Аврелий Августин пишет в одном достопримечательном месте в «О граде Божьем», что сильное размножение рода человеческого в более ранние эпохи было необходимым для того, чтобы как можно больше людей рождалось в ожидании Спасителя. В большом количестве рождаемых легче было появиться предопределенному провозвестнику Божьего Закона. Но после прихода в мир Спасителя необходимость в этом отпала. Культ Марии как Приснодевы — это не что иное, как отражение этого мнения и соответствующей средневековой демографической политики.

В конце концов, латеранский синод 649 года проклял всех, кто отрицал безупречное и вечное приснодевство Марии.

Ее девственный образ переполняет религиозное стихосложение Средневековья. Как на востоке, так и на западе она была обычной темой мистической поэзии. Песням Ефрема Сирина, Иакова Серугского и Романа Сладкопевца на западе соответствуют стихи Венанция Фортуната и Целия Седулия; христианская фантазия в сочинениях этих и других авторов направлена на украшение девственного образа высшими мотивами, соблазнительными сравнениями и впечатляющими противопоставлениями.

Так, образ неопалимой купины, то есть тернового куста, который горит, но не сгорает, и из которого в древние времена Бог обратился в Моисею, вдохновил неизвестного христианского певца на то, чтобы представить Марию как Деву, которая горит, но не сгорает от божественного зачатия и сохраняет свое непорочное девство.

Ave Virgo Gravidata Rubo Moysi signata Genetrix verbigenae Igne sacro inflammata Per te simus, advocata, Coelici indigenae.

Слава тебе, Дева непраздная,

О которой возвещает неопалимая купина, Свидетельница рождения Слова, Сияющая в священном огне, Позволь нам взывать к Тебе, Рожденная на небе.

А Адам, поэт аббатства Святого Виктора, поет:

Tu convallis, Terra non arabilis, Quae fructum parturiit. Flos campi, convallium Singulare lilium Christus, ex te prodiit. Tu coelestis paradisus, Libanusque non incisus, Vaporans dulcedinem.

Ты, долина и Земля нетронутая, Но принесшая плод. Цвет полей и долин, Единственная лилия: Христос вышел из тебя. Ты — небесный рай, Ты святая Дева, Источающая сладость.

Sol luna lucidior, Et luna sideribus:

Солнце ярче Луны, Луна ярче звезд:

Sic Maria dignior, Creaturis omnibus. Lux eclypsim nesciens, Virginis est castitas, Ardor indeficiens, Immortalis Charitas. Salve, mater pietatis, Et totius Trinitatis Nobile triclinium.

Так и достойная Мария

Ярче всех творений.

Ярче света заката

Ее девственная целомудренность.

Пламя, которое никогда не уменьшится, Любовь, которая бессмертна.

Слава тебе, матерь всех благочестивых, Ты троица

Как изысканная трапеза.

Апулей взывал к Изиде теми же словами, которыми она представила ему себя: «rerum naturae parens, elementorum omnium domina, saeculorum progenies initialis, summa numinum, regina manium, prima caelitum, deorum dearumque facies uniformis, quae caeli luminosa culmina, maris salubria flamina, inferum deploratum silentia, nutibus suis dispensat; cuius numen unicum multiforme specie, ritu vario, nomine multiiugo, totus veneratur orbis»: «Породившая природу, владычица всех стихий, перворожденная времен, высшая из сил, царица манов, первая из небесных, единый образ всех богов и богинь, повелевающая сияющими вершинами небес, свежими течениями моря и подземной плодородной тишиной; многократно умножающая свою собственную волю, согласно различным обычаям, под множеством имен, весь мир». Ритмичная проза Апулея становится у анонимных средневековых авторов литургических секвенций христианскими песнопениями.

