Каникулы прошли, а я по-прежнему в родном городе и родной квартире.

Одна.

Лариса, которой я позвонила сразу после визита врача, вызвалась приехать, но я наотрез отказалась. У неё своих проблем хватает, тем более сейчас, когда ей стоит избегать переживаний и инфекций.

Тётка позвонила всего раз с подачи племянницы. Маминой сестре не интересно, что со мной и как я себя чувствую. Ей интересен лишь вопрос, когда я продам квартиру и отдам её часть. Какую? Не знаю. Она считает, что я должна ей за то, что жила у них, что она присматривала за могилами, что не бросила меня. «Интернат не равно детский дом, — заявила женщина, которую я столько лет считала родной. — А по счетам принято платить, Юля».

На этом она бросила трубку, прислав позже сообщение, что они уже нашли нотариуса и риелтора, готовых взяться за оформление бумаг.

Окидываю воспаленным взглядом родные стены и понимаю, что не готова с ними расстаться. Я не должна ничего и никому, но и не знаю, хватит ли сил бороться, если она насядет на меня.

Внутренний стержень, которым я гордилась, сломался. Рассыпался в прах и, боюсь, не подлежит восстановлению.

В те моменты, когда я выплывала из состояния желе, разум вопил, что Ромка не мог претворяться. Но день за днём уверенность в этом испарялась, пока не превратилась в пар, который упорхнул.

Мог. И смог.

Иначе бы нашёл способ и желание объясниться, как нашёл нас с Ларой в её городе.

Проглатываю антибиотик и, подавив тошноту, по стеночке добираюсь до спальни. Надо бы поесть, но дома, кроме чёрствой булки, нет ничего. Пачка чая и та подходит к концу. Новый год среди сугробов при минусовой температуре дал о себе знать. А если прибавить моё эмоциональное опустошение и истощение, болезнь была предсказуема. Сколько себя помню, сильный стресс всегда выливается в длительную болезнь.

Доставка продуктов, которая спасает жителей мегаполиса, не предусмотрена в маленьких городках, а обратиться за помощью мне не к кому.

Логично, если бы у меня остались подруги, но… их нет. Я была погружена в танцы, отдавала им всё своё свободное время, пожертвовав обычными девичьими буднями. В группе же дружбы не существовало: в мире спорта процветает соперничество и зависть, редко где встретишь настоящую родственную душу.

Заворачиваюсь в одеяло, чтобы согреться, и закрываю глаза. Во сне легче переносить температуру и слабость, а ещё сон если не лечит душу, то хотя бы восстанавливает тело. Но это при условии, что нет сновидений. Меня же они одолевают, подкидывая, как назло, самые сладкие и самые нежные эпизоды.

— Я так соскучился, — шепчет Ромка, сгребая в медвежьи объятия.

От него пахнет потом, сам он мокрый и взъерошенный после тренировки, но я ни за что на свете не хочу, чтобы он размыкал руки. Если возможно, хочу простоять сутки, уткнувшись в его надежную грудь.

— Моя сладенькая, — щекочет ухо его шёпот, а наглые лапы уже задирают футболку.

Пальцы касаются кожи спины, и предательские мурашки разбегаются вверх по позвоночнику. Одна ладонь скользит на живот и останавливается. Я…на грани…Рома внимательно смотрит в мои глаза, но я качаю головой.

Нет. Не готова

Мне хочется сказать «да», хочется до такой степени, что кипит кровь, но страх парализует и остужает пыл.

Я останавливаю Ромку, и он шумно выдыхает, всё ещё удерживая. Его грудная клетка ходит ходуном, а пальцы по инерции сжимаются и разжимаются, но он справляется и начинает целовать невесомо, бережно…

Бережно… Неужели человек может носить постоянно маску и быть таким лицемером? Я… запуталась. В моём воспалённом сознании на грани реальности и бреда проносятся картинки прошлого и настоящего. День сменяет ночь, ночь сменяется днём. Не знаю, сколько я лежу в горячке, но когда в очередной поход за водой вспоминаю про брошенный где-то телефон, раздаётся звонок в дверь.

