"На сковороде, подвешенной на проволоке к полке над очагом, поджаривались на огне сосиски, а наклонившись над ними, стоял с вилкой очень старый сморщенный еврей с всклокоченными рыжими волосами, падавшими на его злобное, отталкивающее лицо. На нем был засаленный халат с открытым воротом... Несколько дрянных старых мешков, служивших постелями, лежали один подле другого на полу. За столом сидели четыре- пять мальчиков не старше Плута и с видом солидных мужчин курили длинные глиняные трубки и угощались спиртным." (Чарльз Диккенс. "Приключения Оливера Твиста").[5]

"Дон Вито Корлеоне был человеком, к которому обращался за помощью всякий, и не было случая, чтобы кто-то ушел от него ни с чем. Он не давал пустых обещаний, не прибегал к жалким отговоркам, что в мире-де существуют силы, более могущественные, чем он... Сейчас в этот знаменательный день - день свадьбы его дочери - дон Вито Корлеоне стоял в дверях своего приморского особняка на Лонг- Айленде, встречая гостей. Многие из них были обязаны дону своим житейским благополучием... Кто бы ни был гость, богач или бедняк, сильный мира сего или скромнейший из скромных, дон Корлеоне каждого принимал с широким радушием, никого не обойдя вниманием. Таково было его отличительное свойство..." (Марио Пьюзо. "Крестный отец").[6]

В обоих фрагментах речь идет о "крестных отцах" - о наставниках и организаторах преступного мира. Но как резко отличаются эти описания!

В России прошлого века тоже существовал "разбойный мир" со своей субкультурой и даже языком, непонятным для посторонних (то, что сначала называлось "байковый язык", а потом "феня"). Но купца из пьесы Островского легче представить себе поборником женского равноправия, нежели униженным плательщиком дани какому-нибудь "мазурику". В "Бесах" Достоевского Федька Каторжный вызывает страх как некое опасное животное - с ним могут общаться по тайным темным делам, но никто не станет этим гордиться.

Если обратиться к советской литературе, то и она, за исключением нескольких послереволюционных произведений, отразивших специфику смутного времени, продолжает традицию. У Ильфа и Петрова профессиональные преступники - кто? Да, все они, включая Остапа, вызывают обычно смех, иногда - сочувствие, но графа Монте- Кристо ни из кого не вышло. Детективный жанр, конечно, не может принижать своего антигероя до уровня Паниковского или диккенсовского Джека Даукинса по кличке "Плут", иначе и расследовать будет нечего, однако и у Конан- Дойля, и у Агаты Кристи, и у наших мэтров: Юрия Германа, братьев Вайнеров последовательно проводится мысль о том, что преступник, даже талантливый - это маргинал, человек ущербный (и сам себя обделивший), преследуемый обществом (в лице сыщика) и прячущийся от него. Вы скажете, что такова была официальная позиция. Но младшего Германа - Алексея - трудно отнести к официозу, между тем именно у него в "Иване Лапшине" преступный мир по-настоящему "расчеловечен" и начисто лишен того своеобразного артистизма, которым отмечены многие антигерои, например, "Места встречи...". В фильме Германа воровской притон - это клоака в полном смысле слова, зритель физически ощущает, как должны пахнуть обитающие там существа, внешне похожие на людей. Примерно такое же отношение к профессиональным уголовным преступникам демонстрируют Александр Солженицын и Варлам Шаламов, знавшие их не понаслышке. Даже в "блатных" песнях В. Высоцкого и А. Северного современные авторам уголовные персонажи (т. е. взятые из жизни, а не из фольклора 20-х гг.), как правило, несмотря на всю свою браваду, лишены каких бы то ни было признаков величия.

