И с каждым этажом приближаясь к земле, Печенкин начинает понимать, что его собственная жизнь не так и ужасна. Даже, скорее, неплоха. И в тот момент, когда Печенкин окончательно осознает, что родился в рубашке, а мир прекрасен, происходит его встреча с асфальтом.
Я настолько гордился этим сюжетом, что из гордости даже не стал писать рассказа, отложив создание шедевра на будущее.
Наступление этого будущего я приблизил, увлекшись испанским языком. Из мемуаров: в вестибюле ленинградской гостиницы «Европейская» имелся в то время киоск «Союзпечать», где можно было купить настоящую иностранную прессу, а не только многоязычную пародию на нее в виде тогдашних «Московских новостей». В этом киоске, когда в интуристовский рай пропускали швейцары, я и покупал для практики испанскую газету «Пайс» (поступавшую к нам с месячным опозданием — цензура считала, что язык Сервантеса за месяц не устареет, и была права.) И вот, в один чудный день, раскрыв очередной номер газеты, я натыкаюсь на имя — «Габриель Гарсия Маркес». А этим достойнейшим именем подписана довольно большая статья. Читать, помню, начал в трамвае. Как оказался я в том трамвае? Какой был у него номер? Куда и зачем я ехал? Эти белые пятна с наслаждением оставляю пытливым исследователям моей биографии. Статья же в «Паисе» была посвящена всяким тонкостям нашего с Маркесом литературного дела. В ней Габриель Гарсиа касался, между прочим, и проблем сюжета. И, между прочим, вспоминал, что из всех сюжетов мировой литературы наибольшее впечатление на него произвели два. Первый из них я сразу забыл — из-за шока от второго. Этот второй сюжет встретился Маркесу в молодости (его, Маркеса, молодости) у какого-то неизвестного (для него, Маркеса) латиноамериканского писателя. В рассказе того писателя, восхищался Маркес, герой в безысходном отчаянии выбрасывался из окна, и падал вниз, и на лету видел чужую жизнь, которая идет за окнами, и понимал, что на этом фоне…
Друг-читатель, ты никогда не ощущал себя полномасштабным идиотом? Позвони — поделюсь… Оставалось утешаться только тем, что латиноамериканского героя, скорее всего, звали не Печенкин.
Надо было решать, кому верить — себе или Маркесу. Скрепя сердце выбрал Маркеса. Одна нобелевская премия уже тогда была круче двух премий «Золотого теленка». Поверив же Маркесу, чуть не свихнулся от злобы на себя. Чтобы настолько отшибло память! Нет, ясно, что не мог я лично читать этого проклятого латиноамериканского письменника, которого и сам Маркес-то толком не помнит. А уж я-то вообще во всей Латинской Америке кроме самого Габриеля Гарсиа знал только Фиделя Кастро. Ну, еще Кортасара с Карпентьером, которых по сей день путаю. Так что же? Выходит, когда-то, где-то, каким-то отраженным эхом я что-то такое от кого-то слышал, и оно отложилось в подкорке, и вот, изволите видеть, родилось как свое. Это еще счастье, что не успел я написать свой гениальный рассказ!.. А что, если… О, холодный ужас! Что, если и все остальное мною написано так же? И каждый мой сюжет до меня уже кто-то давно сочинил? Где-нибудь в Норвегии, а то в Бангладеш? Какого дьявола я бросил свою первую электрическую профессию? Глядишь, закон бы какой открыл — вон хоть про силу тока и сопротивление. Ну и что — закон Ома? Я бы независимо!.. Уатт — Ползунов, Попов — Маркони, Бойль-Мариотт… Ну и был бы закон «Ома-Мишина». В науке, когда кто независимо, только уважение. А тут… Попробуй, напиши независимо «Евгения Онегина» — в харю же плюнут!..
На этом повесть о трагическом происшествии, случившемся в большой литературе, обрываю. Резюмирую двумя соображениями.
Первое: рассказ про Печенкина не написан, чем нанесен невосполнимый ущерб мйровой словесности.
Второе — даже не соображение, а скорбная мораль. Вот она:
Не сочиняй! Все на свете уже сочинили.
Или вот-вот сочинят, черт бы их подрал!
P.S. Зудит, правда, и третья мыслишка.
Что, если все-таки это было уникальное совпадение — неслыханный выверт мирового разума, великая флуктуация, карма, чакра и астрал?
Что, если тот сюжетец я все-таки сочинил сам? А?!
Нет ответа.
А раз ответа нет, значит, вероятность есть.
Значит, могу с полным правом и впредь гордиться ненаписанным, пригласив и тебя, друг-читатель, разделить со мной эту выстраданную гордость.
1995
Детское время
Как всякий чадолюбивый родитель, читавший «От двух до пяти» Чуковского, одно время вознамерился записывать высказывания своей маленькой дочки.
Продержался в осуществлении этих намерений два дня.
Так что изложением результатов не переутомлю.
21.11.97
Екатерина, трехлетняя дочь моя, сегодня высказала среди прочего две важные вещи. Она все время теперь говорит важные вещи, но эти были особенно важные.
— Трудно быть мамой, — объявила она днем. — Я не хочу быть мамой.
Спорить было бы глупо…
Второе важное было вопросом.
— Я никогда не умру? — строго спросила она, уже лежа в кровати.
— Никогда, — сказал я.
21.11.97
Интересно они осваивают формулы речи.
— Пойдем гулять, — сказал я.
— С одной стороны, — начала Екатерина и умолкла.
Забыла — как дальше.
22.11.97
Главное — сюжет.
Чтоб не ревела, пока одеваю для прогулки, стал выдумывать какую-то ахинею про бегемотика. Реветь перестала. Потребовала продолжения. Поэтому к бегемотику присоединился слон, потом еще крокодил, муха и журавлик. Поскольку я такое сочинять не умею, все эти слоны и крокодилы осуществляли в моей истории назидательные благоглупости, но это ей неважно пока
— Ну и что этот бегемот, — спрашивает она. — А слоник что?
Пока важно только — что, а не как.
22.11.97
— Катя, покажи кошечку?
— Мяу!
— Катя, покажи собачку?
— Ав-ав!
— Катя, как птичка делает?
— Трррр!
— Катя, покажи тетю… Все, больше никогда не показывай. Ужас какой.
22.11.97
— Ты не будешь плакать, пока я буду гулять с мамой?
— Буду, — сейчас же ухватился я за так-то возможность. — Конечно, я тут один буду плакать.
— Стыдно плакать, ты же уже большой.
Узнал свою дурацкую аргументацию.
Большой — ну и что же?
СТИХИ ЕКАТЕРИНЫ — 98
Публикация автора автора
Цветочек родил бабочку.
Бабочка родила папочку.
Палочка родила камушек.
Камушек родил речку.
Еще не в курсе, что Авраам родил Исаака, Исаак родил Исава…
* * *
Топор рубит дрова.
Там растет трава,
В лесу бегает волк.
Он видит зайца и хочет его съесть.
Неужели плагиат?
* * *
Дом стоит. Летит павлин.
И фазан красивый.
Они садятся на крышу и плачут.
А люди купаются в слезах.
* * *
В небе солнце блестит.
В траве цветы растут.
Идет там девочка
И собирает цветы.
Автор явно находится под влиянием японской традиции.
* * *
После того «болдинского лета» Екатерина покинула поэзию и ушла в живопись.
Времена года
