В грохоте артподготовки слышны непременные шуточки Щепека. Как всегда, он исполняет свои любимые песенки из львовского репертуара. Сам тем временем трудится за двоих.

Смотрю на Кордняка. Ему не до меня, он так же старательно стреляет, как и пахал под городом Камень.

Наши орудия грохочут без перерыва.

Часть артиллерии двинулась на переправу. Вместе с ней трогаемся и мы. Одер по-прежнему скрывается в огне.

Рядом со мной в кабину сел капитан Вольский. Колонна медленно спускается к реке. Внезапно я почувствовал какое-то непонятное беспокойство. Гляжу на своего соседа и вижу на его подбородке капельку крови. Лицо его белое как мел.

— Что с вами, капитан?

Он посмотрел на меня непонимающими глазами с расширившимися зрачками и обмяк, прислонившись ко мне. Колонну задерживать нельзя. Я кричу санитарам, открываю дверцы кабины и передаю в их руки безвольное тело.

Спустя много лет я нашел его могилу на кладбище в Секерках. Капитан Петр Вольский погиб от шальной пули.

Вскоре началась переправа. Понтонный мост дрожит от перегрузки и выстрелов. Одер широк, а мост длинный и качающийся, но надежный. Я бы погрешил перед читателем, сказав, что я что-нибудь запомнил о движении через реку. Мной владело одно желание: оказаться на том берегу, найти укрытие от вражеского огня. Мост гарантировал лишь одно: переправу.

Наконец мы благополучно перебрались на ту сторону. Только теперь появилась группа вражеских самолетов, атакующих мост. Я вновь засел за свой четырехствольный инструмент. Удастся отогнать непрошеных гостей. По крайней мере, мне показалось, что это моя заслуга.

Немцы, хотя и оказывают ожесточенное сопротивление, уже не те, что прежде. Сломалась-таки их отлаженная военная машина.

Дороги были перекрыты. Мы резким броском подходим к железнодорожной станции Альтретц. День был мглистый, и поэтому трудно рассчитать расстояние, которое нас от нее отделяло. Ближе к полудню погода прояснилась, и мы, к своему ужасу, увидели, что далеко обогнали свою пехоту и создалась угроза попасть к немцам. На счастье, нам удалось вкопать в землю гаубицы. И вовремя, потому что со стороны станции на нас обрушился ураганный огонь.

В этом бою пал смертью храбрых Щепек. Фельдшер несколько раз проверял, жив ли он, надеясь, что это очередная шутка весельчака. Но нет: подносим к губам спичку, и огонь не шелохнется. Щепек был мертв.

Нас опять накрыли ураганным огнем из минометов. Мы с капитаном, находясь в мелком песчаном окопчике, хотели одного: зарыться как можно глубже в землю. Горячие осколки так и буравят песок. Причем кажется, что очень близко от твоей головы. Но это только кажется.

Наши попытки открыть огонь из орудий ни к чему не приводят. По бронещиткам гаубиц обильно барабанят осколки.

Но вот огонь ослабевает, и звучит команда: «К орудиям!» Приходит сообщение, что части 1-й дивизии, которая форсирует Одер у Секерок, находятся в трудном положении.

И, возможно, именно поэтому в тылу у нас появляется батарея «катюш». Мощный залп из гвардейских минометов, сопровождаемый характерным воем снарядов, дает сигнал к общему наступлению. В бой бросается пехота.

Немцы стреляют в нас из зениток и попадают в одну из машин. Мы открываем по станции огонь прямой наводкой. Звуки выстрелов сливаются со взрывами чего-то там на станции. В результате мы все-таки помогаем нашим костюшковцам и выводим их из-под обстрела.

Под нашим натиском немцы оставляют станцию Альтретц.

— А я уж думал, что конец пришел, — говорит капрал Забельский своим обычным голосом.

Движемся дальше. Пешие марши все удлиняются. И кругом, куда ни глянь, укрепления и трупы.

Еще один жестокий бой ожидал нас при переправе через Старый Одер.

Но вот на нашем пути появляется новая преграда — канал Руппинер. На нем мы застряли на целых три дня. Немцы здесь оказывают бешеное сопротивление. Особенно пострадал третий дивизион нашего полка.

