Мы должны подчеркнуть, что в истории христианской догматики и литургической дисциплины вновь и вновь будет видно, как постепенное выдвижение образа Марии происходит вместе с продолжением разработки христологии.
Торжественные слова, которыми апостол Павел в своем собственном завещании, в послании к Филиппийцам, указывает на пресуществование Христа в Боге, без сомнения свидетельствуют о важном этапе этого процесса развития. В действительности апостол Павел делает теологическое замечание, как всегда, только с целью высокого морального учения. Как Христос, который жил в Боге, не пренебрег тем, чтобы стать плотью и быть подвергнутым величайшему унижению и оскорблению, так и христиане должны быть готовы к тому, чтобы посвятить себя своим братьям и служить им. Но человек невольно склонен к тому, чтобы превращать нравственные предписания в метафизические идеи. Это парадоксально, но можно сказать, что большая часть христианской теологии направлена только на то, чтобы дать в руки обессиленному Христу средство для того, чтобы уступить дорогу жестким и неудобным указаниям христианской морали. Гораздо проще упражняться в теологических тонкостях или исполнять ритуальные предписания, вместо того чтобы сделать доброе дело или следовать закону прощения и сострадания.
Обычная классическая редакция евангелий демонстрирует нам, как уже наверное примерно через полвека после смерти Христа теологическая легенда стала преобладать в той части христианской жизни, которая должна была быть только практическим воплощением законов любви, братства и мира.
Неправильно переведенное на греческий язык место из Септуа-гинты имело величайшее значение для молодого христологического и Мариинского догмата.
Речь идет о месте в каноническом тексте Книги Пророка Исайи VII, 14. Это место не только помогло появлению первых Мариинских идей, но также стало и поводом для первых иконографических изображений Марии. Но чтобы полностью понять как его изначальное объективное историческое значение, так и его традиционную трансформацию, мы должны обратиться к историческим обстоятельствам, в которых было оглашено это послание пророка. В 735 году до Рождества Христова между Израилем и Дамаском существовал союз, и союзные цари Факей и Рецин предприняли попытку создать союз сирийских государств против Ассирии. Иоафам, царь Иудеи, не захотел присоединиться к союзу, а его сын Ахаз пребывал в сомнениях. Но от Иерусалима, важнейшей крепости, союзники никак не могут отказаться. В то время Тиглатпаласар вел войну в Армении; поэтому была предпринята попытка переворота. Арамейское войско вторглось в Иудею, и объединенные силы обоих царей направились к Иерусалиму; при дворе и среди простого народа распространилась настоящая паника; некоторые хотели перейти в подданство ассирийского царя и направить ему богатые дары, чтобы можно было попросить его о помощи. Великий царь, естественно, рад использовать эту первую возможность для вмешательства в сирийские дела. В это время появляется Исайя. Целый ряд явлений, в которых Яхве проявился перед ним, убедили его в том, что наступление обоих царей можно успешно отбить, и при этом не обязательно просить двусмысленной помощи от иностранной державы. Это можно сделать только лишь с помощью Яхве, в которого следует безгранично верить. Исайя отправляется к царю, чтобы передать ему императивное послание. Но в тот день царя не было в городе. Исайя, которого сопровождал его сын Шеар-Яшув, отправился к нему, направился к акведукам и встретился с царем у самого высокого водохранилища, где канал вливался в него. Царь, который предусмотрел осаду, вероятно прибыл сюда, чтобы ознакомиться с тяжелым вопросом снабжения водой. Ахаз рассчитывал на силы людей, а Исайя сделал ставку на Яхве: это одна из многих встреч царей и пророков.
Эта встреча демонстрирует подробности, которые свойственны пророческому стилю и пророческой практике. Шеар-Яшув (имя является символическим, ведь оно значит «остаток вернется»), сын пророка, присутствует на ней. Его имя является благоприятным знаком для предстоящего возвращения народа к Яхве, как только испытание будет выдержано. Исайя начинает с насмешек над союзными царями: Рецин и Факей — это не пылающие факелы, сжигающие города, как об этом говорят боящиеся войны из Израиля и Дамаска, они являются наполовину погасшим костром, который вместо пламени дает только дым. Яхве выше их смешных угроз. Рецин — глава Дамаска, а Факей глава Самарии, но Ахаз есть и будет главой Иудеи. Он должен доверить свое спасение Яхве. Ахаз молчал и не верил Исайе. Исайя начал давить на него и призывать к тому, чтобы он выполнил предписанный ритуал. В этом случае он бы получил знамение в подтверждение обещания. Но Ахаз не захотел этого делать. Он схитрил и сделал вид, что верит в то, что просьба о знамении равнозначна недостатку доверия к Богу. Но в действительности он отказался, потому что, приняв знамение, он принял бы и само обещание, то есть вынужден бы был заключить настоящий союз с Яхве. И он был бы вынужден соблюдать этот союз. Но Исайю не заботят сомнения царя и он провозглашает, что Яхве, который хочет любой ценой спасти Иерусалим, несмотря на все сомнения даст знамение и таким образом вынудит Ахаза заключить мистический союз, которого тот так хочет избежать. Вот каким было знамение в торжественных и таинственных словах: «Дева во чреве приимет и родит Сына, и нарекут имя Ему: Еммануил. Он будет питаться молоком и медом, доколе не будет разуметь отвергать худое и избирать доброе; ибо прежде нежели этот младенец будет разуметь отвергать худое и избирать доброе, земля та, которой ты страшишься, будет оставлена обоими царями ее. Но наведет Господь на тебя и на народ твой и на дом отца твоего дни, какие не приходили со времени отпадения Ефрема от Иуды» (VII, 14-17).
