Annotation
В книгу включены повесть и рассказы современных польских писателей. В повести Ф. Новицкого «Кратчайший путь» рассказывается о судьбе молодого поляка, прошедшего по дорогам войны от Варшавы до Эльбы. В рассказах В. Розбицкого, опубликованных в его книге «Где только орлы…», показаны боевые будни солдат и офицеров современного Войска Польского.
Книга заинтересует широкий круг читателей.
Зарево
Флориан Новицкий
«ИМПЕРАТОРСКИЙ ТРАКТ»
В СТРАНУ, ГДЕ ЦВЕТЕТ ЛЮПИН…
В ЛЮБЛИНЕ
НА ФРОНТ ПОЙДЕТ НАША РАТЬ
ПОСЛЕДНЕЕ ДЕЙСТВИЕ
Веслав Розбицкий
ГДЕ ТОЛЬКО ОРЛЫ…
СОЛДАТЫ ГОР
27 МИНУТ НА ИСТРЕБИТЕЛЕ
ЧЕТЫРЕ ВАХТЫ НА ПОДВОДНОЙ ЛОДКЕ «ОРЕЛ»
ГОЛУБЫЕ, КАК МОРЕ, БЕРЕТЫ
ЗВЕНО БОЛЬШИХ УЧЕНИЙ
ШКОЛА ОГНЕВОЙ ПОДГОТОВКИ
notes
1
2
3
4
5
6
Зарево
Флориан Новицкий
КРАТЧАЙШИЙ ПУТЬ
Повесть
«ИМПЕРАТОРСКИЙ ТРАКТ»
Прежде чем меня начали называть «сынок», а затем уже серьезнее — «поручник-сынок», я был обыкновенным мальчиком, немного болезненным и бледным. Но так как я довольно неплохо играл на скрипке, сверстники терпеливо относились к моей внешности. Я всегда охотно и неутомимо исполнял довоенные вальсы, танго и польки, от которых веяло чистотой и свежестью юности, омраченной фашистской оккупацией.
Однажды утром в воскресенье взоры односельчан были устремлены к «тракту», который хотя и не проходил через нашу деревню под Тарнополем, но если взобраться на высокую липу, то можно было увидеть клубы белой пыли, поднимающиеся над дорогой.
Многие кричали:
— Едут, едут!
Потирали руки, сыпали шутками, давая бурный выход чувствам, накопленным за время господства фашистов. А по «императорскому тракту», грохоча гусеницами, проходили стальные колоссы с красными звездами. Глухо стонала земля, пыль ложилась на зелень.
Еще не так давно по этому «тракту» проносились на восток спесивые гитлеровские мотоциклисты, громыхали гусеницами «тигры» с высунувшимися из люков откормленными эсэсовцами. Сейчас красноармейцы возвращаются, овеянные славой, ожидаемые везде и всеми.
Расположившись на старом валуне, в глубине двора, который, вероятно, был свидетелем жизни всех поколений моего рода, я с радостью играл. Играл все, что умел: «Катюшу», «Яблочко», «Все, что наше», «Еще Польска не сгинела», и, наверное, импровизировал бы так без конца, если бы не внезапное появление у дома трех красноармейцев. Я боялся поднять голову, а услышав чужую речь, вскочил и побежал в дом.
— Стой, стой, пацан! Куда? Куда ты? Сыграй нам «Вставай, страна огромная».
Я испуганно покачал головой, вглядываясь в их приветливые, улыбающиеся лица.
— А ну-ка покажи мне свою скрипку, — сказал один из них.
Без протеста я отдал ему скрипку. Он сразу же проверил правильность настройки и тут же взял первые аккорды:
Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой…
В этой музыке было что-то волнующее, хватающее за душу. Когда я успокоился и улыбнулся, красноармеец растрепал мою шевелюру и спросил:
— Костюшко знаешь?
— Учил о нем в школе, — ответил я.
— Значит, все в порядке…
Бойцы тут же отошли. А я стоял в раздумье: действительно ли я знаю Костюшко? А может быть, меня спросили не о том, о котором мы проходили в школе?