Сердце ухает вниз, а затем начинает стучать с перебоями. И без того хриплое дыхание вырывается громче, а в голове начинают орать медные тарелки, которые оглушают сознание полностью.

Я волнуюсь…

Я боюсь…

Я… сомневаюсь…

Если за дверным полотном окажется тётя, которая привела поддержку в лице знакомого нотариуса? В моём положении они могут сделать всё, что угодно. Крики тёти и здорового человека способны доконать, что говорить обо мне с температурой выше тридцати восьми?

Слабость усиливается тем, что я не могу себя заставить даже сгрызть сухарик, в который превратился некогда мягкий батон.

Открыть или нет?

Наверное, молчание не принесет облегчения, ведь у тёти есть ключ. А вот если там тот, кого до сих пор ждёт сердце, но кому противится разум? Что если там… Рома? Который прижмет к себе и скажет, что всё произошедшее было нелепой шуткой?

Нехотя, всё ещё путаясь в выводах, я все-таки прилагаю усилия, чтобы преодолеть коридор и провернуть замок.

По ногам тянет холодом, а лоб покрывается испариной: эти несколько шагов дались мне так, словно к каждой ступне привязано по кирпичу.

— Юля?

Мужской голос. Знакомый. Слишком знакомый. А вот лица я уже не вижу, покачнувшись и моментально провалившись в черноту.

Выныриваю секундными вспышками. Слизистую раздражает странный яркий свет, и я старательно жмурюсь те долгие пару минут, в которые легкие успевают наполниться до боли знакомым запахом, чтобы снова провалиться в бездну. Мне снится Рома и его жестокие слова, на которые я отвечаю неизменным «не верю». Анализировать нет никаких сил, и я просто плыву по течению сновидений.

День, когда мне становится проще дышать, также запоминается провалами. Сквозь слипшиеся ресницы я вижу склоненное лицо Амурского. Его губы дрожат и что-то шепчут, но противный писк не дает возможности разобрать тихий голос. Я снова брежу — Ромы рядом нет, и не может быть! Это сознание выдаёт желаемое за действительное.

Он предал. Поспорил.

Он не мог.

Две личности, как ангел и демон, борются внутри, но побеждает в конечном итоге пришедшая в норму температура.

Распахиваю глаза и натыкаюсь на ссутуленную фигуру в углу комнаты. Незнакомой комнаты.

Обведя помещение взглядом, понимаю, что нахожусь в больнице. Слева несколько мониторов, транслирующих графики моей жизни. Делается смешно — жизнь такая ёмкая и насыщенная, а бездушные машины выводят её в виде нескольких разноцветных полос. Жаль, что вместо смеха с потрескавшихся губ слетает шипение. Своего голоса не узнаю, но созданного мной шума хватает для того, чтобы фигура распрямилась и я увидела того, кого даже не могла представить…

Роман

Вполуха слушаю рассказ Самойлова о Таран, которую они быстро взяли в оборот. Идеальное орудие мести, учитывая её одержимость мной и проблемы в прошлом с запрещёнкой. За три года учёбы я не видел этих проблем, но, скажу откровенно, я и не старался заметить. Вешается и вешается на шею периодами. Рефлексом стало отправлять её подальше, чтобы не мешалась.

А оно вот как получилось.

Мне интересно, замешана ли в этой игре Лиза, но я не задаю никаких вопросов. Может быть, потом… Когда-нибудь, когда мысли вернутся в нужное русло.

Сейчас я далеко отсюда. Не со всеми.

Моя душа, моё сердце стремятся к Юле, моей шоколадной девочке.

Я знаю, что она уехала. Я также знаю, что в ту ночь она была у Сычёва. Альберт давно коршуном кружил вокруг неё…

От ревности кулаки сжимаются в бессильной злобе. Я помню, что прогнал сам. Но это… это была необходимость…

С опозданием понимаю, что Юльчику можно было рассказать, сыграть, расстаться напоказ, но чёртова ревность, безумный коктейль из страха за неё и страха потерять навсегда…

И полученный ночью видос с записью спора.

Слова вылетели изо рта раньше, чем я успел сообразить, а дальше понеслось. Она знала…

Знала давно? Или, как и я, стала жертвой больной фантазии семейки уродов?