Это известное пророчество сыграло очень важную роль в развитии средиземноморской религиозности. Дети начинают отказываться от худого и принимать доброе, то есть демонстрировать, что разум дает им способность выбора, еще до того как они сами попробовали пищу и до того как им исполнился год: в этом возрасте, говорит пророк, Еммануил уже будет есть масло и мед. Но молочные блюда и мед — это сельская пища, а не питание осажденных и людей, земля которых занята врагом и разорена. Следует вспомнить и о том, что в азиатско-средиземноморской литературе, включая иранскую, молоко и мед равнозначны благосостоянию и изобилию, они являются пищей богов. Иначе говоря, Исайя успокаивает царей этим своим предсказанием: Не прошел и год, даже задолго до этого, Иудея, о которой так переживал Ахаз, была с божьей помощью освобождена от захватчиков и настало благосостояние, которого не знали с того судьбоносного дня, когда было потеряно владычество над всеми племенами Израиля. Предсказание изобилия — это фактически было торжественное пророчество особого рода, которое говорило о снятии осады.
В середине второго столетия неизвестный христианский художник в подземной гробнице кладбища Присциллы нарисовал сцену, на которой пророк указывает на Божью Матерь, которая держит на руках своего Сына чуда и благодати. С этой сцены начинается целая известная последовательность изображений Благовещения и непорочного зачатия в христианском искусстве.
Девственность ante partum была закреплена в догматическом наследии христианской церкви. Второй этап в развитии мариоло-гической догматики — это признание virginitas in partu. Согласно этому учению не только зачатие Иисуса в непорочном лоне Марии произошло в результате сверхъестественного деяния Святого Духа, который оставил нетронутым девство матери, но и рождение Иисуса оставило девственность матери ненарушенной. Факты в евангельских свидетельствах касательно этого второго этапа стали предпосылкой непримиримого конфликта. Лука (II, 23) указывает в рассказе о представлении ребенка в храме через сорок дней после его рождения на Моисеев закон (Исход XIII, 2, 12, 15), согласно которому первенец мужского пола посвящался Господу.
Первые христианские литературные свидетельства веры в девственное рождение или virginitas in partu (непорочное зачатие) мы находим в так называемых псалмах Соломона, а также в апокрифах под названиями «Вознесение Исайи» и «Протоевангелие от Иакова». Псалмы Соломона являются гностическим, вероятно валентинским документом, в котором поэт, ликуя, воспевает свое возрождение в духе Христа и восхваляет Христа как Спасителя. Псалм XIX содержит следующий обращающий на себя внимание стих: «Мария родила без боли сына и, чтобы с ней ничего не случилось, она не просила позвать себе на помощь повивальную бабку». Но в данном случае речь идет только о смелом и неопределенном поэтическом предположении. Гораздо более богатым подробностями является свидетельство, которое имеется в «Вознесении Исайи», гностическом апокрифе, основная часть которого происходит из середины второго столетия. Исайя рассказывает, что он видел во время вознесения на небо. В одном месте (XI, 2-14) он говорит о Марии, что она происходит из рода Давида; она была помолвлена с ремесленником из Вифлеема по имени Иосиф; вскоре после помолвки оказалось, что она беременна «от Святого Духа». Иосиф хочет отказаться от нее, но в этом мире появился Ангел Духа и Иосиф не отослал ее, он оставил ее у себя, но никому ничего не сказал. И он не приближался к Марии и охранял ее как святую деву, хотя она носила ребенка в чреве своем. И на протяжении двух месяцев он не возлежал с ней. И через два месяца, которые состояли только из дней, Иосиф был дома вместе с Марией, его невестой, и они были одни. И случилось так, что они были одни и Мария своими глазами увидела маленького ребенка и испугалась. И когда она испугалась, ее лоно стало как прежде, до того как она зачала. И когда ее жених Иосиф спросил у нее: «Что тебя испугало?», у него открылись глаза и он увидел ребенка, тогда он восхвалил Господа, потому что Господь пришел в его дом. И голос сказал им: не говорите никому о том, что вы видели. И прошел по Вифлеему слух о ребенке. Некоторые говорили: девственница родила прежде чем прошло два месяца после свадьбы. И многие говорили: Она не родила, повивальная бабка не приходила в ее дом, мы не слышали криков боли. И все как бы были поражены слепотой по поводу ребенка, все знали о нем, но никто не знал, откуда он появился».