— Но ему еще нет восемнадцати! — упорствовал отец, не особенно, правда, веря в успех своей аргументации. — Председатель, что вы делаете? Ведь он ребенок!
— Ребенок для вас, — бесстрастным голосом отвечал председатель сельской рады народовой, продолжая машинально штемпелевать документы. — Для вас ребенок, а для нас солдат! Солдат! — повторял он между очередными ударами печати.
Отец посмотрел на меня укоризненным взглядом: почему не прошу за себя сам, не заплачу, наконец… Я молчал с озабоченным видом. А председатель, наш близкий сосед, испытанный друг дома, не уступал. Не предал меня.
Я знал, что родители никогда не согласились бы на то, чтобы я пошел в армию. Поэтому я решил прибегнуть к авторитету председателя нашей рады народовой, который работал в этой должности всего неделю, но сумел за столь короткий срок завоевать всеобщее уважение. Чтобы повестка имела больший вес, в нее были вписаны две фамилии — моя и Кубы.
Никто тогда не подумал о том, что в деревне были и другие парни нашего возраста. События сменялись с такой быстротой, что мысли не поспевали за ними. Документ предписывал явиться в райвоенкомат в такой-то день в такое-то время с запасом провизии на пять дней.
Подвода съехала с полевой дороги и затарахтела по ухабистому «императорскому тракту». Перед моими глазами промелькнула узкая полоса зеленеющей пшеницы на краю наших небольших угодий.
С какой радостью приезжал я сюда ночью с родителями на уборку клевера! (Ночью было сыро, поэтому семена не осыпались.) Недалеко от нашего поля проходила железная дорога. Как привлекал меня поезд, который с шумом проносился мимо нас раз в сутки, унося с собой кусочек незнакомого мне большого мира! Мой старший брат Эмиль, имевший уже трехнедельный опыт боев в 1939 году, тоже любил приезжать сюда, чтобы под прикрытием ночи удирать в хату за железнодорожными путями, где ждала его «душенька». Отец ругал брата за это, не выбирая слов, а когда мать пыталась защищать его, ворчал:
— Дело не в девушке, а в дорогих семенах, в клевере. Это же на его одежду, обувь… Жениться ведь ему захочется…
— Дай-то бог, — с надеждой вздыхала мать, а помогавшая нам соседка, старая Магеровская, усердно поддакивала ей.
Я засыпал под этот разговор, и только утренний холод возвращал меня к действительности. Омытый холодной росой, я срывался с лежака из клевера и мчался на другой конец участка, чтобы присоединиться к работающим. При этом украдкой наблюдал за братом, который, пряча за загадочной улыбкой тайну ночного свидания, молча поднимал двойные порции влажного клевера и сооружал из него искусные копны. Только бы успеть до восхода солнца — эта мысль направляла напряженные усилия работающих.
Затем брат укладывал клевер на длинную решетчатую телегу, садился на нее сам и погонял сивую и гнедую; а проезжая мимо дома своей возлюбленной, насвистывал только ему одному известную мелодию. Менее чем через час он возвращался, аккуратно причесанный и умытый, и повторял этот церемониал до тех пор, пока оставались копны клевера.
Потом вспашка, сев и снова ожидание: что-то вырастет?..
— Пррр! Ну что, ребята, может, вы раздумали? — заговорил наконец старик Матеуш, в данный момент приветливый возница, а до того — всегда грозный для нас сосед.
— Дали бы лучше чего-нибудь глотнуть, — с показным молодечеством отозвался Куба.
— Дам, дам. Вы уже взрослые, вояки…
Самогон забулькал в горле Кубы. Он тут же скривился и с закрытыми глазами передал бутылку мне. Я пробовал это зелье как-то украдкой во время праздника, когда гости напились и не обращали на меня внимания. Сейчас я набрал побольше воздуха в легкие и размашисто наклонил бутылку к себе.
— Бррр… Какая гадость! — выдавил я из себя, отдышавшись.
— Хороший, хороший, только много не надо, — ответил Матеуш.
