– Есть трошки, – ответил он, невольно подлаживаясь под малороссийскую мову.

– Оцэ добре, – теперь уже вплотную, как говорят боксеры, разорвала дистанцию темная глыба и превратилась окончательно в человека. В тусклости фонаря, к которому они приблизились, явственно обрисовался паренек лет шестнадцати-семнадцати, за два метра ростом, неимоверно узкоплечий и сутуловатый. И не глыба вовсе, а так – орясина. Глаза округлились, выдавая удивление их обладателя, тоже явно не ожидавшего встречи. Очевидно, со стороны Олег, с его мощной фигурой десятиборца и косой саженью в плечах, гляделся весьма внушительно.

Чиркнув спичкой, Олег дал прикурить парубку. Тот ухватился за ладони, в которых плясал язычок пламени, схороненный от ветерка. Конопушки на его курносине окончательно расслабили Олега. «Такой дедушку лопатой не убьет…» – усмехнулся он про себя. И, перехватывая инициативу, спросил уже без украинизмов:

– Что, Гриша, в такую рань не спится?

– Та дивчину провожав до хаты. Живэ у чорта на куличках!

Когда между молодыми людьми год-два разницы, разговор налаживается сам собой. Выяснилось, что пареньку действительно шестнадцать лет. «В мэнэ два ноль пьять», – с явной гордостью, как о чем-то важном, доложил первым делом Гриша. Когда ты учишься в десятом классе киевской школы и играешь центровым в баскетбольной сборной Украины, это приобретает особый вес. Ну а если летом на каникулах команда гуртом отправляется на южные сборы (Гриша сказал: «На юга», – «г» фрикативное можете попробовать хакнуть сами) – чем не житуха. Ранние овощи, а затем и фрукты, баранина в шашлычном и прочем виде, солнце и море. Есть, правда, сдерживающий фактор во всем этом великолепии – тренировки. Через неделю непрерывного стучания мячом о паркет спортзала, если на улице пасмурно, или же беготни по красному, растертому в пыль клинкеру открытых площадок хочется к маме.

– Я «столба» граю, – сообщил важную подробность Гриша.

– На тебя хоть сейчас лампочку вешай, – оценил его габариты Олег. Он и сам любил погонять на разминке баскетбольный мячик, дважды играл нападающим за институт на первенстве области. Ему случалось заколачивать мяч в кольцо двумя руками сверху, когда он взмывал на две головы выше всех под щитом. Прыжок чемпиона! Но серьезно совмещать основную любовь – легкую атлетику – с побочным видом не хватало ни сил, ни времени. И когда тренер по баскету Бабылов ругнул его после очередной неявки на тренировку: «Не надоело тебе грязь на стадионе месить, Фокин? Нам «столбы» позарез нужны…» – «Ах, «столбы» вам требуются, а не люди!» – вспылил внутренне Олег – и наотрез отказался от совместительства. Взбунтовался в нем не спортсмен-многостаночник, а чуткий к слову и весьма ранимый лирик. «Столбы!..» А чугунные бабы не хотите?» На том раздвоение спортивных интересов завершилось, хотя баскетбол и остался любимой разминкой перед основными занятиями в многосложном десятиборье.

– Где живешь? – уточнил он маршрут у попутчика.

– Готель «Таврыя», – откликнулся «столб».

– И что, вам дозволяют по ночам разгуливать? Режимить не обязательно?

– Ни! У нас строго! Цэ мы писля контрольной гры. Трэнэр дав отпуска – дискотэка. А у кого дивчата е – допроводыть до дому.

Гостиница «Таврия», насколько помнилось Олегу, была как раз в центре города, в двух шагах от художественной галереи Айвазовского. Эти два главных ориентира помогут ему побыстрее найти бабушкин дом. В последний прошлогодний приезд сюда именно так он и ориентировался.

Неоновая вывеска гостиницы была почему-то на английском языке. «Hotel», – прочитал по-русски Олег и усмехнулся: получилось – «хотел». «Чего хотим, чего ищем, – всплыла философема. – Чего я желал-хотел? Что будет на самом деле?»

– Ось и прыйшов, – гуднул на прощанье юный баскетболист.

– Счастливо! – протянул руку легкоатлет и лирик. – Заткни за пояс этого негра Чемберлена, а то он совсем распоясался в своей эн-би-эй.

