наша жизнь? Рискнула бы Мари уйти с моим ребёнком под сердцем? Этого я знать, пожалуй, не хочу, поскольку сомневаюсь в ответе. Но сейчас она планирует остаться, и ради этого я готов горы свернуть, не то что затопить одну древнюю яхту. «Линию», конечно, жаль, с ней связано много воспоминаний, но она в любом случае устарела. Купим на Сайшере что-нибудь более новое и просторное. Я вкалывал как проклятый последний год для того, чтобы мы могли себе ни в чём не отказывать в нашем «посмертии».

Штормить начинает ближе к ночи на четвёртый день, я уже связался с неким Уоррингтоном, который страхует нас в Элетте и отвечает за все передвижения. Джонсон хотел прилететь лично, но в итоге мы решили, что это будет слишком «палевно» — его слова. Речь Нейта порой просто поражает, безусловно. Странно, что Мари не выражается так же, ведь они во многом похожи, от мимики и жестов, до взглядов на жизнь. Рада хнычет, Джамиль собран и серьёзен, что не может не радовать, а Мари словно горит вся изнутри предвкушением приключения. Судя по всему, надо ей периодически устраивать вот такие чётко контролируемые встряски в будущем, иначе она найдёт себе приключения самостоятельно. И, боюсь, мне это не понравится. За нами приходит совсем крошечный катер, который мотает по немаленьким уже волнам как щепку, и сажать в него детей откровенно страшно. Но парень, который управляет этой скорлупкой лучший из лучших, всё получится. Усадить женщин и детей — полбеды. Теперь мне надо запустить яхту прямым ходом на ближайшие скалы. Мари кусает губы, вся побледнела. Видимо, только сейчас поняла, насколько это опасно. Но выбора нет. Я спрыгиваю с борта, когда до столкновения остаётся каких-то метров тридцать, и я не совсем идиот всё же, мне ещё детей вырастить надо — поэтому в жилете. Меня втягивают на катер в четыре руки Мари с Джамилем, и зуб на зуб не попадает от холода. Мы уже полным ходом движемся в сторону границы, но, не сговариваясь, оглядываемся туда, где наша «Линия» беспомощно идёт ко дну с пробитым боком. Ветер кидает лодку из стороны в сторону, мокрые с головы до ног все, не только я. Все, кроме Рады. Наша няня не зря считается одной из лучших в мире — дочь укутана в какую-то клеёнку, смутно напоминающую дождевик для коляски. Почему она об этом подумала, а я нет? Спустя сорок минут адской качки, мы подходим к пристани какой-то крошечной деревушки, швартуемся с огромным трудом, и когда наконец покидаем катер, ноги отказываются стоять ровно, привыкшие к бесконечному движению. Немногословный мужик привязывает лодку и ведёт нас к миниавтобусу, припаркованному неподалёку. По внешнему виду этого парня не скажешь, что он только что заработал трёхгодовой оклад топ-менеджера крупной госкорпорации — он явно не в восторге от всего происходящего. Из автобуса выходит очередной незнакомый персонаж, но незнаком он только мне. Мари радостно бросается на мужика, не заморачиваясь с тем, что оставляет на его толстовке мокрые следы. Он поднимает и кружит её в воздухе, с идиотским смехом.