Сисадмин не рискнул продолжать свои рассуждения и замолк, а мне, под перекрестными взглядами, пришлось направиться к единственному свободному месту — за столом, рядом с Аней. Стоило присесть, как кто-то придвинул мне прозрачную чашку с золотым ободком, на дно которой уже плеснули коньяка. Я скосила глаза на секретаря, из кружки которой свисал чайный ярлычок, и, несмотря на все еще тлеющее в груди чувство вины, испытала глухое раздражение. Легко быть правильной, когда у тебя все есть. Вот уж кто, судя по всему, не бедствует, а ведет себя так, словно я ее собачку убила, по меньшей мере. Ошиблась она во мне, смотри-ка. И, не дожидаясь тоста, я в один глоток влила в себя жгучую жидкость.

От желудка по всему телу растекся огонь, согревая, расслабляя и прогоняя прочь лишние мысли. Поймав мой взгляд, Владимир Николаевич хмыкнул и, вопросительно изогнув бровь, приподнял бутылку. Я кивнула — гулять, так гулять. И, словно вторя моим мыслям, Денис затянул следующую песню — про утиную охоту, слов которой, кроме «гулять — так гулять» и «любить — так любить» я не знала.

Троегоров расслабленно откинулся на спинку стула и начал подпевать таким красивым низким голосом, что заслушались все. Либо импровизированный дуэт и правда оказался хорош, либо на меня оказал влияние непривычно крепкий напиток, но к концу песни я тоже начала мурлыкать себе под нос, невольно вспоминая деревенские посиделки на речке. Конопатого Мишку, бренчащего на гитаре, девчонок, горланящих «Вижу тень наискосок» или «У церкви стояла карета», уютный треск костерка, пускающего искры в бархатно-синее летнее небо. Отполированное задницами и серое от времени бревно, заменяющее нам скамейку, мишкину джинсовку, накинутую на плечи. Запахи дыма и ветра, свежей травы и речной воды.

В суете последних месяцев, в ссорах, непонимании и мелких проблемах я потеряла ощущение собственной целостности, а теперь, под пение дворовых песен, в хмельной расслабленности и дружеской атмосфере, оно возвращалось — отголосками, ощущением дежавю, чувством причастности к чему-то большему. Я почти физически ощущала, как из бесформенного расплывающегося слайма превращаюсь обратно в крепкий орешек, в бойкую веселую девчонку, о которой почему-то забыла.

Разговоры обо всем подряд перемежались шуточками, тостами, песнями и рассказами о курьезных случаях на работе. Даже Троегоров рассказал историю — о бабуле, которая никого не подпускала к банкомату, уверяя, что тот «съел» ее карту. Владимиру Николаевичу пришлось лично спускаться и беседовать с женщиной. Карта в итоге нашлась в бабушкиной сумке, а безопасники обогатились историей о старушке, клюкой отгоняющей других клиентов от «проклятой железяки».

Сисадмин вспоминал древние анекдоты, Аня прихлебывала свой чай и тоже втягивалась в общий разговор, постепенно оттаивая. А я тайком любовалась Денисом — он был непривычно уютным и домашним, особенно после того, как снял очки. Со взъерошенными волосами и следами от оправы на переносице строгий директор казался… Уязвимым? Иногда он ловил мои взгляды, но я, отбросив смущение, продолжала смотреть, и представляла, что все вокруг исчезли, оставив нас вдвоем. Неторопливая мелодия, мягкий чарующий голос, длинные ухоженные пальцы, ласкающие гитару и невероятно притягательные глаза, которые в таком освещении казались темно-серыми, как небо за окном — я словно погрузилась в нирвану.

— Денис Владимирович, а почему жена с Вами не поехала? — осмелевшая Таня решила заполнить паузу между песнями, — Тяжело, наверное, мотаться туда-сюда? Эти самолеты…

— Мы в разводе, — Денис повернулся к Тане, выдавив кривоватую ухмылку и вернулся к гитаре, наигрывая какую-то незнакомую тоскливую мелодию.

— Ой, у Вас же ребенок есть? Вы ведь поэтому в Москву часто летаете, скучаете, наверное? — коньяк сыграл с Таней злую шутку, притупив ее чувство меры, она словно не замечала, что давно переступила черту, а каждое следующее слово сгущает воздух, разрушая недавнюю легкость и непринужденность.

