– Да, дорогая Дебора, я так думаю.

– Смею не согласиться с тобой, отец. Если мужчина не может защитить свою родину, тогда как он сможет защитить свою женщину? – сказал Тэрон.

– Ныне женщинам не нужна защита! Альбиносы почти сгинули с наших земель.

– Благодаря тем самым мужчинам, которые проявили физическую силу в борьбе за нашу свободу.

– Вы имеете в виду одертов? – пропищала Дебора.

– И их в том числе.

– Ненадолго. – Глинхальд поджал губы и не сводил взор с шахматной доски. – Кажется, они решили покинуть Идвион… или что-то в этом роде.

Тэрон оцепенел, а его отец закашлялся и раскраснелся, подобно карминному платью госпожи Дургин. Глинхальд окинул коротким взглядом Прэсвудов и вновь опустил глаза на шахматную доску.

– Вы уверены, господин Дургин? – спросил Тэрон.

– Да как я могу быть уверенным? – рассеяно ответил Глинхальд. – Понимаете, если бы я услышал это из первых уст, а ведь я услышал это от… От кого же я это услышал? – Дургин почесал лысеющую макушку. – Так сразу мне и не вспомнить. Знаете ли, мы каждый день фланируем по домам благочестивых семей, а бывает, компания собирается занятная и довольно немалая. Всех я просто не в состоянии запомнить.

– Тогда откуда сведения? – еще раз нетерпеливо переспросил юноша.

– Откуда, откуда… Не знаю, откуда. Раз услышал, видать, и правда покидают. Из неоткуда новости не рождаются, Тэрон.

По рассеянности потеряв слона, Глинхальд вновь начал ломать голову над следующим ходом, нервно выдирая из головы последние волоски.

– Если бы они уходили, тогда бы вся страна знала. Верно же? – рассуждал Тэрон.

– Сын, прекрати расспросы. Идвионцы, не обделенные здоровьем и мужеством, справятся с альбиносами сами. Волноваться не о чем, даже ежели слова нашего дорогого Глинхальда правда. Честно говоря, одертам давно пора покинуть чужую страну. Они не выполнили своих громких обетов, а значит, мы не можем и дальше рассчитывать на их помощь.

– Разве справедливо бросаться такими обвинениями по отношению к нашим защитникам? – заговорила Дебора.

Старший Прэсвуд хмуро глянул на нее, покусывая пожелтевшими зубами трубку, а затем так же хмуро ответил:

– Да!

– Может, одерты поняли, что победа над альбиносами не так близка, как они думали?

– Это на них похоже. Я слышал, они чересчур самонадеянные люди, – сказал Глинхальд и сделал ход конем.

Больше к этой теме не возвращались. Но полученная информация настолько взволновала Тэрона, что он не мог сосредоточиться на игре, поэтому партию в шахматы проиграл.

Следующим утром после сытного завтрака, визита старой врачевательницы и пяти стопок различных травяных настоек Тэрон отправился в поместье Ухтредов – Стокфилд-холл. Он взял с собой мешок абрикосов, который Глинхальд привез из Авгэ.

Ухтреды были в родстве с семейством Эсбертов. Мать Хенрики и Винсальда, Астрид, была совсем не схожа умом и обликом со своей родной сестрой – Альмой. Вторая была мудрой и доброй женщиной. Муж ее, Энди, да и старший сын, Томми, много работали, чтобы прокормить семью: восемнадцатилетнюю Авалону, девятилетнего Билли, пятилетнюю Эбби и трехлетнего Люка.

В воскресный вечер, на который пожаловали Тэрон, Винс и Хенрика, хозяева традиционно сами готовили ужин, а служанок и гувернантку отправили отдыхать. Абрикосы тут же растащили дети, но Альме удалось сберечь несколько фруктов для сладкого пирога. Пока она месила тесто, Билли играл с Эбби и Люком в гостиной, а Авалона и Хенрика неумело нарезали овощи к ужину. Томми и Энди отправились выполнить поручение матери, в то время как Винсальд, которому представилась редчайшая возможность хоть немного расслабиться, разместился на уютном диване с кучей крошечных цветных подушечек.

Тэрон застыл в дверном проеме, наблюдая за Хенрикой. Они нравились друг другу и знали, что их семьи договорились поженить их. Но каждый раз, когда наступал подходящий момент признаться в чувствах, оба не сговариваясь переводили разговор на другую тему.

– Тэрон снова таращится на тебя, – проворчала Авалона, не отрываясь от шинкования моркови.

Хенрика оживилась и распрямила плечи. Она сидела за столом и крошила зелень. Тэрон опустился на стул рядом с ней.

– Скоро будем ужинать, – шепнула Хенрика, не придумав, что еще сказать, и отложила нож.

