Бывало, что кто-то из них, дав делу толчок, уходил, на его место приходил новый лидер, но издание, став уже на ноги, продолжало конкурентную борьбу с не меньшим, а то и большим успехом.
А вот «Литературная газета» все это труднейшее время фактически оставалась без такого лидера. С главными редакторами нам катастрофически не везло.
Началось это сразу же после ухода Чаковского.
Видимым поводом для отставки Чаковского стала ликвидация в ЦК партии отдела культуры. Должность заведующего этим отделом занимал тогда бывший член редколлегии «Правды», поэт Юрий Воронов. Когда-то за то, что на партийном собрании он взял под защиту авторов слишком смелой статьи против цензуры репертуарных комитетов в театрах, вызвавшей недовольство Брежнева, Суслов сослал Юрия Петровича собкором в ГДР, где он провел много лет. В годы перестройки Воронова вернули и назначили в ЦК ведать культурой. А когда отдел ликвидировали и надо было срочно искать Юрию Петровичу другую работу, тут-то и вспомнили о «Литературке». Тем более, Чаковский уже стар, не очень здоров, наверное, и сам он готов уйти на заслуженный отдых. Чаковского пригласили в ЦК, и он, верный солдат партии, немедленно согласился.
Впрочем, время его действительно ушло. Приноровиться к новым порядкам было ему крайне сложно. Однажды, сидя в кабинете у своего зама, он произнес замечательную фразу. «Я старый, богатый и еврей, — сказал он. — А вас всех в ГПУ».
Воронов был человек симпатичный, тихий, очень вежливый, но, видимо, на всю жизнь сломленный тем разносом, что когда-то учинил ему Суслов. Всякий раз долго колебался, прежде чем решиться напечатать статью, которая ему казалась не в меру острой, обязательно «вентилировал» вопрос по правительственным телефонам. Проработал он недолго, ушел по состоянию здоровья.
Когда стало ясно, что Воронов не сегодня-завтра оставит свой пост, группа журналистов «Литературки» обратилась в инстанции, чтобы главным редактором назначили политического обозревателя газеты Федора Бурлацкого. Мне тоже предложили подписать это письмо, но я отказался. Бурлацкий мне не нравился. Мне казалось, если он станет руководить газетой, то разрушится самое ценное, что в ней есть, — ее внутриредакционная атмосфера. Так, к сожалению, и случилось, Бурлацкому важнее всего было воспарить, блеснуть, подать самого себя. Это принимало подчас карикатурные формы. В газете всегда существовала конкуренция материалов: интересные статьи, появлявшиеся даже в самый последний момент перед подписанием номера, обязательно вытесняли статьи менее интересные. Нам такой порядок казался совершенно естественным. Бурлацкий его сломал. Самые интересные материалы откладывались, копились и ставились в номера, которые время от времени вел сам Бурлацкий. Они должны были служить его личной витриной.
Во время августовского путча 1991 года он был в отъезде, на юге. С ним попытались связаться, вызвать в Москву, нужно было, чтобы он четко обозначил свою позицию, но он не появился, видимо, выжидал, чья возьмет. И те же самые люди, которые еще недавно просили назначить его главным редактором, потребовали убрать Бурлацкого.
Бурлацкого сменил Аркадий Петрович Удальцов, многие годы проработавший заместителем главного редактора. Публиковал в ту пору хорошие статьи, вместе с нами защищал несчастных хозяйственников, я воспринимал его как своего единомышленника. К тому времени главного редактора уже выбирал сам коллектив, и на редакционном собрании я горячо выступал за его избрание.
Жизнь, однако, показала, что это было далеко не лучшее решение. Удальцов для вывода «Литгазеты» из финансового кризиса оказался совершенно не пригоден.
Начались судорожные попытки спасти газету. Часто мелкие, лихорадочные. Прибегли, например, к помощи известных художников, подаривших редакции некоторые свои картины. Коллекцию потом купил для городского музея нижегородский губернатор Борис Немцов. Но деньги, вырученные за картины, очень быстро кончились, что дальше? Хватались за что угодно, брали любые подачки, затевали различные аукционы — газета пригласила читателей выставлять на них ценные книги, фарфор, редкие документы. Но все это приносило лишь жалкие копейки.
