Но самый своеобразный мотив, которым германская мистика обогатила мариологию, это, наверное, параллель между божественным материнством Марии и божественным материнством каждой человеческой души. Не только Мария выносила и родила Божьего Сына. Каждая человеческая душа, которая стала частью божьей милости, своеобразно повторяет торжественную мистерию вынашивания божественного ребенка.

Гертруда Великая, Мехтильда Хаккеборнская, Маргарета Эбнер, великие носительницы немецкой мистики взяли на себя священную роль Марии в их экстазе. Формула мистика Готтшалка Люнебургского

Tu genitrix In qua Deo lunctus est homo, Deus homini!

Ты зачавшая, в которой Бог соединившийся стал человеком, Бог человеку!

служит для того, чтобы выразить состояние, в котором Христос непрерывно под изменяющим воздействием веры зачинается в душах, которые освобождаются от мира и соединятся с Богом.

Это глубокое чувство непрерывного непорочного рождения Христа в лоне святых душ мы находим во всей немецкой мистике, оно отражается в почитании любого материнства, этом земном символе трансцендентного материнства.

Никто лучше Генриха Сузо не выразил и не воспел это отношение. Для него Богоматерь — это первообраз любой матери. И ее нежную любовь к своему божественному малышу он выражает поэтическими словами, которые настолько же чудесны, как и те, с которыми он передает ее неизмеримую боль из-за мук своего сына и его смерти.

Эрос миннезингеров преобразовался у Сузо в чистую христианскую агапе. Почитать Богоматерь для него — это проявлять уважение и симпатию каждой женщине, особенно беднейшим и самым униженным их них. Простой случай из его жизни, о котором рассказывает его духовная доверенная, Эльсбет Штагель, показывает нам, насколько глубоко он ощущал это безусловное почитание Богоматери. «Однажды он шел по узкой и грязной тропе через поле. Там он внезапно увидел бедную женщину, шедшую ему навстречу, которая едва тащилась под грузом вязанки сухих дров. Когда она приблизилась к нему, он поспешил отступить в сторону, чтобы уступить ей более сухую часть тропы. Бедная женщина узнала его и спросила удивленно и обескураженно: — Мой дорогой господин, как можете Вы, являясь священником и учителем, с таким унижением уступать мне лучшую часть тропы, чтобы я прошла? Это я должна была уступить Вам дорогу! — Но Сузо ответил уверенно с дружеской скромностью: — Моя сестра, это мой старый обычай, оказывать честь и уважение любой женщине, которую я встречаю на своем пути волею той, кто является уставшей Богоматерью на небесах».

Первые христиане приветствовали друг друга словами: «Ты видел своего брата? Ты видел своего господина!» Немецкий мистик говорит: «Ты видел свою сестру? Ты видел Богоматерь!»

Нельзя сказать, что реформация шестнадцатого столетия полностью отменила все мариологические сказания средневекового христианства. Объяснимо, что Лютер боролся с мнением в средневековой марио-логии, согласно которому Мария в качестве аскетичной девы заслужила почитание, которое ей оказывается. Он активно боролся с церковным пелагианством и в рамках этой борьбы возмущенно отбросил такое представление о Марии. Он также порицает преувеличенные похвалы в адрес Марии, которые подняли ее выше ангелов и сделали заступницей при своем Сыне; он также активно оспаривает то, что в Мариинский культ проник мотив человеческой любви. Он полностью отрицает такой перенос божественного свойства милосердия на человеческое существо как идолопоклонство. И в конце концов он выступает против необузданного стремления к аллегориям, посредством которого средневековая мариология пыталась находить множество символов Марии в Ветхом Завете.

