Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Больше Тамара мне не звонила.

Еще один человек, перед которым я чувствовал себя виноватым.

Первая жена Бухарина

Весной 1988 года я работал в писательском доме творчества в Малеевке. Как-то меня позвали к телефону. Звонили из редакции. «Вас разыскивает председатель Верховного Суда СССР Теребилов. Он сейчас в санатории в Барвихе, вот его телефон».

Я позвонил, и Владимир Иванович сказал, что готов выступить в газете. Есть разговор, который он бы не стал откладывать. Спросил: «Вам не хочется посмотреть, как живет начальство? Может, навестите меня в Барвихе?» Шутя, я поинтересовался: «А как живут писатели, вам не интересно? Не хотите приехать в Малеевку?» Неожиданно он согласился. Назавтра его лимузин, с трудом помещаясь на малеевских дорожках, подъехал к моему корпусу.

Проблема, которая его волновала, касалась судебной реформы. Разговоров о ней идет много, а практически мало что делается. Следствие по-прежнему играет доминирующую роль, диктует судам свою волю. «Надо перевернуть „пирамиду“, поставить ее в естественное положение», — сказал он.

Мы договорились, что я подготовлю для газеты беседу с ним.

Уже прощаясь, Владимир Иванович сказал, что в Верховном Суде находится одно реабилитационное дело, оно должно меня заинтересовать. Однако материалы эти секретные, открыто их дать мне он не может. «Приезжайте в Москву, что-нибудь придумаем».

Оказалось, речь шла о первой жене Бухарина Надежде Михайловне Лукиной-Бухариной. Она была его двоюродной сестрой.

Знакомство с этим делом происходило так. Меня заперли в одной из комнат Верховного Суда, если мне что-нибудь понадобится, я могу позвонить по телефону помощнику Теребилова. Бутерброды и чай мне принесут. Два тома я должен успеть прочесть и наговорить на диктофон до шести часов вечера. Ровно в шесть дело у меня заберут.

Причину такой секретности во времена, когда страшный произвол тридцатых годов ни для кого уже не оставался тайной, объяснить можно было только одним: дела эти хранили имена палачей и их пособников, назвать которые многим работникам спецорганов все еще было не с руки.

Дело Лукиной-Бухариной очень страшное.

Когда началось наступление на Бухарина, Надежда Михайловна написала Сталину три письма: в то, что Бухарин принадлежит к террористической организации, она не верит, это ложь. Когда Бухарина арестовали, она пишет в партийную организацию Государственного издательства Советская Энциклопедия, где состояла на партийном учете: «Я не могу скрыть от партийной организации, что мне исключительно трудно убедить себя в том, что Николай Иванович Бухарин принадлежал к раскрытой преступной бандитской террористической организации правых или знал о ее существовании…»

В ночь на 1 мая 1938 года ее арестовали.

Во время допроса у больной, полупарализованной женщины разбили гипсовый медицинский корсет, без которого она не могла передвигаться. Двое конвоиров втащили ее в камеру и бросили на пол. Она объявила голодовку. Ее стали кормить насильно. Приходили два раза в день, скручивали руки, вставляли в ноздри шланги и кормили.

Написанное в письмах Сталину она продолжала утверждать на всех последующих допросах. Свою вину и вину своих близких она не признала до самого конца.

Расстреляли Надежду Михайловну 9 марта 1940 года. Я не знаю, как ее, тяжелобольную, выводили на расстрел. Волокли, выносили на руках? Молчала она или успела что-то сказать? Было это ранним утром или глубокой ночью? Где было? Кто распоряжался? В деле есть справка: «Приговор о расстреле Лукиной-Бухариной Н. М. приведен в исполнение в городе Москве 9 марта 1940 года. Акт о приведении приговора в исполнение хранится в архиве Первого спецотдела НКВД СССР, том 19, лист 315…»

Но в отличие от тысяч и тысяч сфальсифицированных в ту пору дел в этом имелась еще одна иезуитская, дьявольская деталь.

Когда следствие по делу Надежды Михайловны было закончено, и дело уже передали в Военную Коллегию Верховного Суда, произошла неожиданная осечка. Суд вдруг возвратил материалы в НКВД «для перепредъявления обвинения».

Что же произошло?