Намерение купить газету вроде бы высказал Владимир Гусинский. Но не договорились, Удальцова что-то не устроило. Зато спелись с людьми совершенно случайными. Сотрудникам редакции объявили, что газету покупает банк Менатеп: будут деньги, встанем на ноги. Помню, бурное собрание редакционного коллектива, на котором Удальцов изо всех сил продавливал нужное ему решение. Выступающие говорили, что все это очень подозрительно, редакции нельзя терять статус юридического лица, обещанные златые горы крайне сомнительны. Так и оказалось: полный блеф. Газету практически приобрел не банк, а некто Костин, прикрывающийся именем этого банка. Определенную роль, видимо, сыграло то обстоятельство, что в банке работала тогда его жена, Ольга Костина. Денег у нового хозяина то ли не было, то ли он их не стал вкладывать в газету, во всяком случае она продолжала выходить по инерции, без зарплаты сотрудникам, без гонорара ее авторам. Через некоторое время Ольга Костина со скандалом ушла из банка, перешла в московскую мэрию, и муж ее за хорошую сумму перепродал газету известной московской коммерческой организации «Система». Пройдет время, и Ольга Костина предстанет потерпевшей по очень сомнительному уголовному делу: якобы один из работников ЮКОСа Пичугин по наущению своего начальника Невзлина устроил взрыв возле ее квартиры. Дело это будет шито белыми нитками, доказательства станут разваливаться одно за другим, однако Пичугин получит 20 лет строгого режима, а Ольга Костина замелькает на экране телевизора и на страницах газет, взахлеб станет рассказывать, как покушались на ее жизнь злыдни из ЮКОСа.
Вся эта перемена собственников, понятное дело, нам опять никак не помогла. Нужные средства так и не появились, однако командовать «Литературкой» стали люди невежественные, бывшие комсомольские функционеры, наварившие в начале девяностых шальные богатства. Уж не знаю, чем они руководствовались, покупая газету, скорее всего распространившейся тогда среди олигархов модой иметь на всякий случай свой печатный орган. Только респектабельное издание, каким лишь и могла оставаться «Литературная газета», новым хозяевам было явно противопоказано, они не принимали его на дух.
Удальцова пристроили на какую-то безбедную должность, а в кресле главного редактора снова замелькали разные люди. Кто-то из них, может, и готов был заняться делом, но при теперешних хозяевах это было совершенно невозможно.
Старые журналисты из редакции ушли, кто — на пенсию, кто — в другие издания. Оставшиеся героически пытались продержаться без регулярной зарплаты. Время от времени они даже старались опубликовать что-нибудь интересное, но публикации эти мало кто замечал. Тираж газеты резко упал, своего читателя она растеряла. Все усилия авторов, и совсем неплохих авторов, чаще всего оказывались впустую. Приток талантливой молодежи в редакцию тоже, разумеется, прекратился, видя, в какое затхлое болото превратилась газета, люди обходили ее стороной.
О поисках своей собственной ниши уже не могло быть и речи. Если что-то и отличало сейчас газету, то отнюдь не свое собственное лицо, а наоборот, всеядность, суетливость, метания из стороны в сторону. Забытым оказалось первое правило литгазетчиков о том, что «простота хуже воровства», все разговоры о наших действительных бедах и пороках сводились теперь к тому, что Чубайс «разрушает в холодной и темной стране ее энергосистему»; что, погнавшись за многопартийностью, «получили Немцова»; что сближение с Белоруссией не клеится, оттого что российские власти «выполняют политический заказ Запада»; а национальному возрождению России мешает «щенячья покорность и преданность в отношениях с „цивилизованными странами“». Чем не избранные места из газеты «Завтра»? Даже стремление «Литературки» выступать в роли защитника преследуемых, которое до каких-то пор все еще сохранялось, с приходом главного редактора Полякова начало утрачиваться безвозвратно. Если когда-то заместитель Генерального прокурора СССР Маляров, тот самый, кто руководил высылкой Солженицына, однажды раздраженно мне сказал: «Все вы Короленки, адвокатская у вас газета», то нынешняя «Литературка» все отчетливее становилась, наоборот, прокурорской. В то время как другие издания, и даже не самые либеральные, писали о дутых, затеянных на пустом месте уголовных делах, «Литературка», случалось, помогала прокуратуре расправиться с таким обвиняемым, поносила его на чем свет стоит, взахлеб льстила Генеральному прокурору. Причем по всем эти поводам печатались огромные, громоздкие, неудобочитаемые статьи, полосы-простыни.