Но почитание женского образа изменилось не только потому, что он больше не был абстрактным образом, а стал конкретной фигурой и исторической личностью, с которой связаны истоки новой религиозной мистерии, — речь идет кое о чем еще. Это глубокий смысл связи между процессом индивидуального освящения и непрекраща-ющейся драмой второго рождения человеческой общности: христианский опыт Средневековья видит, как мистерия непорочного рождения Иисуса из плоти Марии вновь и вновь повторяется в мистерии второго рождения верующих при крещении. В величайшей средневековой христианской литургии, в литургии Пасхальной субботы — именно в освящении крестильной купели, которое происходит каждый год в Риме, на рассвете этого дня, когда процессия одетых в белое креща-емых движется к Латеранскому баптистерию — содержится молитва, в которой рождение братской христианской общности, поднимающейся из священной воды, представляется подобием непорочного рождения Иисуса из лона Марии. В ней говорится: «(Deus) qui hac aquam regenerandis hominibus praeparatam arcana sui numinis admixtione foecundat, ut, Sanctificatione concepta, ab immaculato divini fontis utero in novam renata creaturam progenies coelestis emergat et quos aut sexus in corpore aut aetas discernit in tempore, omnes in novam faciat gratia mater infantiam»: «Бог делает плодотворной эту воду, которая готова создавать людей заново, благодаря таинственному добавлению своей силы, чтобы после принятого освящения из непорочного лона божественного источника поднялся небесный, возрожденный в небесном творении род, а милостивая мать объединила всех разделенных телесным полом или возрастом в новом детстве». Литургия, таким образом, проливает свет на древние слова апологета Тертуллиана, который представил христианское сообщество как общность вторично рожденных, которая вышла из единого материнского лона веры и надежды на свет Солнца.

Таким образом, христианское Средевековье видит в Марии Деву-Мать, но прежде всего Деву, образец для подражания для всех, кто принял обет целомудрия. На триптихе Николы Фромана в Экс-ан-Прованс, в центральной части которого изображена Мария в неопалимой купине, имеется надпись: «Rubum quern viderat Moyses incombustum conservatam agnovimus tuam laudabilem virginitatem saneta Dei genetrix» («В кустарнике, который Моисей видел горящим и невредимым, мы увидели, о святая Матерь Божья, твое сохраненное девство»). А в «Speculum humanae Salvationis» (Зеркало человеческого спасения) говорится: «Rubus sustinuit ignem et non perdidit viriditatem. Maria concepit Filium et non amisit virginitatem» («Кустарник выдержал огонь и не перестал зеленеть. Мария родила Сына и не утратила свое девство»). И наконец, «Speculum Ecclesiae»: «Наес (Maria), karissimi, olim multis modis praefigurata: haec multifarie a prophetis praenunciata. Moyses namque vidit rubum igne comburi, nec tarnen flamma consumi. In quo Dominus apparuit, cum populum suum ab Aegyptiaca Servitute eripuit. Hoc beatam Virginem praesignavit, quam ignis Spirit! saneti prole illuminavit, nec tarnen flamma concupiscentie vitiavit» («Мария, моя возлюбленная, была предвосхищена разными образами и в разных местах пророками. Моисей видел, как терновый куст горел в пламени, но не сгорал. В этом терновом кусте ему явился Господь и вырвал его вместе с его народом из египетского рабства: это предвещало святую Деву, которую через Сына осветило пламя Святого Духа, и которую не поглотило пламя похоти»).

А цестерцианец двенадцатого столетия в своем наставлении о вознесении Марии, как представляется, резюмировал двенадцать столетий христианской мариинской святости, когда сказал о Деве: «Наес est ilia Sion quam eligit Dominus in haeriditatem sibi: haec requies eius in saeculum saeculi: Sapientia namque Dei patris, quaein Omnibus requiem quaesivit, in hoc velut in haeriditate Domini habitare deposuit»: «Она есть Сион, который Господь выбрал для своего пребывания: это его покой от вечности и до вечности: ведь мудрость Бога-Отца, которая искала покой везде, решила пребывать здесь, в пристанище Господа».