Я не люблю свою работу…

Со школьной скамьи я мечтал быть историком. На математике и физике я читал книжку про войны государства Урарту с могущественной Ассирией. Я восхищался Геродотом, а на Архимеда мне было наплевать. Но однажды математичка сказала моей маме, что у меня способности к логическому мышлению, а мама в это поверила, а я никогда не огорчал маму. До конца школы книжка оставалась недочитанной. Я с отвращением зубрил аксиомы, теоремы и правило буравчика.

Вручая мне аттестат зрелости, директор школы сказал, что мои несомненные склонности к точным наукам дают ему основание видеть мое будущее связанным с этими науками. А я видел себя историком. Но я видел хуже, чем директор. Иначе я бы разглядел, что на исторический конкурс тридцать человек на место, а лучший друг моего папы — декан политехнического, а это дает дополнительную уверенность маме, которая обещала сойти с ума, если я провалюсь, поступая на исторический…

Я не провалился. Я поступил в политехнический.

В институте я ненавидел все предметы. Тут, правда, была история, но ее прогуливали всей группой, да и история тут была не того времени… В часы лекций по истории другие сидели в кино, а я учил сопромат, оправдывая надежды декана, который сказал, что возлагает на меня надежды, а он был лучшим другом моего папы, а это вы уже знаете.

На распределении я получил назначение в научно-исследовательский институт, о котором мечтали все. Все, кроме меня.

Работу свою я возненавидел сразу и бесповоротно. Меня тошнило от вида кривых, которые чертили, а потом с жаром обсуждали мои сослуживцы, — я тихо сидел и читал про приготовления Ассирии к новому походу на Урарту.

В один прекрасный день меня подозвал начальник и сказал, что своей вдумчивостью я произвел на него хорошее впечатление, и что он хочет предложить мне интересную диссертационную тему, и он уверен, что я с ней справлюсь, и нечего благодарить, потому что он только рад помочь, если видит, что человек работает с желанием.

— Правда, знаний по математике, полученных в вузе, будет недостаточно, — сказал он, — но мы направим вас на специальные курсы…

Три года, стиснув зубы, я слушал лекции по математике. Потом, преодолевая отвращение, писал диссертацию. На защите сказали, что только человек, бесконечно влюбленный в свое дело, мог написать такую блестящую работу.

К этому времени я был уже заместителем своего начальника. Я решал вопросы, участвовал в заседаниях, совещаниях, советах, произносил слова о повышении уровня и улучшении параметров.

А в ящике моего стола лежала книжка, и там бородатые ассирийские воины уже приближались к вражеским границам…

Когда начальник отдела уходил на пенсию, он объявил руководству, что никто на свете не заменит его с большим успехом, чем я. И я был назначен начальником. Чтобы как можно реже ходить на службу, я клал в портфель книжку и говорил, что буду работать в библиотеке.

По институту пошел слух, что я пишу докторскую. Меня вызвал директор.

— Дорогой мой, — сказал он. — Зачем эти секреты? Вы же знаете, как мы вас ценим! Я даю вам академический отпуск. Пишите, ваша работа обогатит науку и производство!..

Я пил сердечные капли и писал, писал эту проклятую докторскую. Как я ее ненавидел!..

На банкете после защиты про мое беззаветное служение науке говорили такие прекрасные слова, словно читали некролог…

Сейчас я главный инженер и член-корреспондент. Я издаю распоряжения, наказываю и поощряю, осуществляю синтез науки и производства. У меня почти нет свободного времени — конференции, симпозиумы, конгрессы…

Но когда все же выпадет свободная минута — я запираюсь в кабинете, достаю потрепанную книжку, и…

…И как раз в тот момент, когда грозный царь Ашшурбанипал уже готов торжествовать победу, звонит телефон, и мне напоминают, что сегодня меня будут утверждать на должность заместителя министра. И я закрываю книжку, и выхожу из кабинета, и думаю, что все сложилось бы иначе, если бы лучший друг моего папы был деканом исторического…

1974

Краюхин был взволнован.

