— Эх, Калибадас, Калибадас, и что из тебя только получится! — смеется в кулак подофицер из противохимической обороны, довольный тем, что ему на этот раз не очень досталось.

Калибадас добродушно протестует и шутливо грозит, что если так и дальше пойдет, то он застрелит Щепека, и вдобавок сделает это не обыкновенной пулей, а разрывной, потому что только такой пулей можно поразить Щепека.

Но Щепек не унимается:

— Товарищ поручник, вы сами видите, что я хотел сделать человеком этого неудавшегося потомка Адама и Евы, но он сам этого не желает.

Новый взрыв смеха.

Я смотрю на поле.

— А какая погода чудесная, а, ребята? — говорю. — Можно и сеять…

Тема заинтересовала всех.

— Утром еще туман был, но сеять и впрямь можно, — соглашается Кордняк. — А что? Плуги есть, бороны и лошади — тоже. Только вот где семена взять?

— А я доложу в дивизион, семена найдутся. Ну что, будем сеять?

— Будем! — хором отвечают солдаты.

— Землю жалко, ведь это наша земля, и она родить должна, — Меня все больше захватывала эта идея. — Вот победим, вернемся сюда, то-то урожаи будем собирать…

Мой энтузиазм передался остальным.

Домой я возвращался в радостном настроении, мурлыкая под нос песенку. Внезапно послышалось визгливое завывание транспортного самолета, который шел с грузом для окруженных немецких частей. Я бросился к пулемету, к которому были хитроумно пристроены колеса от тачки, благодаря чему можно было вести огонь из окопа практически во все стороны. Я схватил ленту, вставил ее в магазин, прицелился и вдруг почувствовал, как кто-то дергает меня за рукав. Оборачиваюсь: за мной стоит Эдвард.

— Что с вами? — кричу.

— Не стреляйте, товарищ поручник. Не выдавайте себя. Сейчас тихо, спокойно, а так только себя раскроем… Извините, сам не соображаю, что делаю…

— Ну ладно, ладно, — примирительно говорю я.

Позже я долго беседовал с ним, однако все напрасно: Эдвард до конца войны остался таким же.

Солдаты начали сев. Вот это была картина! Только неугомонный Щепек был недоволен.

— Что это за работа?! — кричал он. — После этого Калибадаса разве что вырастет? Если только васильки да другие сорняки!

Он был из тех, кто за словом в карман не полезет. Мурлыкал себе под нос какую-то мелодию, прерываясь на миг, чтобы бросить очередную шутку.

— Эх ты, неумеха, криво пашешь! Да зерна-то не жалей!

Я еще долго любовался своими бойцами, которые занялись привычным им делом. И впрямь: воин — это и защитник, и кормилец. «Недаром говорится, что дело мастера боится», — сказал бы капитан, который в это время находился на наблюдательном пункте. В любой момент могла поступить команда: прервать сев, отставить плуги и вновь взяться за оружие.

Понедельник стал для нас тяжелым днем. Первый огневой взвод был переброшен на самый берег для ведения огня прямой наводкой по вражеским судам. Ночью его отвели на прежние позиции.

Случайно разведка обнаружила, что на остров садятся самолеты. Я решил вести огонь по ним. Получив согласие командира дивизиона, выпустил по острову восемь «огурцов». В результате нами был поврежден немецкий самолет, и пилоты противника теперь не чувствовали себя там так вольготно.

Весна бушевала вовсю. На весеннем солнце солдатские мундиры выгорели добела. Тем временем к нам подошло пополнение из резерва.

От одного только вида новичков мороз пробирал по коже.

— А других-то не было? — встревает по своему обыкновению Щепек. Новички смутились и молча переминались с ноги на ногу. — Что ж это вы такие скромные? — не унимается Щепек, но я прерываю его. Меня больше волновал вопрос адаптации новеньких в коллективе. Я знал, что среди них были бойцы Армии Людовой и Армии Краевой.

— А кто из вас умеет стрелять? — продолжает Щепек.

Вновь прибывшие переглянулись.

Щепек начал их перевоспитывать: отучал от партизанских навыков, учил новым песням, рассказывал, что такое уха и как ее едят деревянными ложками.