Мне снова крупно повезло: снайпер пробил пулей мою фуражку. Вообще в последний период войны у немцев появилось много снайперов, которые охотятся за офицерами.

На ночлег останавливаемся по соседству со штабом полка. О сне и мечтать не приходится: вражеская авиация просто рассвирепела. В комнату ворвался хорунжий Издебский. Подзывает меня рукой.

— Ты чего, черт бы тебя побрал! — ворчу я.

— Вставай, пошли к полковнику. Я тебя назвал добровольцем на установление связи с 4-м и 5-м полками.

Пошли. Командир нашего полка полковник Адам Чаплевский расположился в соседней комнате. При моем появлении он улыбнулся:

— Хорунжий Издебский получил все инструкции. Благодарю за службу и желаю успеха.

Я в душе обрушил на Издебского самые страшные проклятия.

— Я тоже устал, — произнес хорунжий, давая понять, что не обиделся и что ему и самому все это опостылело.

Мы сели на мотоцикл. Я ехал в качестве пассажира. Наша задача — установить связь с командирами 4-го и 5-го полков.

В движении по шоссе нас пикетирует вражеский самолет, поэтому то и дело приходится останавливаться и укрываться под деревьями.

— Вот сукин сын! И чего он к нам прицепился! — кричит мне товарищ.

— Езжай скорее! — кричу я ему в ухо. — Черт с ним! Или с нами.

Наконец, выпустив в нашу сторону еще несколько пулеметных очередей, самолет удалился.

В поле зрения нашего наблюдательного пункта находилось несколько стогов соломы. Батарея была установлена на стрельбу прямой наводкой. Пехота залегла на берегу канала. Под ураганным огнем противника солдаты не могли поднять головы. Я наблюдал через бинокль за нашими ребятами, мне было их очень жаль. Каждое их движение моментально вызывало огонь со стороны немцев, замаскировавшихся на том берегу.

— Товарищ капитан, мы должны им помочь. Ведь их перебьют как мух. Давайте ударим по стогам. Наверняка там фрицы.

Капитан с улыбкой смотрит на меня. Я бросаюсь к стереотрубе. Пехота лежит там, где лежала. Вижу, как капрал Лаговский поднял лопатку. Послышался звон металла — лопатка продырявлена.

— Легче разбить дом, чем ликвидировать стог соломы, — говорит хорунжий Розкрут.

— Тогда подожжем, — приходит мне идея. — Помните, как под Боруско дом лесника? Попробуем?

— Ну что ж, попробуй.

— Лаговский! Поджечь стога! — приказываю я.

— Слушаюсь, — с готовностью отозвался капрал.

Он вообще любил трудные задания.

Я видел, как он выбирал соответствующее место. Видел, как противотанковое ружье осторожно обращалось стволом в сторону цели. Патрон с трассирующей пулей вошел в ствольную коробку, замок щелкнул. Я припал к земле рядом со стрелком. Прозвучало несколько выстрелов, и от стогов на той стороне канала повалил дым.

В этих тяжелых боях, продолжавшихся несколько дней, когда мы были оторваны от кухни и снабжения, погиб санитар Кохановский, которого мы любовно называли «стрептоцидом». Он был убит в тот момент, когда решил добраться до автомобиля, чтобы на нем доставить нам питание.

Лишь на третий день, когда под сильными ударами войск 2-го Белорусского фронта немцы были выбиты с занимаемых ими позиций, мы обнаружили Кохановского, лежащего в кузове автомобиля, с головой, свисавшей через борт. На земле под ним лежали банки с консервами, а в руке он сжимал ключи от машины.

Мы снова двинулись вперед, получив задание прикрывать северный фланг войск, окружавших Берлин.

Третий рейх разваливался на глазах, однако яростные попытки недобитых гитлеровцев пробиться на помощь окруженной столице не давали нам покоя.

— Петр, что там слышно в эфире? — ежеминутно справлялся командир взвода хорунжий Розкрут, однако знания немецкого у Петра были, мягко говоря, скромные. Будучи на гражданке, он узнал, что означает «гутен морген», а на войне научился еще нескольким красивым словам, таким, как «хенде хох».

— Что-то очень нервничают, — отозвался Петр, неестественно вытаращив глаза. — Может, послушаете, товарищ хорунжий, потому что я не все понимаю, — выдавил он, поспешно снимая наушники.