Минут через двадцать в комнату вошел Крюков. Дверь за ним захлопнулась, снаружи прогремел засов.

Увидев ее, он остановился.

— Вы? — недоуменно спросил он.

— Я, — подтвердила она. — Не ждали?

— Не ждал, — произнес он. С места он так и не сдвинулся.

— Я знала, что вы очень удивитесь, — улыбнулась она. — Но я вам сейчас все объясню.

Он ее прервал.

— Зачем вы приехали?

— Поговорить, — неуверенно сказала она.

— О чем?

Она пожала плечами.

— Не знаю. В двух словах не скажешь…

— Расплатиться со мной? — спросил он. — Вот таким образом?

— Это неправда! — горячо возразила она. — Ничего подобного!

Но она-то знала, что это и есть настоящая правда. Он повернулся к двери.

— Как вызвать конвой? — спросил он. — Вам объяснили?

— Я вас умоляю, — сказала она. — Ну просто умоляю… Не надо… Я привезла еду. Мы с вами сейчас пообедаем. Спокойно, нормально… А потом я уеду. Хорошо?

Он молчал.

— Ветчина, — сообщила она. — Отбивные… Разные овощи… Хлеб «бородинский»… Я не знаю, вы любите «бородинский»?

— Галина Николаевна, — сказал он, и она отметила, что имя-отчество ее он все-таки запомнил, — Галина Николаевна, неужели вы не понимаете, как все это нелепо?

Она почувствовала вдруг, что сейчас заплачет.

— Пожалуйста, — произнесла она тихо. — Я вас прошу… Не обижайте меня… Не оскорбляйте, — добавила она еле слышно.

Он внимательно посмотрел на нее.

— Хорошо, — согласился, — давайте пообедаем.

Вечером она не уехала.

Они сидели и разговаривали. Она сказала:

— Вы бы поспали все-таки. Здесь, наверное, это не часто удается.

— Нет, — сказал он. — Я не хочу спать. Я хочу разговаривать.

Под утро он ее обнял.

Они лежали на жесткой казенной кровати. Он уснул быстро, что-то тревожно бормотал во сне, а она глядела в потолок и думала, что впервые в жизни оказалась в постели с человеком, к которому не испытывает ни малейшего влечения, ни малейшей тяги, даже обычного женского любопытства не испытывает — только огромную, острую, не утихающую жалость.

После того, что он рассказал о себе, многое в поведении Сергея Васильевича стало ей гораздо яснее и понятнее.

В студенческие годы Крюков активно занимался шабашничеством. Бригада его официально называлась студенческим стройотрядом. Летом, на каникулах, они ездили по всей области, строили в селах жилые дома, бани и коровники. Чаще всего, однако, выполняли заказы в совхозе «Южный». Его директором работал Григорий Степанович Никитин, отец их студентки Ольги Никитиной, в которую Крюков был страстно влюблен. Уже обговорено было, что на пятом курсе они поженятся.

Однако в конце лета, за три недели до начала занятий, случилась беда. Ревизия, проверявшая совхоз «Южный», обнаружила серьезные растраты. Немалую их долю составляли как раз суммы, незаконно выплаченные шабашникам. Оно и понятно: если бы Никитин платил студентам по существующим расценкам, выходили бы сущие гроши. Кто за них станет работать? Чтобы заплатить как следует, приходилось идти на различные приписки, начислять ребятам деньги за работы, которые они не выполняли.

Дело передали в прокуратуру, и Крюкова начали таскать на допросы. Следователь, грубиян-мордоворот, орал на него и требовал, чтобы Сергей признался в том, что из полученных денег шабашники систематически делились с директором совхоза Никитиным. Крюков отрицал.

Ни о какой свадьбе сейчас не могло быть и речи. Ольга жутко переживала. Плакала. Говорила, что отец очень болен, у него язва, если его посадят, он не выдержит.

Дома у Крюкова сделали обыск. Искали, видимо, крупные суммы денег. Ничего не нашли, а вот книгу Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» в ящике тумбочки обнаружили.

— Откуда она у тебя? — с интересом спросил следователь.

— Нашел, — сказал Крюков.

— В трамвае, конечно? — ухмыльнулся следователь.

— Нет, валялась на ступеньке лестницы, — объяснил Крюков.

— Ну, понятно, — кивнул следователь. — Тебя ждала. Я так и думал.

