Пристроив образок к жирандоли, Эрик сел на стул и приступил к молитве. Перед Миртлом не следовало вставать на колени, с ним говорили как с равным, как с отцом или верным другом. Эрик молился о прощении и помиловании души Хеннинга. Он просил Бога принять его друга в свою Твердь, где о нем бы заботились божьи слуги – миртлики.

Вытерев с щеки слезу, виктигт закончил первую молитву и принялся за вторую.

Эверлида, как и остальные врачевательницы, носила серые одежды, чтобы отличаться от одертов и мирных жителей. Она одевалась в льняные рубашки с растительной вышивкой на рукавах. Идвионки, а Эверлида была как раз одной из них, обожали кружева и не боялись полупрозрачной ткани. Увы, у Эверлиды не было достаточно средств, поэтому она не могла позволить себе кружево. Однако часто любовалась одеждами Хенрики. Во весь голос восхищалась ее гипюром, шелком, тафтой, шифоном, репсом, бархатом.

В Идвионе свобода в выборе одежды – добрая воля мужчин за женскую покорность. Женщине дозволялись смелые ткани и необычные наряды, поражающие некоторых особо консервативных иностранок, но зато на них налагались другие значимые запреты. Строгое воспитание выкорчевывало из идвионок похоть, строптивость и в какой-то мере трезвую рассудительность. Мало кто задумывался, почему слово мужчины – это слово Бога, а слово женщины – просто слово. А если кто и задавался подобным вопросом, то мужчины заявляли: «Ты видела, в чем ходят кригарки? Замотанные по уши! А у тебя даже плечи открыты. И кто из вас в тюрьме?» И идвионки верили. А Эверлида уж тем более верила всему, что скажет ее отец.

Грея руки о дымящуюся кружку с чаем из мяты, тимьяна и лемонграсса, она болтала в слабом свете почти догоревшей пары свечей и таращилась на Хенрику. Та старательно измельчала в ступе лекарственные травки для будущих мазей. По палатке Хенрики струился удушливый резкий запах, уже привычный обеим девушкам, оттого они и не обращали на него никакого внимания.

Эверлида наслаждалась каждым мгновением, проведенным с подругой. Она уже давно для себя решила покинуть лагерь, но все не могла набраться смелости сообщить об этом Хенрике.

– Завтра домой, да? – спросила Эверлида с кружкой у рта, а затем сделала три громких и больших глотка.

– Не знаю, Эва. Не уверена, – ответила Хенрика с сожалением. – Подожду, пока оправятся те двое из одертов. Уж слишком серьезными были их ранения, нужен контроль еще пару дней.

– Поглядите, какая ответственная, – с шутливой укоризной сказала Эверлида. – Напрасно ты их жалеешь! – В ее глазах скользнула тень презрения. – Они, конечно, герои, и я им благодарна, но ты погляди, что творится кругом.

– И что же творится?

– Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как одерты выдворили ведьм и альбиносов. Самое интересное, что каждый из них знает наш язык, да так, что и не отличишь их от идвионцев. А нам, дуракам, они говорят, мол, с детства языки разные учат. А зачем? Везде не побываешь. И ладно бы с ним, с языком этим, так ведь все еще никак лидера Идвиона избрать не могут. Один не подошел, второй… Видать, костью в горле у кригарцев эти люди, не захотели под их дудку плясать, вот они их и погнали пинками с трона.

– А разве такое не идвионцы решают? Ну, вышестоящие.

– Хенрика, ты же вроде не дура. Кригарцы учили наш язык не просто так… Мне мой батюшка поведал, почему. – Эва скорчила физиономию всезнайки, ожидая от Хенрики расспросов.

– Ну и что он сказал?

– А то, что чужеземцы победят альбиносов, и все… И все, Хенрика! Захватят власть в свои руки, а нас в рабов превратят, понимаешь? Можно уже смело называться Южным Кригаром.

Хенрика вздохнула и отставила ступу. Такого она еще ни от кого не слышала и испугалась.

– Зачем им наши земли?

– Они у нас плодородные. Война как раз из-за них. Всем территория нужна. Вот почему у нас до сих пор ни короля, ни королевы. Кригарцам не выгодно.

– Что это ты в последнее время на них обозлилась?

– Чего-то они замышляют недоброе, а мы им жизни спасаем. Сколько раз уж думала, правильно ли это, и не знаю… – потупила взгляд Эва, чувствуя, что скрывать свой уход от Хенрики больше не может. – Иной раз предательницей себя ощущаю.

