Ахнув и всплеснув руками, она исчезла из оконного проема, чтобы через минуту появиться на крыльце в старом ситцевом халатике, шлепанцах на босу ногу. На ходу дрожащими руками оправляла волосы, подтыкая седые букли высоким гребнем. Согбенность и ветхость куда-то спрятались, словно бабушка оставила их за дверью.

– Олежка… дитятко мое… – обхватила она руками шею внука, стоящего вровень с ней – бабушка на крыльце, он на земле. – А мне сон был… Собака громадная… И точно!.. – Бабушка разорвала объятья, отстранила голову Олега, пристально и жадно изучая облик внука от макушки до пят. Потом разом всполошилась: – Да что же мы тут стоим? Иди… иди сюда… ко мне…

Минуя стоявшие в сумрачном коридорчике сундуки и ведра, пыльные коробки и висящие на стенах старые одежки, они вошли в комнату. Высокий не по-современному потолок давал ощущение простора, хотя едва ли помещение было больше двух десятков квадратов. В правой стороне, за ширмой, стояла взбулгаченная старомодная кровать с никелированными облупившимися шишечками на спинках. Слева у стены притулился стол, накрытый потрескавшейся по свисавшим углам клетчатой светло-коричневой клеенкой. Его подтыкали два разномастных стула в содружестве с маленькой табуреткой. Над столом висела репродукция из «Огонька», памятная Олегу с детства – знаменитая рембрандтовская «Даная». Олега удивляла в бабушке эта непонятная ему странность: христианское пуританство в быту и открытое ликование избыточной женской плоти на цветной глянцевой журнальной обложке. Откуда ему было знать, что бабушка видела в Данае свою канувшую безвозвратно молодость. Не к тем ли ее ушедшим годам был обращен жест приподнятой правой руки Данаи?

– Сейчас я тебе чайку с дорожки… заголодал небось… – и бабушка подалась из комнаты на кухоньку, которую она делила с соседями напротив.

Олег сбросил с плеча надоевшую сумку, вслед за ней освободился от кроссовок, стянул носки и блаженно пошевелил пальцами. Подошвы горели от долгой ночной ходьбы по ухабистой дороге. В прошлом году, помнилось, он спал у бабушки на раскладушке. Где она? Поразмыслив, выглянул в коридор и нашел потрепанное алюминиево-брезентовое чудо в груде хлама. Стряхнув одним движением пыль, внес ее в комнату, в три приема придал нужную форму и толкнул прямо к раскрытому окну. Затем осторожно прилег, чтобы алюминиевые суставы не прогнулись под его девяноста тремя боевыми килограммами, – и сразу же провалился в богатырский сон, даже в ушах засвистело от стремительного падения в бездну, где вращение Земли становится ощутимо каждой жилочкой, каждым нервом.

Бабушка разбудила его часа через два, успев основательно покулинарничать на кухне и сбегать на ранний уличный рыночек за фруктами и овощами. На столе в сковороде шкворчала яичница на сале, красные дочерна помидоры и молоденькие огурцы лежали в своей не тронутой ножом красоте. Нарезанная кружочками копченая колбаса аппетитным кольцом ждала на тарелке. В большой миске выглядывали из-под полотенца свежеиспеченные плюшки. Отдельно в вазе высилась груда яблок и груш, украшенная гроздью винограда. В самом центре экспозиции помещалась початая бутылка марочного вина.

– Живем, Лолита! – воскликнул строчкой из Андрея Вознесенского внук и обнял бабушку. – Ну зачем ты столько наставила, бабуля? Или пенсию получила на днях?

– Ты моих денег не жалей, Олежа. Сам же писал: «Радость самая большая – отдавать». Я твои стихи помню. С собой на тот свет ничего не унесешь… Ну, ну… садись, ешь! Давай-ка отметим твой приезд. Поди, опять на состязаниях бегал? Мог бы телеграммку отстучать…

Олег взял в руки бутылку, это был знаменитый местный сорт виноградного вина «Кокур». На дне плескалось граммов сто, не больше. Он так и ахнул:

– Это не то, что я в прошлом году покупал?

– То самое! – обрадовалась бабушка памятливости Олега. – Я его сберегла. Выну из холодильника, поставлю на стол, сяду, тебя вспомню, Нину вспомню…

Она утерла разом набежавшие слезинки, засморкалась в платочек. Потом притулилась лбом к плечу могучего внука и на минутку притихла, как мышка.