Но Лютер ни в коем случае огульно не отбрасывает средневековую мари-ологию. Для него Мария всегда Дева. До, во время и после рождения. Д ля него она Богоматерь. Нестория он решительно осуждает. Для Лютера она Непорочная Дева Мария, именно такой ее видели францисканские теологи. И она является д ля него посредницей, как и все остальные святые. В области мариологии, как, впрочем, и во всех остальных областях, Лютер из трех великих реформаторов шестнадцатого столетия является тем, кто больше всего направляет свой взгляд в сторону Средневековья, воспринимает его соблазн и помнит о нем. Лютер никогда не прекращал восхвалять Богоматерь в своих проповедях и трудах. Год за годом он при случае восхвалял традиционные мариинские праздники; он защищал иконы Марии от разрушительных рук нетерпимых; в самых важных для лютеранского протестантизма трудах, прежде всего в «Апологии аугсбургской конфессии», он утверждает почитание Марии. Привычка Лютера произносить проповеди на регулярно повторяющихся праздниках в честь Марии еще на протяжении столетий после его смерти сохранилась в лютеранской церкви.

Кальвин, напротив, боролся с культом Богоматери с самыми горькими и сильными проклятиями. А Просвещение завершило дело путем раскрытия тайны и особенно мистерии воплощения. Мариинские мотивы вынужденно ушли из теологии и мистики в область поэзии и литературы. Гретхен в «Фаусте» Гете произносит простую молитву к Марии, а хор кающихся поет мариинский гимн.

В католических странах, в которых ее почитание достигло высот канонических праздников, Мария все больше становится образом, к которому люди обращаются за помощью в любой беде, чтобы получить ее милость.

Salve, о degnata del secondo поте, О Rosa, о Stella ai periglianti scampo; Inclita come il sol, terribil come Oste schierata in campo!

Наделенная Божьей милостью второго имени, слава Тебе!

О, Роза, о, Звезда: спасение в пути;

Известная, как солнце; ужасная, как стрела врага, Прилетевшая в поле!

Эти строки написал Алессандро Мандзони в одном из своих самых известных духовных гимнов. Мария для практики католической набожности в итоге полностью стала тем, чем были богини в позднем язычестве: сверхчеловеческой силой, которую почитают и которой дают обеты, чтобы в моменты бедственного положения и страданий рассчитывать на исцеление, чудесную поддержку и всемогущую помощь. Глубокие моральные толкования, которые образ Марии получил в столетия христианской древности и средневековья, и в итоге мистерия Девы, которая рождает провозвестника общего спасения, к сожалению, самым плачевным образом были утеряны в воспевании Марии, которое сводит ее — ни больше ни меньше — к тавматургическим способностям.

Но есть еще один пункт, по поводу которого подходы набожности и догматики в католицизме не достигли согласия. Церковная литургия включает праздник Вознесения Девы Марии. Умершая естественной смертью и похороненная Мария чудесным образом воскресла и вознеслась на небо через три дня после смерти после вскрытия ее гроба апостолами. Церковь еще не дала этому набожному обычаю своей официальной санкции; взятие Девы Марии душой и телом на небеса еще не является официальным церковным догматом. Церковь в этом вопросе проявляет медлительность. То есть можно быть совершенно ортодоксальным, не рассматривая Вознесение Девы Марии в качестве догмата. В чем состоят настоящие причины медлительности римских пап в этом вопросе? Можно было бы подумать, что официальное санкционирование веры в вознесение Девы Марии душой и телом на небеса было бы признанием того, что действительно все существенно нормативное из тысячелетнего почитания Марии — переноса в религиозную сферу священного и глубокого смысла женственности и материнства — исчезло из нашей жизни и из сегодняшнего мнения церкви.

Сакральное чувство по отношению к любви и к женщине должно вернуться. Но каким образом? С помощью какого евангелического возрождения? Один немецкий поэт сказал: «Евангелическая церковь холодна. Что мы должны сделать, чтобы удержать ценных лютеран? Мы должны согреть нашу церковь. А кто согреет ее? Мы должны вернуть Мать Марию». Но чтобы снова ввести образ Матери Марии в мир нашей сегодняшней духовности, мы должны прежде всего ввести в него дух ее Сына, дух Евангелия, Царства Божьего.

На протяжении тысячелетий один из важнейших принципов средиземноморской религиозности заключается в почитании воплощенного женского принципа.