Надежда Михайловна подлежала суду по закону от 1 декабря 1934 года «О расследовании и рассмотрении дел о террористических организациях и террористических актах против работников Советской власти». Дела эти слушались без участия сторон, кассационное обжалование и ходатайство о помиловании не допускались, приговор к высшей мере наказания приводился в исполнение немедленно. Навешанная на Н. М. Лукину-Бухарину статья 58–11 УК РСФСР (участие в контрреволюционной организации) формально позволяла расправиться с обвиняемой упрощенными методами. Однако существовало еще специальное разъяснение, по которому статья 58–11 УК применяться должна была не самостоятельно, «а только в связи с тем преступлением, осуществление которого входило в преступный замысел контрреволюционной организации». Скажем, если замышлялся какой-нибудь террористический акт (ст. 58–8 УК).

Но не слишком поднаторевший следователь из виду это упустил, статью 58–8 УК в обвинении не указал. Вышла промашка. Следователь, разумеется, ее тут же исправил, статью 58–8, как положено, в обвинительное заключение послушно вписал.

Ничто не мешало тогда убить невиновного, убить миллионы невиновных. Но юридический ритуал при этом требовалось соблюсти. Абсурд состоял не только в том, что людям приписывались фантастические, немыслимые преступления, которых они не совершали, но и в том, что их, невиновных, мучили, убивали, уничтожали строго по закону. По тогдашнему закону.

Поэт Борис Слуцкий писал:

Удивительней всего законы были.
Уголовный кодекс
брали в руки осторожно,
потому что при нажиме
брызгал кровью.

…Как и было условлено, ровно в шесть вечера, наговорив на магнитофон все материалы, я сдал обе папки с документами помощнику Теребилова. Однако долго потом колебался прежде, чем сесть за статью.

Останавливало меня одно обстоятельство. Среди документов в деле были и протоколы допросов младшего брата Надежды Михайловны, любимого ее брата, Михаила Михайловича Лукина. Следователь выбил из него показания против сестры, заставив сказать, что о готовящемся Бухариным покушении на Ленина Лукин узнал от Надежды Михайловны. С ней он вел разговор об этом покушении, а впоследствии ей же сообщил, что, будучи военным врачом, он, М. М. Лукин, «ведет подрывную работу по санитарной службе РККА, направленную по срыву ее готовности на военное время». Указания об этой «подрывной, изменнической работе» он якобы неоднократно получал от самого Бухарина.

В ночь с 14 на 15 сентября 1939 года следователь устроил им очную ставку. Наверное, это была одна из самых страшных ночей в жизни Надежды Михайловны.

Привели М. М. Лукина. Его спросили: «Вы подтверждаете свои показания?»

Он ответил: «Да, подтверждаю».

Следователь: «Изложите, что вам рассказывала сестра Надежда?»

М. М. Лукин: «Мне сестра Надежда сообщила, что Бухарин заявил ей: „Лучше 10 раз Зиновьев, чем 1 раз Сталин“. Эту фразу, которую ей сказал Бухарин, моя сестра Надежда, опасалась высказать вслух, боясь, что нас могут подслушать, и написала мне на клочке бумаги… В семейном кругу моя сестра Надежда непозволительно высказывалась в отношении Молотова, называя его прозвищем, которое выдумал Бухарин».

Следователь обратился к Лукиной: «Вы подтверждаете показания своего брата Лукина Михаила Михайловича?»

«Нет, не подтверждаю», — ответила она.

«Какие вопросы вы имеете к своему брату Михаилу?» — спросил он.

«У меня к Лукину Михаилу вопросов нет», — ответила она.

Очная ставка закончилась в 3 часа 30 минут. Больше они никогда уже не виделись.

В. Г. Славутская, сидевшая в одной камере с Н. М. Лукиной, впоследствии мне рассказывала: «Как брат мог давать показания на сестру? Я вам скажу. В камере со мной сидела немка, раньше я работала с ней в Коминтерне. Почти каждую ночь ее вызывали на допрос. Как-то утром возвратилась она в камеру, подсела ко мне, назвала фамилию одного нашего коминтерновского работника и говорит: „Знаешь, я бы задушила его собственными руками. Мне прочли его показания, ты не представляешь, что он наговорил!“ Но проходит еще некоторое время, приводят ее снова после ночного допроса, и я вижу, на ней лица нет. „Как я могла! — говорит она. — Как я могла! Сегодня у меня была с ним очная ставка, и я увидела не человека, а живое сырое мясо…“ Я вам скажу, — сказала В. Г. Славутская, — тогда любой брат мог дать на свою любимую сестру самые чудовищные показания…»

26
{"b":"842620","o":1}