— Давайте, выброшу, — предложил Крюков.

— Зачем же выбрасывать такое добро? — возразил следователь. — Мы ее с собой заберем. У нас она будет в сохранности.

На самом деле книгу Крюкову дал преподаватель их института Леонид Игоревич Хромов. Крюков был его любимцем, готовился под его руководством писать диплом. Сергей не знал, говорить ли Хромову про книгу, но все-таки решил сказать. Леонид Игоревич рано или поздно попросит ее отдать, а где она? Хромов весь побелел, заволновался, сказал, что это ужасно, просто трагедия.

— Не волнуйтесь, — попросил Крюков. — Они ведь ничего про вас не узнают.

— Ох, Сережа, а если нажмут?

— Я им не скажу, обещаю.

Следствие шло своим чередом. О книге его не спрашивали. Следователь продолжал орать на него, дотошно выпытывал, какую работу делал стройотряд в июне и какую в августе.

Олин отец все еще находился на свободе, под подпиской о невыезде. Но на Олю страшно было смотреть: вся черная, глаза ввалились.

Однажды, придя на очередной допрос, Крюков увидел, что рядом со следователем сидит незнакомый молодой человек. Он с интересом разглядывал Крюкова и доброжелательно ему улыбался.

Задав несколько вопросов, следователь неожиданно вышел из комнаты, и Крюков с молодым человеком остались вдвоем.

— Переплатили, понимаешь, шабашникам, — сказал он. — А кто бы за гроши согласился работать? Да и вообще, не нарушив инструкцию, разве можно что-нибудь сделать? Верно?

— Не знаю, — осторожно сказал Крюков.

Он пытался понять, кто этот молодой человек и зачем он здесь. Прокурор? Какое-нибудь милицейской начальство? Не похоже.

— Сергей Васильевич, — произнес тот неизвестный. — Я бы хотел с вами начистоту. Согласны?

— Не понимаю, — ответил Крюков.

— Я бы на вашем месте не настаивал, что книгу Солженицына вы случайно нашли на лестнице, — объяснил тот.

Ах, вот он откуда, понял Крюков.

— Нашел, — чувствуя всю безнадежность своего положения, подтвердил Крюков. Кагебешник не возразил. После некоторой паузы он сказал:

— У меня к вам деловое предложение. Думаю, вполне для вас выгодное. Вы рассказываете, откуда к вам попала эта книга, а мы постараемся, чтобы дело Никитина было прекращено. Надеюсь, понимаете, что это в наших силах.

Он продолжал внимательно разглядывать Крюкова. Сергей молчал.

— Сомневаетесь, выполню ли я наш договор? — спросил кагебешник. — Не сомневайтесь. Мы организация солидная.

— Я нашел книгу, — чувствуя себя совершенно загнанным в западню, тихо повторил Крюков.

— Ну что же, — сказал кагебешник. — Я вас не тороплю. Подумайте. Ольге Григорьевне можете рассказать о моем предложении. Не возражаю.

Той ночью Олиного отца арестовали.

— Надо что-то делать, — говорила она Крюкову. — Надо что-то делать.

Она казалась совершенно невменяемой.

О своем разговоре с кагебешником он ей все-таки не стал рассказывать.

Прошло несколько дней.

На допросы к следователю Крюкова больше не вызывали.

А в конце недели ему позвонил кагебешник и предложил встретиться в одном из номеров известной гостиницы. «Там нам никто не помешает», — добавил он.

В назначенное время Крюков пришел. Кагебешник был чем-то сильно озабочен. Объяснил, что дело Никитина, оказывается, гораздо серьезнее, чем он думал. Шабашники — это мелочь. У Никитина обнаружились куда более тяжкие грехи, так что речь может идти о хищении социалистической собственности в особо крупных размерах.

— А вы знаете, чем это чревато? — спросил он.

Крюков знал.

На секунду он, было, подумал, что кагебешник, значит, отказывается от своего предложения помочь Никитину, и на мгновение даже испытал что-то вроде облегчения. Но тут же понял: нет, это — ультиматум. Если Сергей не согласится с ними сотрудничать, Олиного отца они сотрут в порошок. Да и Сергея не оставят в покое.

Крюков понимал, что поддаваться им нельзя, что это ловушка, да и ничем они не помогут Григорию Степановичу. Ну а вдруг? А если в отместку они действительно его погубят? Они ведь все могут.