В ожидании реакции директора замерли все. Я, кажется, даже спиной ощущала напряжение, исходящее от Ани, будто она пыталась с помощью телекинеза заткнуть рот неуместно болтливой подруге. Останься та сидеть в пределах досягаемости, наверняка удостоилась бы тычка под ребра. А все Сашка со своим любопытством — что-то подслушала, остальное додумала, и всюду растрепала свои выводы. И вот к чему это привело.

— Нет, Татьяна, ребенка у меня нет, — он передал гитару Троегорову и вернул очки на место, пряча глаза за стеклами.

Таня открыла было рот, но, наконец, заметила, что обстановка изменилась и сообразила просто замолчать. Денис, похлопав себя руками по бедрам, поднялся, покрутил головой, разминая шею, и направился к окну, на ходу бросая:

— Кажется, дождь закончился. Пора по домам.

21. Общага

— Все, доча, у меня рассол закипел. Пока!

— Пока, — пробурчала я в уже замолчавший телефон, догрызая подсохший пряник и с грустью посмотрела сначала на опустевшую вазочку, а потом на окно, в стекла которого, подгоняемые порывами ветра, хлестали потоки воды.

У мамы — огурцы, у Светы — уборка. Даже поболтать по телефону, чтоб выплеснуть накопившиеся эмоции, не вышло. Прогнозы синоптиков обещали улучшение погоды к концу недели, но наступило воскресенье, а просветления на небе все еще не наблюдалось. Я окинула взглядом идеально вылизанную комнату, убрала в сумку дочитанный роман, который предстояло вернуть в буккроссинговый шкаф, и, со спокойной совестью, завалилась на кровать — листать ленты в соцсетях и деградировать.

А еще — мечтать, вспоминая пятничные посиделки-переглядки, и отчаянно завидовать несдержанной Тане, которая подсела к Денису, воспользовавшись моим кратковременным отсутствием, и имела возможность безнаказанно касаться и вдыхать его тепло. Ах, этот запах! Я так и не узнала название парфюма, но, поддавшись минутному порыву, прикупила себе похожие масляные духи, наткнувшись в торговом центре на островок, торгующий репликами известных ароматов.

Рука сама потянулась к тумбочке, в которой лежал заветный флакончик. Капелька масла на запястье, растереть и понести к лицу, глубоко вдыхая теплый, пряный и будоражащий воображение аромат с коньячными и древесными нотками. Такой уютный и почти родной. Маленькая слабость, в которой я не признавалась даже Свете, потому что чувствовала себя начинающим фетишистом.

Выходить за пределы комнаты очень не хотелось — еще в пятницу, возвращаясь с офисных посиделок, я напоролась на недовольное лицо одной из соседок, живущей от меня через стенку с мужем и маленьким ребенком. Она фыркнула, развернулась и ушла в свою комнату, явно избегая малейшего контакта. После такой встречи я ожидала новых сюрпризов, но дверь оказалась чиста, если не обращать внимания на записку, которую я выбросила, не разворачивая, чтоб не портить себе настроение.

Но долго валять дурака не получилось — всю расслабленность как рукой сняло, когда в дверь начали барабанить.

— Открывай, мы знаем, что ты там! — голос не оставил надежды затаиться и переждать.

Я медленно поднялась, оправила непослушными руками спортивный костюм, и на деревянных ногах пошла к двери, все еще сотрясаемой ударами кулаков, а может и ног. Щелчок открываемого замка показался очень громким — я расслышала его даже через накатывающий волнами шум в ушах.

В коридоре около моей комнаты стояли трое — дородная деваха лет двадцати пяти, щуплый парнишка и та самая фыркающая соседка — счастливая жена и мама маленького ангелочка. И на всех оказались костюмы, очень похожие на мой — просто четверо из ларца.

— Идем в холл, у нас собрание, — женщина окинула меня неприязненным взглядом и пошла вперед, а двое ее сопровождающих оказались позади, словно конвой.

Так называемый холл располагался напротив двери, ведущей на лестничную клетку, которая разделяла здание на два несимметричных крыла — левое, в конце которого располагалась моя комната, было ощутимо длиннее. Обычно это место служило курилкой и точкой наблюдения для одиночек, ищущих себе компанию или собутыльника на вечер — в окно было видно всех входящих в здание, что позволяло подкараулить нужного человека на лестнице.