– А я как раз чрезвычайно голоден, – сказал Тэрон и захихикал.

– Где ты взял эти абрикосы? – вмешалась Авалона, видя покрасневшие физиономии Хенрики и Тэрона.

– Господин Дургин вчера к ужину принес, но я решил, что эти драгоценные плоды должны обязательно достаться вам.

– Дургин, Дургин, – с задумчивым видом повторяла Авалона. – Это те, что заделались негоциантами?

– Кем? Ну… они купцы, – недоуменно ответил Тэрон.

– Это то же самое. Ох уж эти книжки! В моей голове постоянно всплывают всякие слова. То ланиты, то бирюк, то рыбарь, то…

Из гостиной раздался рев маленькой Эбби, а через секунду в кухню ворвалась златовласая крошка. Она раскраснелась от крика и слез, желая сообщить всему дому, что ее, как обычно, обидел старший брат, и направилась прямиком в объятия своей матери.

– Она грешна! – раздалось подобие оправданий из гостиной.

– Боже! Не говори так, Билли! Лучше скажи «виновата», – закатила глаза Авалона. – Он, как и я, узнает всякие незнакомые слова, но применяет их только там, где не следует, – пояснила она.

– Винсальд, а ты почему не следишь за детьми? – закричала Хенрика.

– Он заснул, – отозвался Билли.

Взяв крошку Эбби на руки, Альма отправилась выяснять очередные причины раздора брата с сестрой. Молодые люди остались в кухне втроем. Авалона высыпала нарезанную морковь в томящуюся на печи похлебку, а затем вытерла руки о холщовый фартук.

– Ну и как у господина Дургин идет торговля? – спросила она из вежливости.

– Недурно. Он не слишком любит бахвалиться, но говорил, что чужестранцам крайне интересно работать с идвионцами. Якобы мы занятный для них народ. Их поражает, что мы полвека сами производили все необходимое для жизни и не совсем отстали от мира. Что ж, некоторые радости мы упустили, но, к счастью, не все. – Тэрон вспомнил вчерашнюю новость и решил ею поделиться: – Вчера он сказал, что одерты уходят из Идвиона, представляете?

Хенрика побледнела и приоткрыла рот. Как виктигт может быть таким безжалостным человеком? Как ему позволила совесть бросить идвионцев в беде? Нет, он не понимал чувств тысячей людей, что уж говорить про ее чувства.

– Как это? – Авалона схватилась за сердце.

– Он так сказал… – растерянно ответил Тэрон и поглядел на Хенрику. – Ты побледнела. Огорчена?

Хенрика опустила голову, не в силах взглянуть на друзей, иначе они бы увидели ее виноватое выражение лица и обо всем догадались.

– Еще как огорчена, – тихонько проговорила врачевательница.

– Я и сам расстроился, узнав об этом. Не могу поверить, что они решили уйти. Хенрика, а ты ничего не слышала об их уходе, когда находилась в лагере?

Хенрика дала отрицательный ответ.

– Не рассказывай эту жуть моим родителям! Не желаю, чтобы ужин прошел в скорбной тишине, – прошептала Авалона, и Тэрон кивнул.

Хенрике удалось взять себя в руки. Вечер прошел душевно и весело, пирог оказался объеденьем, да и похлебка тоже, но крупнонарезанная морковь жевалась трудно. Однако, вернувшись домой, Хенрика прорыдала всю длинную и темную ночь. Тревожные мысли не давали ей уснуть, а чувство долга уже не в первый раз соперничало с гордостью и страхом. К утру она решила, что ее честь ничего не стоит, если альбиносы вновь завладеют землями Идвиона.

Туман прятал дома и все еще дремлющие после зимы сады, но отдавал воздуху свежесть и приятную прохладу марта. Хенрика ощущала эту прохладу из приоткрытого окна. Она спереди затягивала шнуровку корсажа, надетого поверх рубашки, и настраивала себя на трудный разговор с виктигтом.

Пред ее глазами стоял тот здоровенный и мерзкий одерт, весь пропахший водкой. Он тянул к ней свои огромные руки и хохотал. В очередной раз поддавшись эмоциям, она тихо завыла. Но нужно было спешить. Хенрика вышла из дома и неуверенно зашагала к порталу. Душа бастовала! Внутренний голос просил повернуть назад и практически заглушал песни пеночки-веснички. Фюить-фюить. В этом году она прилетела из теплых краев раньше положенного срока. Хенрике хотелось обернуться птицей и улететь. Она уставилась на туннель-портал, сжимая руки в кулаки. Все ее тело напряглось. Нет, это неправильно. Снова она остается верной всем вокруг, но не себе.