– Ага, – согласился Гриша.

На том и расстались, как и с Наташей, – навсегда. И снова солоноватый налет покрыл губы Олега. А может, это от ночного марш-броска?

В глаза неожиданно влился молочноватый рассвет. Ручные часы показывали без четверти пять. Куда же теперь шагать? Олег вспомнил, что возле бабушкиного дома он обычно видел афишную тумбу киношки. Он всмотрелся в пустынность улицы. Брусчатка горбатилась, покрытая крупной росой. У решетки водосброса валялась арбузная корка с почерневшей недоеденной мякотью, брошенная, наверное, каким-то пресытившимся отпускником. В эту пору они обычно наводняли Феодосию, чьи дешевые рынки и бесконечные пляжи притягивали как магнитом бледнолицых северян. Весь сезон здесь шла серьезная борьба с авитаминозом и чистотой городских улиц.

Через пару коротеньких, в два-три дома, кварталов вырисовалась знакомая тумба. На афишке детского кинотеатра рукой неведомого грамотея сикось-накось было начертано синей краской: «Конёк-горбунёк». «Так смешнее», – невольно отметил Олег местную народную трактовку заглавия ершовской сказки.

Дальше было просто. Свернуть и пройти под низенькой аркой во внутренний двор старинного двухэтажного дома. Постучать в высокое окно слева от крыльца. Ждать, когда его услышат. Наконец бабушкино заспанное лицо нарисовалось в мутном стекле оконного подрамника и напомнило собою рембрандтовские портреты стариков, скудно освещенных не столько внешним источником света, сколько едва колеблющимся в них самих свечением последнего тепла.

Бабушка Мария без очков не узнала внука, но вещее сердце подсказало ей раскрыть оконные створки. Наверное, в самом постуке было что-то родное, одной ей ведомый шифр, вычисленный в бессонные ночи ожиданий.

Судьба разбросала по свету всех ее прежних мужей, которых затем одного за другим прибрал Бог. Своими гнездами обзавелись три дочери. Старшая, Нина, мать Олега, обосновалась в Добровольске. В Находке жила младшая, Зинаида. Средняя дочь, красавица Валентина, всю жизнь скиталась по северам, от поселка Дежнева на Чукотке до сталинской постройки чудо-города за Полярным кругом – Норильска. Именно она и заслала мать неким эмиссаром в райский уголок Крыма – древнегреческий полис Кафу, нынешнюю Феодосию. Мать обживется на юге, и, когда придет Валентине время пенсионного отлета из Заполярья, посадочная площадка у Черного моря примет перелетную птицу. Большую часть беспокойной жизни бабушка Мария посвятила именно средней дочери, чем навсегда лишила себя любви и почитания младшей, Зинаиды. Старшая, Нина, лишь изредка видала мать, когда та делала остановки на Амуре.

Олег ребенком воспринял бабушку как величину непостоянную, временную, но – существующую. А посему, когда подрос и стал ездить по стране на соревнования, его потянуло к бабушке Марии. Было в ее имени что-то библейское, первородное, согретое нецерковным христианским православием. Ребенком он слышал вечерние, шепотком, молитвы бабушки, обращенные к ее тезке – деве Марии. В них бабушка просила у Христовой родительницы здоровья для внука, для дочери и зятя, призывала заступиться и оборонить от нечистого. Олежка понимал это так, что надо умываться с мылом и чистить зубы. И когда по утрам бренчал соском жестяного умывальника, смывая с глаз щиплющую мыльную пену, и драил содовым скрипучим порошком свои остренькие двадцать восемь зубчиков, а порой и некомплект из-за выпадания молочных, то искренне веровал, что все это очень нравится Деве. И она даст здоровья маме, которого у нее становилось все меньше и меньше после каждой новой операции… В прошлом году мамы не стало. Она умерла от неизлечимой болезни, и с нею ушли детство и ранняя юность с их наивной беспечностью и верой в бессмертие.

При открытом окне виднее стали многочисленные морщинки, сетью опутавшие бледное, удлиненное, с чуть отвисшими щеками лицо бабушки. Тусклые глаза несколько мгновений изучали Олега, словно искали подтверждения правоте предчувствия. Наконец и глаза, и лицо озарились первой радостью, да так, что бабушка словно помолодела в один присест.