– Да ты пей, не стесняйся. Я его пробочкой накрепко укупорила. И мне налей, – она придвинула свою серебряную рюмочку-малюточку к высокому хрустальному фужеру со щербатинкой по краю.

Позабытый вкус горьковато-сладкого, густого до черноты вина разбудил дремавший аппетит. Олег приналег на еду, а бабушка сидела и любовалась внуком, пододвигая то одно, то другое кушанье.

Олег глянул на опустевшую бутылку и пожалел, что не захватил с собой из Краснодара тамошний хит сезона «Поцелуй смуглянки». Не хотелось тащить лишнюю тяжесть, а сейчас было бы в самый раз. Водку и пиво он не пил принципиально, но хорошее вино обожал в виде разгрузочного средства.

Бабушка перехватила взгляд внука, понимающе улыбнулась и устремилась к холодильнику.

– Вот… попробуй моего винца. С прошлого года держу, поставила осенью из совхозного «мускателя». В октябре у нас виноград дешевеет. Тебя дожидается… Я уж больше не буду, а ты испытай, удалось ли, нет.

Мутноватый цвет жидкости, неопределенный и явно не благородный, насторожил Олега, но он смело плеснул в фужер домашнего вина.

– За твое здоровье, бабуля!

Едкий уксусный привкус шибанул в ноздри, когда он поднес фужер ко рту. Но отступать было поздно. С каменным от напряжения лицом выглотал перезревший напиток до дна, крякнул от души, радуясь окончанию пытки, и решительно отодвинул бутылку на край стола.

– Все! У меня режим, баба Маша… Тренер заругает… Как-нибудь потом…

Наевшись домашних вкусностей, Олег воспрял телом и отправился купаться. Солнце стояло довольно высоко и уже успело прокалить воздух. Три квартальчика – минуя дом-музей Грина, галерею Айвазовского и череду магазинчиков и лавок – ноги сами несли его под уклон с гористой покатости, на которой расположился город, – прямиком к бухте.

Музей был закрыт на висячий замок, старинный, словно бы доставленный сюда с пиратского судна, из гриновского вымышленного зурбагановского прошлого. Олег заглянул в низенькое окно, полюбовался укрепленным на противоположной стене штурвалом и какими-то веревочными снастями, свисавшими прямо с потолка. Больше ничего в полумраке домика не различалось. Писатель явно был небогат, коли судьба забросила его, чахоточного, в эту убогую хохлацкую хату. Благо хоть – до моря рукой подать.

Иное дело галерея известнейшего художника-мариниста. Одноэтажный дворец высился, украшенный мусульманскими башенками, обнесенный высоченным забором. Внутри дворца ликовало рукотворное море, расплесканное по многочисленным картинам Айвазовского. В минувшие феодосийские приезды Олег бывал там, даже альбом репродукций купил. Но сейчас неудержимо тянуло море живое, настоящее. Оно бугрилось за бетонной линией набережной, волны ударялись в стенку мола, и белая пена взлетала, рассеиваясь свежим ветром над головами прохожих.

На пляже было полно народа, курортники заполонили лежаки, сдаваемые напрокат сидевшим под полосатым тентом чернявым амбалом в феске, воображавшим себя грозным и богатым янычаром, но выглядевшим как самый обыкновенный крымский татарин. Это лежбище толстых дамочек, окруженных чадами и мужьями, пакетами со снедью и постоянно жующих, не привлекло Олега. Дома, на Дальнем Востоке, бывая на любимой рыбалке, он привык к одиночеству у воды.

Олег легкой трусцой, упруго касаясь заряженными энергией стопами поверхности щербатистого бетона набережной, устремился вправо, за стенку мола. Отмахав с полкилометра, высмотрел совершенно безлюдный каменистый участок берега. Громадные валуны, поросшие мшистыми зелеными пятнами, облепленные лентами коричневой ламинарии, были недоступны пингвинистым курортникам-дикарям. «Само то!» – удовлетворенно отметил Олег и спрыгнул с набережной на узенькую полосочку гравия. Ему ничего не стоило пролететь три метра сверху вниз, мягко пружинить всем телом и легко встать во весь рост.

У кромки прибоя догнивало брошенное за ненадобностью надломленное деревянное весло. На линии горизонта торчали трубы контейнеровоза, заставленного разноцветными, как бы пластилиновыми, прямоугольниками. Над головой заполошно кричали чайки, потревоженные его появлением. Глаза ощутимо пощипывал йодистый бриз. Под ногами похрустывал обкатанный галечник вперемешку с крупнозернистым песком и ракушечными скорлупками.