"Сколько я ни старался, Сколько я ни стремился, -

Я всегда попадался - И все время садился."[7]

Здесь читатель может вспомнить куда более ранний образ "благородного разбойника", характерный для романтиков. Однако ни Роб-Рой, ни Дубровский вовсе не были профессиональными ворами. Они выступали с оружием против социальной несправедливости. В современной терминологии они, скорее, повстанцы. Принципиальное различие очень точно показал последний великий романтик Р.Л. Стивенсон. В романе "Катриона" вождь клана Фрэзэров объясняет главному герою, что мятежника казнят за "вмешательство в дела королей"так же, как наемного убийцу, но первого дети не будут стыдиться, а второй навсегда покроет свой род позором.[8]

Сравните с современным высказыванием Георгия Вайнера.

"Это человек, который принимает на себя представление о Божьей воле, о воздаянии и возмездии. Он имеет мистическую власть над судьбами..."[9]

Кому посвящены столь возвышенные слова? Какому античному герою?

"Подлому" и "позорному" (с точки зрения героев Стивенсона) персонажу - наемному убийце.

"-А вы действительно с бандитами знакомы?

-Конечно. Но почему вы их называете бандитами? Их по-разному называют - преступный мир, мафия, уголовный мир, воры...

-А зачем вы с ними знакомы?

-Они очень интересные люди. Неординарные. Причем красивые... Они никогда не обидят женщину, ребенка, старика... Вы когда-нибудь поговорите с ними об их морали..."

Фрагмент перепечатан в "Московских новостях" в сопровождении группового снимка: популярный певец, народный артист, общественный деятель - в застольном соседстве с двумя воровскими авторитетами." (Фрагмент из интервью Кобзона с комментарием Владимира Максимова).[10]

"В экономической сфере, как и вообще в жизни, действует один и тот же закон: закон спроса и предложения. Сейчас, я думаю, большой спрос на смелых, отважных, отчаянных, рациональных, расчетливых, холодных. До определенной степени "отвязанных", не отягощенных интеллигентщиной, умеющих настоять на своем и постоять за себя. Естественно, это входит в противоречие с хрестоматийными нормами русской или российской морали... Если не на что снимать кино, не снимай, зарабатывай деньги, как это делает Кобзон... При этом о нем сочиняли всякие сплетни. А я думаю, что Кобзон просто релизовал себя как мужчина: деньги делал, наркотики перевозил? Да Бог знает, мне все равно." (Владимир Пилия, директор по связям с общественностью концерна "Эрлан")[11]

Художественное произведение, конечно, отражает жизнь. Если детектив вытесняется и в литературе, и в кинематографе так называемым "боевиком", сплошь и рядом представляющим собой "гангстерскую сагу" - значит, на то есть социальные причины. Но искусство - не пассивное зеркало. У творческого человека есть позиция, которая выражается в произведении, и в свою очередь (по принципу обратной связи) воздействует на социальную среду. Авторская позиция проявляется не только в прямых оценочных суждениях: "отталкивающее лицо", "широкое радушие" етс. Заметьте, как подробно (можно сказать - с энтомологической дотошностью) Диккенс описывал криминальный мир именно в его "трудовых буднях". Пьюзо, напротив, старательно избегает разговора о том, за счет чего (и кого) герои его саги пируют, воюют и оказывают благодеяния. Талантливый писатель и умный человек не мог не понимать, что подробное "бытовое" описание того, что представляет собою, например, такая "профессия", как торговля женщинами (сутенерство), может развеять весь романтический ореол. А очевидная ложь дискредитирует писателя...

Настоящие английские джентльмены, для которых писал и от которых зависел Диккенс, презирали и "Плута" Даукинса, и мрачного головореза Билла Сайкса, и "наставника" Феджина. Советское общество немногим лучше относилось к тем, кто выносил из чужих квартир аппаратуру. Преступность занимала свою малопрестижную экологическую нишу, а попытки ее вырваться оттуда в нормальную жизнь пресекались очень жестко. Теми самыми правоохранительными органами, о которых советский писатель Г. Вайнер умел написать так, чтобы в романе они выглядели несколько лучше, чем в жизни, и сами оставались своим изображением довольны - но чтобы в то же самое время роман не отталкивал читателей беспардонным враньем.