– Это ведь ради Идвиона, а не ради одертов.

– Не хотела тебе говорить сегодня, но все равно придется. Какая разница: сейчас или потом, да?

– О чем ты? Что не хотела говорить?

Эва до боли закусила нижнюю губу, уговаривая себя рассказать о своем решении. Или, скорее, о батюшкином. Девушка не осмелилась посмотреть на взволнованную Хенрику, но все же заговорила:

– Мне думается, я все же отдала дань одертам и спасла много жизней. В следующем месяце я решила отправиться на западный фронт, где наши идвионцы войну ведут. Опротивели мне эти одерты.

Хенрика заметно огорчилась и не отрывала глаз, наполняющихся слезами, от Эвы.

– Как же так? Если ты уйдешь, кто останется здесь?

– Ты останешься, одертам хватит тебя с лихвой. На Этель, Стеллу, Маргарет и других глупых куриц особых надежд у меня нет, а вот на Доротею и Гертруду – вполне. – Эверлида помолчала, затем продолжила: – А пойдем со мной на западный фронт?

Хенрика, отвернувшись от Эверлиды, задумалась. Раньше ей казалось, что она навечно обязана одертам за освобождение Идвиона, но шли месяцы, а жизнь лучше не становилась. Что хорошего в войне? С другой стороны, что еще могли сделать одерты? И что они попросят взамен за победу над альбиносами? Или они куют победу из милосердия к соседям? На эти вопросы ни у кого не было ответов. Судачили, что своих ближайших родственников Сверр поубивал еще при жизни, а охотников становиться новым главой государства днем с огнем не сыскать. Но кого они обманывают? Где же это видано, чтобы никому не хотелось на трон?

Однако уйти на западный фронт Хенрика не могла. Ее грызла совесть, шепча, что это предательство по отношению к своим избавителям. Все же именно благодаря одертам в дома идвионцев среди ночи не врываются альбиносы, не воруют провизию, не насилуют женщин, не убивают скотину ради забавы и не травят детей дикими псами. Можно спать спокойно, хотя и не всем. Большинство мужчин призваны воевать в рядах охроносцев – идвионских солдат в охровых плащах, другие работают, а женщины в ожидании окончательной победы воспитывают детей в одиночку. Разве это и есть тот мир, о котором мечтали идвионцы?

С улицы доносился хохот и немелодичная речь кригарцев. Язык их казался идвионцам резким и порой страшным. Отвратительное поведение завершало грубый облик освободителей. Эву сердило в них все, даже веселый смех.

– Мы должны одертам… – неуверенно сказала Хенрика.

– Не знаю, как все, но я им ничего не должна, – раскраснелась Эва. – Я… нет, я не останусь. Ухожу немедленно! В лагере столько убийств помимо войны! Ну их, кригарцев этих! Они по своей природе злые и непредсказуемые. Такие громкие! И еще пьют много сливянки. За любую провинность режут друг друга, дерутся и бесконечно спорят. Я была готова мириться с этим, сколько хватало моих сил, но я больше не хочу оставаться здесь ни минуты. К счастью, мы вольны выбирать. И теперь я выбираю западный фронт.

Следующим утром Хенрика проводила Эверлиду к порталу. Одерты понаставили их по всей стране для быстрого перемещения. Выглядела эта невидаль престранно, и Хенрика не уставала ей удивляться. Каменный туннель, короткий, в конце которого иногда была дверь, а иногда нет. В туннеле, куда направлялась Эверлида, дверь вела в Фанталату. Хенрика обняла подругу на прощанье и пообещала ей писать письма.

Уже в лагере она незаметно смахивала рукавом остатки грусти с щек и кивала в ответ здоровающимся с ней одертам. «Говорят, что по природе своей кригарцы прескверные и скрытные, но вдруг такими их сделала война? – думала Хенрика. – Ведь наш народ всегда держался обособленно от других государств, и мы не имеем возможности даже сравнивать».

Целый день Хенрика размышляла об уходе Эвы на западный фронт. Приходилось туго, она путалась в мазях, отвлекалась и постоянно переспрашивала врачевательниц или одертов о том, что они сказали ей секунду назад. К вечеру, совсем выбившись из сил, она присела на скамейку в палаточном госпитале с кучей тюфяков, на которых после сражений лежали раненые. Благо, таковых уже не осталось – излечить удалось всех.