— Коля, — сказал он своему приятелю Амурскому, — у меня через год выходит книжка. Включена в план издательства.

— Поздравляю, — зевнул Амурский. — Мне тебя жаль.

— Почему? — обиделся Краюхин.

— Никто твою книжку не купит.

— Да почему?!

— Потому что никто тебя не знает.

— Прочтут и будут знать!

— Смешной ты, — сказал Амурский. — Сперва надо, чтобы знали, тогда прочтут. Или как минимум «Войну и мир» написать. Ты же не «Войну и мир» написал?

— Нет, — признался Краюхин. — У меня в несколько ином ключе…

— Я и говорю, — сказал Амурский. — Никто твоего дебюта не заметит.

— А что же делать? — спросил встревоженный Краюхин.

— Имя, — веско сказал Амурский. — Надо делать себе имя..

— А как? Как его сделаешь?

— Надо, чтоб тебя знали. Узнавали, как Пушкина по бакенбардам. Надо везде бывать, надо, одним словом, вращаться. Понимаешь?

— Понимаю, — неуверенно сказал Краюхин, — Но…

— Позвони при свидетелях кому-нибудь из великих, например Михалкову. Чтоб все знали, что ты с ним знаком.

— У меня его телефона нет, — сказал Краюхин.

— Узнаешь, — пожал плечами Амурский. — Ты пойми: ну, кто ты сейчас? Какой-то там Краюхин. А надо, чтобы все знали: а, так это тот самый Краюхин!.. Мысль понимаешь?

— В общих чертах… — сказал Краюхин.

Краюхин делал себе имя в течение года. Он побрил череп, отрастил усы и ходил по улицам с сиамским котом на одном плече и вороной на другом. Он приходил в известный ресторан, заказывал студень, вынимал голубую бумагу и принимался писать на ней куском угля. Просидев вечер, он складывал бумаги в клетчатую сумку и уходил, не притронувшись к студню.

Амурский тоже, как видно, не дремал. По городу ползли слухи, что вот-вот выйдет книга писателя Краюхина — как, вы не слышали? — но достать ее будет невозможно. Потом стали говорить, что книга вообще никогда не увидит света, потому что в ней есть такие моменты… ну, вы понимаете… Затем выяснилось, что книга все-таки выйдет, но никому не достанется, так как весь тираж закупил известный член Союза писателей, чтобы сжечь из зависти. Далее, из тех же источников городская общественность была оповещена о том, что часть тиража удалось спасти, но такую малую, что книга писателя Краюхина уже стала библиографической редкостью. Поэтому надо бдительно следить за рынком. Может, кому и повезет.

Книга вышла. Очереди опоясывали книжные магазины тройным кольцом. Ничего подобного не могли припомнить даже самые старые и опытные букинисты, пережившие подписи на Эренбурга, «Библиотеку приключений» и Достоевского. Сновавшие в толпе люди Амурского подогревали ажиотаж. За место в очереди предлагали большие деньги, но денег никто не брал.

Весь тираж краюхинской книги был раскуплен за полчаса.

— Теперь ты понял? — спросил Амурский.

— Что ты, Коля, — благодарно сказал Краюхин. — Просто не представляю, что бы я без тебя делал!..

На следующий после банкета день Краюхин вышел на улицу прогуляться. Мимо Краюхина прошли два молодых человека.

— Это он! — услыхал Краюхин. — Он, я тебе говорю!

Краюхин почувствовал себя небожителем. Молодые люди оглянулись несколько раз и быстро ушли вперед.

Краюхин шел, узнаваемый всеми. За спиной шептались. Из-за угла вышла толпа молодых людей. Впереди шли двое, которых Краюхин повстречал раньше. В руке каждый держал книгу — его, краюхинскую книгу!

Краюхин двинулся к толпе.

— Пожалуйста! — широко улыбнулся он, доставая авторучку. — С удовольствием!

— Ну и хорошо, — сказал молодой человек, подавая книгу.

К вечеру Краюхину вернули треть тиража. Когда складывать книги было уже некуда, Краюхин полетел к Амурскому.