— Знаете, как в партизанах: воевать надо, а о высшем командовании ничего не известно. Каков их замысел — никто не знает. То ли дело у вас теперь: вы в армии, здесь каждый знает свой маневр.

Так наступил апрель.

ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ

Ну и началось! В результате перегруппировки мы оказались в районе Гоздовице в состоянии боевой готовности. Наученный горьким опытом, я на всякий случай прицепил к машине взвода управления немецкое зенитное орудие с большим запасом снарядов. У этой зенитки был один недостаток: отсутствовали приборы наводки. Зато мы потренировались в стрельбе по острову, находясь в Камне. Выходило, что можно было обойтись и без приборов.

Из нашего наблюдательного пункта хорошо просматривался разлившийся по весне Одер. Однако командир торопит, чтобы я шел в батарею и поработал с людьми, потому что задание предстоит трудное. Кроме того, мне поручалась проверка готовности орудий.

— Но самое главное сделай сначала, — напоминает заместитель командира дивизиона поручник Гасько, который прибыл в нашу батарею.

— Товарищ поручник, для нас все самое главное, — смеюсь я.

— Нет, браток, самое главное для вас — это пограничный столб.

— Да, да, — подхватил капитан. — Точно, столб. Приготовить к торжественному водружению! Еще сегодня.

— Слушаюсь, — отвечаю.

Люди рождаются и умирают, а мир всегда молод. Для этих будущих поколений, для будущей Польши мы должны водрузить этот пограничный столб, и в данную минуту это действительно самое важное.

«Артмастер» Домародский в который раз фальшиво запевал свою любимую песню «Однозвучно гремит колокольчик». Это означало, что техническая готовность гаубиц отличная. Наряду с большими познаниями в области артиллерии он был и прекрасным поваром. Макароны и уха готовились им по всем правилам кулинарного искусства.

В беседе с личным составом я пояснил, что наступает решающий этап разгрома фашистской Германии, что советские войска полностью подготовили плацдарм для наступления и что наши саперы готовят переправу. Приказ о наступлении ожидается ежечасно.

— Однако для нас на сегодня самое главное — подготовить столб. Крук, доложите о готовности.

— Столб подготовлен, нет только чем покрасить. Есть лишь зеленая краска. На документе о водружении нет подписей: командира и вашей. У меня все.

В этот момент из землянки командира поступила команда «К бою».

— Готовьте лошадь. И бумагу на подпись.

Я вскочил в седло и оглянулся. Вдоль всего берега грохотало. Из стволов моей батареи то и дело вырывался огонь, орудия после каждого выстрела резко вздрагивали. Однако для меня самым важным в этот момент было достать краску. Белую и красную краску.

Ворвавшись в интендантство, я был поражен спокойствием и порядком, царившими там. Никто никуда не спешил. Это меня и взбесило.

— А ну-ка, вы, интендантские крысы! Краски! Живо!

— Ой! — выскочил из землянки какой-то капрал. — Зачем кричать? Будет вам краска — и красная, и белая.

— А откуда вам известно, что мне нужна такая?

— Товарищ поручник, — протянул он, — сейчас все одно и то же спрашивают. Весь день об этом кричат. Товарищ поручник, возьмите еще пачку махорки себе и своему заместителю.

— Да нет у меня никакого заместителя, — сердито ответил я, хотя на душе стало спокойно: пограничный столб будет по всей форме несмотря на то, что интендантство не относилось к нашей части.

Утром 16 апреля 1945 года ураганный артиллерийский огонь ознаменовал начало последнего этапа войны. Сигнал поначалу артподготовки дали «катюши». За ними, брызгая снопами искр, загремели тяжелые минометы.

На той стороне реки росли и поднимались к небу клубы дыма и пыли. Во вспышках выстрелов видны лица моих бойцов: Алипова, Крука, Щепека, Кордняка, Кшисяка, Лаговского. Вместе с ними поручник Стефан Мацишин, лицу которого отблески разрывов придают демоническое выражение.

— Залпо-о-ом… огонь!

Во время стрельбы мне удается немного отдохнуть. Рядом со мной капитан Вольский. Это офицер, освобожденный из немецкого концлагеря для офицеров под Ястровем. После пяти лет неволи он выразил желание вступить в ряды нашей армии. Он еще не получил назначения на должность.